– Ни в чем, – ответила она и дернула за шнурок, чтобы остановить автобус.
На улице сновали туда-сюда толпы людей. Большинство мужчин были одеты в темные костюмы и шляпы-пирожки. У женщин были блестящие светлые или каштановые волосы, они носили жакеты разных оттенков зеленого, синего, коричневого и красного с подбитыми плечами и шуршащие юбки в складку чуть ниже колена. В руках они сжимали украшенные фестончиками сумки, которые подходили по цвету к их ярким перчаткам. Я прошла за тетей Мари два квартала, предполагая, что мы идем в «Уанамейкер», но она двинулась дальше, пока наконец мы не добрались до магазина «Все по пять и десять центов».
– А как же универмаг?
– Может, на твой день рождения.
Я уныло опустила руки.
– Тут продается все то же самое, только дешевле. И потом, эти зазнайки-продавщицы не умеют себя с нами вести. Мне сегодня ни к чему попадать в полицию за то, что я врезала белой женщине.
И тут я осознала, что тетя делает для меня больше, чем моя собственная мать. Вся эта поездка в даунтаун заставляла ее покинуть обжитое и безопасное пространство, надеть костюм как для представления, и все это в субботу утром, когда она могла бы отдыхать после долгой ночи в «У Кики». Когда светофор переключился и мы шагнули с тротуара, я взяла ее под локоть и сжала ее руку.
– «Пять и десять» отлично подойдет, – сказала я, заставив себя улыбнуться. – Спасибо.
Она похлопала меня по руке.
– Как купим чулки, можем пройтись по «Джимбелс», полюбуешься на их нарядные витрины.
Это подняло мне настроение. Так я хоть посмотрю, из-за чего туда все так рвутся.
Магазин «Пять и десять» находился на углу следующего квартала. Мы зашли внутрь и поднялись на эскалаторе на второй этаж. Женские бюстгальтеры, панталоны, корсеты и пояса для чулок находились в дальнем углу, и там же была стойка с чулками. Стоявшая за прилавком женщина с кожей цвета ирисок продемонстрировала все доступные мне варианты. У меня голова пошла кругом. Я и не ожидала, что все так сложно. Чтобы подобрать нужные чулки, нужно было знать мои пропорции и выбрать количество ден, принять решение насчет цвета и того, нужен ли шов, выбрать или укрепленные пятку или носок, или вариант для босоножек, цельное полотно или сетчатое. Тетя Мари куда‐то отошла, оставив меня делать выбор в одиночестве.
– А вы что посоветуете, мэм?
Она оглядела меня сверху донизу, потом надела перчатки и открыла коробку с чулками. Каждую пару отделяла тонкая оберточная бумага. В конце концов мы остановились на поясе из нейлоновой тафты и трикотажных чулках с укрепленными носком и пяткой. Тетя Мари вернулась, когда продавщица положила чулки в пакет из хрусткой белой бумаги с золотыми буквами.
– Дайте еще вторую пару, вдруг у нее стрелка пойдет.
На улице, преисполнившись благодарности, я обняла тетю. Она не отличалась излишней любвеобильностью, особенно на людях, так что похлопала меня по плечу и отодвинула.
– Чтобы отплатить, когда каникулы начнутся, пару раз поможешь мне прибраться в «У Кики» с утра в понедельник. Для меня это отличный способ слегка подработать, чтобы свести концы с концами.
– Конечно! – сказала я, сияя и сжимая пакет. Я не могла сдержать свой восторг. Какой там «Джимбелс», это уже как Рождество и мой день рождения одновременно. Я болтала про то, какая из моих юбок будет хорошо смотреться с новыми чулками, и вдруг, сойдя с тротуара, задела чье‐то плечо. Я подняла голову и увидела худую белую женщину, которая скривилась, глядя на меня. Рядом с ней стояла девочка в сером шерстяном пальто.
– Смотри, куда прешь, черномазая, – прошипела она, крепко схватив дочь за руку.
Я отшатнулась, будто получила пинок в живот. Меня еще никогда никто так в лицо не называл, и на секунду у меня отшибло дар речи.
– Я… нечаянно, – пробормотала я наконец.
Женщина поправила шляпку-таблетку.
– Теперь придется душ принять!
– Да уж не помешает. Я отсюда чувствую, как от вас пахнет, – сказала тетя Мари спокойно.
Женщина посмотрела на нас обеих и закричала:
– Сидите лучше в своем районе!
– Я плачу налоги точно так же, как и вы. В следующий раз смотрите, куда идете, – отозвалась тетя Мари, потом схватила мня за руку и увела в противоположном направлении. Я пошла за ней к городскому совету, потом в «Джимбелс», но голова у меня была как свинцовая.
В универмаге пахло сладкими духами и нежной косметикой. Повсюду на витринах висели великолепные блестящие украшения. Красивый стеклянный эскалатор, поднимавшийся на три этажа, был как приглашение на небеса. Но я не чувствовала никакого волшебства. Вместо того чтобы ходить по залам в восторге и изумлении, я чувствовала, как на меня оглядывается каждый проходящий мимо белый. Мне трудно было дышать. Впереди справа я увидела двойные двери на выход и протолкнулась сквозь них наружу, на тротуар.
Какой‐то автомобиль сердито загудел на шедшего через улицу прохожего, свет светофора переключился с красного на зеленый, а в ушах у меня все звенел голос той женщины. «Черномазая!» Надо мной нависло гневное лицо мистера Гринуолда. «Ты не можешь с такими дружить!»
Сжатые зубы миссис Томас. «Множество негритянских школьников мечтали бы оказаться на вашем месте».
А потом я снова вспомнила вещи, известные мне с того самого момента, как Шимми постучался в дверь к тете Мари. Чувство между нами не сможет выжить. Мир не даст нам света, который позволил бы ему расти. Мы с Шимми вечно будем шнырять по темным парковкам, прятаться в вонючих аллеях, и я вечно буду пригибаться на заднем сиденье. Наши отношения с самого начала были обречены. Надо расстаться с ним и с выдуманным миром, который мы создали, прежде чем мне станет больно.
Белый пакет с желанными чулками выскользнул у меня из рук и упал на грязное пятно на мостовой. Тетя Мари наклонилась и, подняв его, отряхнула. Но я не потянулась за пакетом.
– Не давай никому украсть у тебя радость, милая, а то проживешь всю жизнь несчастной. Я такое уже видела. Покажи этой невежде что к чему – выучись. Не забывай про свою цель, а про нее забудь.
Я кивнула, делая вид, что поняла, но боль разбилась на тысячу осколков, которые кололи и резали меня. Одно дело знать про расизм, а другое – на себе почувствовать напор подобного гнева. Я машинально пошла за тетей к автобусной остановке, откуда нам предстояло поехать обратно в нашу клетку в Северной Филадельфии. В место, где нам предписано было находиться. Нас загнали как свиней в слишком тесный загон, и там нельзя было мечтать или дышать. Нам каждый день приходилось сражаться за еду, за деньги на проезд. А эта поездка в даунтаун показала мне, что бороться приходится даже за то, что должно быть бесплатным, – за наше достоинство.
Глава 12Туши светЭлинор
Элинор научилась придумывать оправдания, чтобы в выходной переночевать у Уильяма, так же хорошо, как подбирать нужный размер одежды клиенткам в магазине. А когда не получалось встретиться, она занимала одну из трех телефонных кабинок на первом этаже общежития, среднюю, и прогоняла других девушек, стоило им даже попытаться к ней подойти. На звонки выделялось не больше сорока пяти минут, и Уильям звонил каждый будний день ровно в девять. Элинор нравилась его точность и обязательность. Надежный мужчина, прямо как ее отец.
Каждый вечер он начинал разговор с вопроса о том, как у Элинор прошел день. И ему, похоже, не надоедало слушать во всех подробностях про ее работу в архиве с миссис Портер или про то, как выглядела комната после отбытия Надин на очередную вечеринку – будто там тайфун прошел.
– Ее матери служанку бы приходящую нанять. Я люблю Надин, но она прямо человек-катастрофа, – шутливо замечает Элинор.
Но сколько бы они ни разговаривали, о деньгах она старалась не упоминать. Она не рассказала Уильяму, как ее вызывали к казначею, потому что плата за обучение запоздала, не пожаловалась, что ее сняли со смен в магазине, потому что наняли новых девушек и их требовалось обучать в ее смену.
Меньше всего она хотела, чтобы Уильям решил, будто она им интересуется из-за денег. Родители учили ее быть независимой и самостоятельно выбираться из любой самой сложной ситуации.
Иногда Уильям рассказывал про свои занятия медициной. Он специализировался в общей практике, и ему нужно было в какой‐то мере освоить все направления. Сейчас он изучал инфекционные заболевания – как распознать их у пациента, какие бывают симптомы и как их лечить.
Еще он рассказывал про своего младшего брата Теодора, который жил в Нью-Йорке и учился на юридическом факультете Колумбийского университета.
– Тедди всегда говорил, что побаивается крови, – шутливо сказал Уильям. – Да и я, честно говоря, тоже.
– Тогда почему ты хочешь быть врачом? – изумленно спросила Элинор.
Уильям ответил без малейшей запинки:
– Традиция семьи Прайдов. Мой отец врач, его отец был хирургом, и мой сын тоже будет врачом.
У Элинор мурашки побежали по коже. Семья Уильяма сильно отличалась от всех известных ей семей, и несмотря на то, что они провели вместе уже несколько месяцев, Элинор до сих пор это периодически потрясало.
За пять минут до того, как пора было вешать трубку, Уильям говорил:
– Ладно, малышка, а теперь моя сказка на ночь.
Эта традиция у них началась, когда он подарил ей на Рождество сборник стихов Филлис Уитли. Каждую ночь перед тем, как попрощаться, она читала ему одно или два стихотворения.
– Тебе бы актрисой быть, как Фреди Вашингтон, – говорил он иногда, когда она заканчивала.
– Что за глупости, – отвечала Элинор, краснея.
– Нет, правда. Я твой голос всю ночь могу слушать.
– Да ты просто влюблен, Уильям Прайд. – Она так крепко прижимала трубку к уху, что слышала шум на улице за окнами его квартиры.
– И это тоже. – Его голос вибрировал у нее в ухе, струйкой стекал вниз, останавливаясь где‐то в груди, и она не хотела с ним расставаться.
На весенние каникулы Элинор сказала старшей по общежитию, что едет домой в Огайо, но на самом деле Уильям отвез ее в Хайленд-Бич. На этом участке побережья Чезапик-Бей к югу от Аннаполиса сын Фредерика Дугласа