[5] создал прибрежный курорт для негритянской элиты Балтимора и Вашингтона. Элинор очень заинтересовалась историей этого места. Они с Уильямом долго бродили босиком по берегу и собирали ракушки, которые Элинор забрала с собой на память. Проведя столько времени наедине, без комендантских часов, старших по общежитию и расписаний занятий и работы, они стали проще и спокойнее общаться друг с другом. Они часами разговаривали, а когда вернулись в Вашингтон, Элинор уже и не помнила, как раньше жила без близости с Уильямом.
Из-за учебы, свиданий и двух работ Элинор совершенно перестала следить за месячными. С тех пор, как они с Надин жили вместе, месячные у них тоже наступали одновременно, но вдруг Элинор осознала, что с того момента, как она увидела, что Надин убирает пояс «Котекс» в нижний ящик, а на лице у подруги написано «слава богу, пока с этим покончено», прошло уже довольно много времени.
Элинор посмотрела на календарь, висевший на стене с ее стороны комнаты. На календаре четыре синих дятла сидели на бревне, а внизу красовалась эмблема «Ридж тул компани». Когда же у нее последний раз были месячные? Теперь, когда они с Уильямом стали близки, стоило бы отслеживать, как часто они занимались любовью, но все последние три месяца они были осторожны. В основном осторожны. В последнюю ночь в Хайленд-Бич случился сбой, потому что презервативы закончились, но Уильям вовремя прервался, а она сразу пошла в ванную и хорошенько подмылась.
Пока Элинор пыталась высчитать, когда у нее последний раз были месячные, вошла Надин и закрыла дверь ногой.
– Огайо, ты себе не представляешь, под какой обстрел едой я сейчас попала в столовой. Все началось как мирный протест против слишком дорогих обедов, но потом превратилось в полный бедлам и беспорядок. – Пряди мягких волос Надин падали ей на лицо. – Мне ничего в волосы не попало? – Надин подошла поближе и потрясла волосами перед носом у Элинор.
– Нет, – ответила та без выражения.
– Да ты даже не посмотрела. – Надин повернула голову. – Что случилось?
Элинор едва могла говорить. Если рассказать Надин, все это сразу станет реальным. Она сглотнула комок в горле.
– Когда у тебя последний раз были эти дела?
Надин удивленно распахнула глаза. Она стояла так близко, что Элинор видела осыпавшиеся крошки туши у нее под ресницами.
– Где‐то неделю назад закончились. А что, у тебя задержка?
Элинор кивнула, чувствуя давящую тяжесть тревоги.
– У нас же обычно максимум день разницы.
Надин села рядом с Элинор и открыла золотой портсигар. Затянувшись как следует, она произнесла:
– Не стоит паниковать. Может, это ложная тревога. Ты же в последнее время испытывала сильный стресс, так?
– Ну да. – У Элинор уже лихорадочно крутились в голове все самые ужасные варианты. Месячных нет, выгонят из общежития, исключат из университета, обратно на автобусе в Огайо без диплома, родители будут так разочарованы, что им и смотреть‐то на нее неприятно будет, незаконнорожденный ребенок, порченый товар. И Уильям. Что она скажет Уильяму?
– Так. Что бы ты ни решила, не ходи в университетский медпункт. Слухи пойдут по всему кампусу. Я знаю белого врача на другом конце города, который принимает негритянок.
Надин положила сигарету в пепельницу и начала рыться в сумочке в поисках ручки.
– Вот, так его зовут, если я правильно помню. Поищи номер в телефонной книге. – Она протянула Элинор листок бумаги. – Позвони туда сейчас, пока не стало слишком поздно.
Элинор повезло, ее обещали принять прямо завтра. Пришлось пропустить два занятия и поехать на автобусе на северо-восток города. Казалось, колеса автобуса попадают в каждую выбоину, и ее трясло так, что постепенно начало тошнить. Просто укачивает, решила Элинор. Но одновременно чувство было такое, будто что‐то завладело ее телом.
Прием у врача прошел очень спокойно. Элинор велели сдать мочу и написать на пластиковом стаканчике свое имя и дату рождения. Бледнокожая медсестра в мешковатой белой форме велела Элинор позвонить в приемную шестнадцатого мая.
– Это две недели. Почему так долго? – встревоженно спросила Элинор. Она почему‐то думала, что узнает результаты сразу. Если ждать две недели, она же с ума сойдет от беспокойства.
Медсестра поправила свою белую шапочку.
– Вы слышали про тест Хогбена?
– Нет, мэм.
– Такое стоило бы объяснять в школе. – Она что‐то написала на планшете. – Вашу мочу мы отправим в лабораторию с лягушками в Вирджинии. Там они впрыснут ее лягушке, и если на следующее утро лягушка начнет метать икру, значит, вы беременны.
На надежный тест это было как‐то непохоже.
– Я вас уверяю, за все годы моей работы медсестрой ошибки не было. А я ужасно древняя, – подмигнула она и протянула Элинор желтый листок бумаги.
Следующие две недели Элинор старалась не слишком дергаться насчет результатов, а вместо этого серьезно занялась подготовкой к итоговым экзаменам за курс. Но Уильяму она, по совету Надин, ни слова не сказала.
– Мужчинам не стоит знать больше того, что им нужно знать, – сказала она, а потом в своей типичной манере заявила, что Элинор надо сходить в кабаре, это ее отвлечет от проблем.
Уильям собирался всю ночь готовиться к следующему экзамену по медицине, так что у Элинор не нашлось отговорок. А еще у нее не было сил спорить, когда Надин полезла выбирать для нее летнее платье.
Ровно через две недели после визита к врачу Элинор встала рано утром и проскользнула в деревянную телефонную кабинку в конце коридора, задвинув за собой стеклянную дверь. Руки у нее так тряслись, что она несколько раз сбилась, набирая номер, – не попадала пальцами в отверстия с цифрами. Наконец она дозвонилась, подождала – ждать пришлось, по ощущениям, минут десять, – к телефону подошла медсестра и сообщила ей результат.
– Положительный.
– Что это значит? – спросила Элинор, отчаянно надеясь, что не так поняла.
– Что вы беременны, дорогая.
Элинор стало трудно дышать. Стенки кабинки будто надвигались на нее, не давая крови приливать к мозгу. Слова медсестры превратились в белый шум. Она слышала только «положительный». Результат положительный. То есть она беременна. Как такое могло случиться? Ей же всего девятнадцать, два года до окончания колледжа.
– Спасибо. – Больше нечего было сказать, так что она повесила трубку.
Было рано, и те девушки, которым не нужно было бежать на лекцию в восемь утра, до сих пор спали. Элинор сползла по стенке телефонной кабинки, прижала колени к груди и плакала, пока глаза у нее не опухли, а ноги не затекли. Хорошо было бы принять душ, это помогло бы ей прийти в себя и все обдумать, но Элинор была не в состоянии сдвинуться с места.
Ей нужна была мама. Единственный человек в ее жизни, который всегда знал, что делать. Но новости ее раздавят – она ведь столько работала, чтобы Элинор могла учиться в Говарде. Разъезжала по окрестностям, пекла ночами, спорила с отцом Элинор, когда тот настаивал, что на сэкономленные деньги надо купить новую машину вместо старой, потрепанной. Той самой, которой они оба пользовались, чтобы зарабатывать на жизнь. Но выбора не оставалось: Элинор поднесла трубку к уху и набрала номер, как ни боялась этого, заказав вызов за счет вызываемого абонента.
Мать приняла вызов.
– Что случилось, солнышко?
– Откуда ты знаешь, что что‐то случилось?
– Потому что сейчас утро. Высокие тарифы. Давай, рассказывай, не нагоняй мне сумму счета. – Мама усмехнулась, но даже сквозь потрескивание статики, привычное для их разговоров, Элинор слышала, что она нервничает.
Элинор обычно звонила домой один раз в неделю после десяти вечера, когда тарифы снижались. Она представила, как мама стоит в кухне и вытирает плиту. Она так часто делала, когда нервничала, поэтому поверхность плиты всегда блестела.
– Мама.
– Да?
Элинор ощутила, как внутри у нее слипаются в единый комок волны страха, вины и стыда, как все это встает у нее в горле, мешая говорить.
– Рассказывай давай, солнышко.
– Я… беременна. – Она сказала это тихим, слабым голосом, как ребенок, которому больно разочаровывать маму.
На том конце трубки воцарилась такая мертвая тишина, что Элинор засомневалась – вдруг она слишком тихо говорила и ее слова не долетели на такое расстояние? Но потом, после парочки потрескиваний, мама наконец спросила:
– От того доктора?
Во время еженедельных разговоров Элинор рассказывала маме все-все про Уильяма. От первого свидания в театре «Линкольн» до того, как он забирал ее с работы в магазине, описала во всех подробностях его дом, похожий на замок, и встречу с его добрым отцом и высокомерной матерью. Элинор нарисовала сказочную картинку, а теперь вся эта сказка исчезла.
– Он еще не доктор. Но да, ребенок Уильяма.
– А у него не будет повода в этом усомниться?
– Мама! Это что вообще значит?
– Давай-ка не заводись. Я знаю, как с такими вещами бывает, – громко вздохнула мать. – Ну что ж, ничего не остается, кроме как выйти замуж.
Элинор накручивала вокруг пальца белый телефонный шнур.
– Я не такого брачного предложения хотела.
– А тебе остается только такое. Что ж еще делать? Ты не можешь вернуться сюда с поджатым хвостом. Бог дал тебе второй шанс, девочка, и, судя по всему, неплохой. Лучше пусть этот мальчик сделает из тебя честную женщину и женится.
Элинор рано было замуж. Она планировала окончить сначала колледж, сделать карьеру архивиста, а потом уже свадьба. А тут получалось, будто хвост виляет собакой.
– Я тебе говорила, его мать меня терпеть не может, – мрачно сказала она. – Она ему другую невесту выбрала. Она ни за что не одобрит.
Элинор постаралась больше не появляться в доме Прайдов, на всех многочисленных приемах – она не в состоянии была находиться рядом с Роуз Прайд после того, как услышала, что та о ней на самом деле думает. И каждый раз, когда Уильям приглашал ее домой, у нее находилось оправдание: надо было работать, или заниматься, или она просто плохо себя чувствовала. Но теперь Элинор влипла всерьез. Мимо кабинки прошли две девушки, и Элинор быстро отвернулась, чтобы они не видели ее лицо. Как только они ушли, из глаз у нее полились слезы.