– Тетя все устроит. Все будет хорошо, милая.
На следующий вечер тетя Мари пришла с работы пораньше и объявила:
– Я договорилась.
– Когда?
Она сняла висячие серьги.
– Сегодня. Иди в мою комнату и отдохни часок, выходим в десять.
– Я боюсь.
Ее карамельного цвета лицо сегодня казалось серым, будто она устала до глубины души, и мне было так жаль, что я втянула ее во все это. Тетя сжала мое плечо, а потом я пошла к ней в спальню и растянулась на кровати, гадая, как будет выглядеть процедура. Я знала, что будет больно, и представляла себе много крови. Я не хотела умирать, пытаясь избавиться от ребенка, которого я не хотела. Как Инес не хотела меня.
Я прекрасно понимала, что мы с ней забеременели почти в одном возрасте – Инес в пятнадцать, а я протянула только чуть-чуть дольше, со мной это случилось через год с небольшим. Тетя Мари всегда говорила, что яблочко от яблони недалеко падает. Может, Нини тоже надеялась, что Инес поступит в колледж? Может, у нее было большое будущее, которое я испортила? Я старалась не думать о том, что во мне росло, как о живом существе. Я решила представлять это себе как препятствие, мешавшее мне попасть в колледж. А я собиралась туда попасть несмотря ни на что.
Мы сели на трамвай, потом пересели на семнадцатый автобус и так добрались до Южной Филадельфии. Тетя Мари дернула шнурок, чтобы автобус остановился, и мы прошли три квартала до Таскер, потом свернули за угол на Герритт-стрит, крошечную улочку с односторонним движением и разбитым фонарем на углу. Нужный нам дом с черно-белым навесом и серебристой металлической дверью находился в центре квартала. Тетя Мари стукнула в дверь два раза, потом один такт пропустила и стукнула еще два раза. Дверь открыла девочка с косичками.
– Мы к Лиатрис.
Девочка впустила нас внутрь. В кресле дремал мужчина с седыми бакенбардами, храпя в такт радио. На журнальном столике перед ним стояла пустая бутылка виски «Инвер хаус». На дальнем конце гостиной слева была дверь, которая вела в подвал. Я пошла за тетей Мари по узкой лестнице, ступеньки которой скрипели и двигались у нас под ногами. В подвальном помещении стояла застеленная односпальная кровать, рядом высокий стол. Пахло сырой печенкой, засохшей кровью и мочой. Хрупкая женщина в тонком белом платье и тюрбане из шарфа поднялась на ноги и замахала на нас руками.
– Вам сюда нельзя, – высоким голосом воскликнула она.
– Нас Джуни прислала. Нам назначено, – объяснила тетя Мари.
– Джуни не слышала, наверное. Вчера на столе умерла белая девушка. Истекла кровью. Люди задают вопросы. Бизнес заморожен.
Я напряглась, на спине выступил холодный пот. Не хотелось рисковать жизнью, просто чтобы избавиться от этой штуки. В чем смысл? Я уже готова была сбежать, но тетя Мари схватила меня за плечо и подтолкнула вперед.
– У нее не такой большой срок. С ней наверняка все будет нормально.
Женщина по имени Лиатрис покачала головой.
– Ни ради кого не хочу в тюрьму.
– Я не выдам, и у меня наличные. Пожалуйста, – умоляюще сказала тетя Мари. – Я могу накинуть, – добавила она. Меня это обеспокоило – я знала, что после того, как накрылся бизнес со ставками, у нее проблемы с деньгами. Откуда возьмется дополнительная плата?
Лиатрис поглядела в потолок, будто всерьез обдумывая предложение, потом обвела меня взглядом.
– Нет, сейчас не могу. Пожалуйста, уходите. – Она сделала шаг вперед.
Тетя Мари расправила плечи и выпятила грудь, будто хотела устроить скандал, но потом заметила, что Лиатрис пододвинулась к столу. Под лежавшей там газетой виднелся ствол пистолета, направленный в нашу сторону. Тетя и сама не чуралась оружия, так что она опустила плечи и сделала, как велела хозяйка.
– Идем, детка, – сказала она и повела меня обратно наверх и через дом. – Что‐нибудь придумаем, – добавила тетя, когда мы вернулись на остановку.
Когда мы сели в автобус, я испытала облегчение, что не придется через это проходить, но одновременно я сходила с ума, не представляя, что делать дальше.
Глава 2Бумага и часыЭлинор
Лицо у Элинор округлилось, а на подбородке красовались два сочных прыща. Она открыла пудреницу и нанесла на них пудру «Макс Фактор». Потом кисточкой растушевала пудру по щекам и лбу, пока кожа не стала выглядеть ровной и гладкой. По очереди вынимая из волос розовые бигуди, она придерживала кудри пальцами, не давая им раскручиваться. На спинке шкафа висела темно-синяя юбка в цветочек длиной до лодыжек. Элинор надеялась, что юбка на нее налезет. За последнюю неделю живот у нее начал выступать, и она не могла удержаться, чтобы не накрывать его ладонью, давая ребенку знать, что она здесь.
Сегодня Элинор и Уильям собирались отмечать первую годовщину свадьбы – за этот год с ними много всего произошло впервые. С помощью его родителей они купили свой первый дом – с тремя спальнями, в модном квартале Голд-Кост в Северо-западном Вашингтоне. Дом находился напротив парка Рок-Крик, в пятнадцати минутах пешком до дома, в котором Уильям вырос. Элинор была против – она считала, что Ледройт-Парк в пятнадцати минутах на машине к югу от Прайдов лучше им подходит, поскольку он ближе к университету. Но Прайды настаивали, чтобы они поселились поближе к ним, а Уильям был с ними согласен, так что ей пришлось с улыбкой уступить.
Молодожены пережили первую ссору, провели первый День благодарения в Элирии у ее родителей и триста шестьдесят пять ночей проспали, прильнув друг к другу в большой постели, хотя Роуз и рекомендовала им купить две односпальные. Они пятьдесят два раза читали воскресным утром газету «Вашингтонский афроамериканец», пока остывал кофе, после чего так энергично наслаждались близостью в постели, что потом требовалось вздремнуть.
Это был лучший год в жизни Элинор. Ей страшно нравилось просыпаться первой и следить, как движутся веки Уильяма, когда он спит, нравилось после секса чувствовать свой собственный запах в дыхании Уильяма, нравилось облизывать его пальцы. Элинор любила, когда за завтраком он под столом накрывал ее ступни своими ступнями в носках, любила ощущать тепло его рук, когда он обнимал ее при поцелуе, любила благодарную улыбку у него на лице каждый раз, когда она давала ему с собой домашний обед, и звук его шагов, когда он вечером спешил вернуться к ней. Брак ей очень нравился. Но сегодня они праздновали не то, как им замечательно живется в браке.
Все, что они заслужили за свой первый год супружеского счастья, – это очередной вечер за главным столом в большом нарядном зале на очередном обязательном к посещению мероприятии Роуз Прайд. Подводя и расчесывая ресницы, Элинор пыталась вспомнить, в пользу кого вообще мероприятие – АБХ, Буле или Линкс. Их приглашали так часто, что все это слилось у нее в голове воедино. Элинор только помнила, что Роуз должны были вручить какую‐то награду за что‐то там – именно поэтому Уильям настоял, что им надо пойти, несмотря на то что у них годовщина.
– Ради мамы. – Утром он погладил ее по ключице, а потом напомнил заказать доставку букета из цветочного магазина Ли.
Элинор нелегко было совмещать светские мероприятия, на посещении которых настаивала Роуз, и учебу в Говарде. Она прошла несколько курсов летом, и до выпуска оставалось совсем немного, но совмещать беременность, новый дом и учебу было непросто. В результате с Надин она виделась всего несколько раз и чувствовала себя виноватой, что нарушила свое обещание не терять с подругой контакт после свадьбы.
Элинор пыталась застегнуть золотой теннисный браслет, который Уильям подарил ей на день рождения, и тут услышала, как подъезжает его машина. Уильям вошел, посвистывая, через боковую дверь и поднялся в спальню.
– Элли, ты выглядишь великолепно! – сказал он и подошел ее поцеловать. – С годовщиной, малышка. – Он достал из-за спины темно-синий мешочек.
– Ох, Уильям, мне ничего больше не надо, – отозвалась она.
– Открой.
Элинор полезла в мешочек, раздвинула упаковочную бумагу и достала коробочку. Внутри оказались золотые часы Bulova. На обратной стороне циферблата была надпись: «Наше время – вечность. С любовью, УП».
Элинор заулыбалась и погладила мужа по подбородку.
– Можем остаться здесь, – сказала она. – Отметить старым добрым способом.
– Хм-м-м, лучше не начинать то, что некогда будет закончить. Я сберегу сладкое на потом. – Он сжал ее плечо, потом пошел в душ.
Уильям начал резидентуру в больнице и не смог сегодня сходить с ней к врачу на проверку в связи с тринадцатинедельным сроком беременности. Брошюра, которую ей вручил гинеколог и велел показать мужу тоже, лежала на столе. Элинор взяла ее и перечитала в очередной раз, хотя почти уже выучила ее наизусть.
Плод внутри нее уже мог писать, а если это девочка (Элинор считала, что девочка), то ее яичники уже наполнились крошечными яйцеклетками. Элинор не представляла себе, каково это, когда тело готовится рожать еще до того, как родится само. Ее младенец весил примерно две унции, имел уникальные отпечатки пальцев и был покрыт тонкими волосками, которые назывались лануго. Элинор нашла в своем оксфордском словаре, что это такое, прежде чем перешла к самому важному предложению на странице. Это была последняя строчка в брошюре: «В тринадцать недель у матери начинается второй триместр беременности и риск выкидыша снижается».
Она подчеркнула эти слова синей чернильной ручкой и теперь, увидев их, улыбнулась. Опасность прошла. В январе 1951 года у них с Уильямом появится милый малыш. Она обхватила себя руками, думая о том, как станет матерью. Матерью ребенка Уильяма, ребенка, который навеки их свяжет и заставит Роуз Прайд забыть любые мысли о том, что ее любимый сын женился на неподходящей женщине.
В кухню вернулся Уильям; он словно сошел со страниц модного раздела журнала «Эбони». Волосы он расчесал, двухцветные туфли блестели. Даже сейчас, когда они столько времени провели вместе, Элинор иногда сложно было поверить, что Уильям принадлежит ей. Она столько месяцев любовалась его спиной, а теперь он ее муж. Глядя на то, как он идет к ней, Элинор чувствовала, что выиграла главный приз.