– Откуда ты вообще можешь знать, что я думаю?
– Я ее люблю, – с силой сказал он.
Меня удивило, что Шимми сказал это матери. Он не стал выбирать легкий путь. Он не врал, когда говорил, что хочет быть со мной. Но я видела, что для его матери эти слова ничего не значат. Она смотрела на меня так, будто я комок грязи, налипший на подметку ее модной туфли.
– Глупый мальчишка. Ты пока не знаешь, что такое любовь.
– Я знаю, что я к ней чувствую.
– Да уж я примерно представляю, что ты чувствуешь, – сказала она, жестом обрисовывая мою пышную грудь и широкие бедра. Будто я просто какая‐то вещь, просто негритянская штучка, сбивавшая хороших мальчиков вроде Шимми с пути истинного.
– Бери свои вещи и пойдем, – сказала она, схватив Шимми за ухо.
– Ма. – Шимми сделал шаг назад и посмотрел на меня, а потом на свою мать. – Она ждет от меня ребенка.
У меня в груди что‐то оборвалось. Когда Шимми признался матери, все это стало более реальным. Теперь моя мечта попасть в Чейни отодвинулась еще на шаг. А потом лицо миссис Шапиро затопил ужас. Я еще никогда не видела человека, которому настолько больно, и, глядя на нее, на секунду пожалела, что вообще стала встречаться с ее сыном. Она прикрыла лицо руками в перчатках.
– Мам, не расстраивайся, – Шимми шагнул к ней, пытаясь поддержать. – Я все исправлю. Я на ней женюсь.
Она отшатнулась от него, словно от змеи, и прошипела:
– Женишься на ней? Она цветная, слепой ты идиот.
– Надо говорить «негритянка», мама, и для нас это неважно. – Он попытался взять меня за руку, но мне хватило ума отодвинуться. Я не хотела еще больше расстраивать его мать.
– Да какая разница? Ты наследник нашей семьи. Как ты мог так опозорить наше имя? Будто твой отец и без того не натворил достаточно дел. – Она забормотала на идише что‐то, чего я не понимала.
– Хватит, мама.
Она взяла себя в руки и уставилась на меня.
– Иди домой, девочка, и никому не рассказывай о своем положении. Я с тобой еще поговорю. – Она шагнула ко мне, и я подумала, что она меня ударит, но она потянулась к моим волосам и выхватила старинный гребень с гранатами, который подарил мне Шимми.
– Еще и воровка? По-моему, это мое.
До того момента я не предполагала, что существует большее унижение, но теперь я его испытала. Я выбежала из кондитерской через заднюю дверь. Мусор из контейнера на задах ужасно вонял, у меня встал в горле ком, а потом меня вырвало.
Я потрясенно брела по улицам, жалея, что не могу сделать так, чтобы ничего этого не было. Я отвратительная шлюха. О чем я вообще думала? С самого начала было ясно, что это плохо кончится. Тетя Мари меня предупреждала, но я ее не послушала и обожглась, как она и говорила.
Была душная июльская ночь, но меня пробил холодный пот. Я блуждала по улицам, полным народа, – люди сидели на ступенях и курили, прислонялись к машинам, держа бутылки в коричневых бумажных пакетах, пели, ругались и пытались перекричать громкую музыку.
Из открытых окон пивной на углу доносился блюз. Снаружи трое мужчин передавали друг другу самокрутку из травки и бросали кости на кусок картона, лежавший у кирпичной стены. После каждого броска они резко щелкали пальцами.
– Эй, красотка, иди сюда, куплю тебе выпить, – крикнул один, в низко надвинутой на глаза шляпе и с золотым кольцом на левом мизинце.
– С таким‐то телом я тебе две порции куплю, – вставил его приятель в темных очках, и они все захохотали и заухали.
Я зашагала быстрее.
– Ты что, слишком хороша, чтобы остановиться? – крикнул человек в шляпе.
Человек в темных очках фыркнул:
– Для тебя – слишком, да.
Наверное, это задело его товарища, потому что дальше Шляпа пошел за мной.
– Эй! Эй, детка! Ты что, не слышишь, как я с тобой разговариваю?
– Да отвали, – ответила я, вложив в эти слова всю злость, которая во мне накопилась за эту ночь.
Мой преследователь от изумления остановился, и я бросилась бежать. Я мчалась со всех ног, то и дело сворачивая в переулки, чтобы убедиться, что оторвалась от него. Когда я наконец остановилась перевести дух, то поняла, что нахожусь в полуквартале от квартиры Инес. Как меня вообще занесло сюда, в место, которое никогда не было моим домом?
По инерции двинувшись дальше, я осознала, что последний раз встречалась с матерью у Нини, на дне рождения Пышки. Весь‐то праздник был – вареные крабы со сливочным маслом, виски и пиво, полные пепельницы влажных окурков, ломтики торта «Красный бархат» и горячие споры за игрой в тонк. Я сидела на складном стуле возле проигрывателя и смотрела, как моя мать сообщает всем, что ждет ребенка, и улыбается при этом Липу.
– Он хочет девочку, но я надеюсь на мальчика. С девочками слишком много хлопот, – пробормотала она Пышке, и они хлопнули друг друга по ладони в знак согласия.
Меня от ее слов передернуло, и я постаралась посильнее вжаться в угол.
Поскольку она не забрала у меня ключи, когда выгоняла, я поднялась на покосившееся крыльцо и открыла дверь.
Инес стояла над кастрюлей, из которой пахло чили. Жарковато для такого блюда, но аромат был очень аппетитный. Готовила Инес так себе, но чили было ее фирменное блюдо, и у меня слюнки потекли, так хотелось почувствовать себя дома. Переминаясь с ноги на ногу, я чего‐то ждала. Улыбки, объятий, ласковых слов, что она рада нашей встрече.
– Что ты тут делаешь? – спросила она, подняв деревянную ложку.
– Я… я просто хотела тебя увидеть, – призналась я, осознав в этот момент, насколько это правда.
– Ну вот, увидела.
Живот у нее вырос, и я вдруг подумала, что ее и мой ребенок могли бы расти вместе. Яблочко от яблони недалеко падает, говорила обычно Нини. От этой мысли меня затошнило, и я впилась ногтями в спинку кухонного стула.
Из соседней комнаты донесся запах сигареты Липа, и я попыталась прогнать из памяти, как он втискивал свой язык ко мне в рот.
– Кто это? – крикнул он, прекрасно зная, что это я.
– Никто, милый, – ответила Инес. – Ужин скоро будет.
Она накрыла кастрюлю крышкой и сказала, не оборачиваясь:
– Иди, откуда пришла, девочка. Шляешься посреди ночи, будто на неприятности напрашиваешься. Тебе тут места нету.
– Мама, я…
Инес повернулась ко мне. Мне хотелось услышать от нее хоть что‐то, от чего бы не так ныло в груди, но ее взгляд меня резанул.
– Уходи давай. И ключ оставь.
Он выпал из моей руки на стол, и я вышла из ее квартиры.
Нет, это место никогда не было моим домом. И я ни за что не захочу, чтобы яйцо внутри меня ощущало себя таким одиноким, таким сиротливым.
Глава 6Неподвижные водыЭлинор
Элинор сделала себе чашку ромашкового чая и унесла ее обратно в кабинет. Ей так приятно было в последнее время работать с миссис Портер, что она попросила Уильяма привезти к ним домой несколько мешков и коробок, чтобы можно было заниматься важными документами даже в те дни, когда она не ездила в университет.
Работа над библиотечной коллекцией помогала Элинор почувствовать близость к матери. Она понимала, почему мать любит печь. Месить тесто и лепить пироги – не просто способ зарабатывать деньги, это приносило в жизнь матери покой и порядок. И именно такое ощущение у Элинор вызывала архивная работа. Когда она читала строки, написанные предками, изучала их фотографии, рисунки и языковые коды, то была преисполнена решимости сохранить историю.
Особенно ей нравилось читать про независимых женщин. Миссис Портер дала ей домой биографические данные Дороти Креол, которые надо было систематизировать и классифицировать. Элинор достала документы из конверта, в котором они хранились, устроилась на кушетке, поджав ноги, и принялась читать.
Дороти Креол была одной из первых чернокожих женщин в голландской колонии Новый Амстердам на острове Манхэттен. Она прибыла около 1627 года вместе с другими рабынями, потому что мужчинам нужны были жены, а голландским женщинам – домашняя прислуга. Дороти вышла замуж за Пауло д’Ангола. Д’Ангола была самая распространенная фамилия среди рабов, это означало, что он родом из африканской Анголы. В 1643 году Дороти как‐то раз пошла в голландскую реформатскую церковь, чтобы стать крестной для чернокожего мальчика по имени Антонио. Через некоторое время родители мальчика умерли, и Дороти с мужем его усыновили и вырастили как собственного ребенка. Это один из первых случаев, известных нам по документам, когда чернокожие помогали друг другу.
Элинор потрогала свой живот. Она не могла себе представить, чтобы о ее малыше заботился кто‐то другой, не она сама. От одной мысли об этом пробирала дрожь.
В 1644 году Пауло подал иск о том, чтобы их освободили, и добился этого. Как черные фермеры, они владели двумя милями земли от нынешней Кэнал-стрит до 34‐й улицы в Манхэттене. Этот участок называли Земля черных. Хотя с освобожденными рабами обходились не так же, как с белыми, они были землевладельцами. Негры, все еще находившиеся в рабстве, смотрели на Дороти и Пауло с надеждой. Путь на свободу существовал.
По десятичной системе Дьюи история Дороти отмечалась бы просто как «326: Рабство и освобождение». Но в истории Дороти Креол, как и во многих историях, которые Элинор оформляла, было много аспектов. Элинор записала: «Рабы, Бывшие рабы, Усыновление, Землевладельцы, Управляющие землевладениями, История Голландии / Нового Амстердама».
Ей оставалось только кратко подытожить информацию, а потом вернуться в постель. Но Элинор умудрилась задремать, потому что внезапно оказалось, что рядом стоит Уильям и дергает ее за руку.
– Иди в кровать, детка, – сказал он, потирая глаза.
Элинор сняла с живота лежавшие на нем документы, аккуратно вложила их обратно в защитный конверт и пошла за ним наверх.
Через несколько часов ее разбудил звонок в дверь. Встрепанная Элинор в халате открыла дверь и увидела Надин, которая стояла у нее на пороге в нарядном костюме с воротником, украшенным воланами.