Она передала мне темные очки и шарф, чтобы повязать волосы. Я поняла, что это моя маскировка.
Пока мы ехали по Броуд-стрит мимо городского совета и бронзовой статуи Уильяма Пенна, Шимми просунул правую руку назад и протянул ее мне. Я вцепилась в его мягкие пальцы так, будто от этого зависела моя жизнь.
Мы ехали в абсолютном молчании. Миссис Шапиро не разрешила включить радио, потому что сказала, что ей нужно сосредоточиться на дороге, а музыка ее отвлекает. Прошло, по моим ощущениям, ужасно много времени, прежде чем миссис Шапиро велела Шимми достать еду из корзинки для пикников, которую они собрали с собой. Мне она ни кусочка не предложила. Шимми передал мне половину своего сэндвича – мясо на ржаном хлебе, – и я увидела в зеркало заднего вида, как она нахмурилась.
День был ясный. Я раньше никогда не бывала в Вашингтоне, но некоторые монументы узнала по фотографиям в учебниках. А потом – не успела я толком понять, что происходит, – миссис Шапиро свернула на длинную подъездную дорожку. В конце ее стоял огромный и мрачный на вид особняк. В таком месте не особенно хотелось провести хотя бы ночь, не говоря уже о нескольких месяцах. То, что я собиралась сделать, в реальности вдруг оказалось совсем непохожим на все наши планы.
Миссис Шапиро выскользнула из машины, отряхнула коричневый костюм с модным подпоясанным жакетом и укороченным рукавом.
– Шимми, пойдем со мной, – сказала она, добавив к своему облику последний штрих – черную шляпку с короткой вуалью.
– Я подожду здесь с Руби.
– Ни в коем случае.
– Мам, просто дай мне эти последние минуты. Ты получила, чего хотела.
Миссис Шапиро фыркнула, потом зашагала по дорожке к передней двери краснокирпичного особняка. Шимми развернулся ко мне.
– Выходи за меня замуж, Руби.
Его зеленые глаза были ясными, полными надежды и невинности. Хотелось бы и мне быть настолько наивной.
– Тебе не нужно через это проходить. Мы можем прямо сейчас выйти из машины и сбежать. Ты, я и ребенок.
– Шимми.
– Я люблю тебя, Руби.
– А я тебя, но я учусь тому, что любви не всегда достаточно.
– Для меня достаточно.
Я сжала его руку. Ну да, для него любви было достаточно – для мальчика, родители которого владели домом, где мы снимали квартиру. За эти несколько недель я поняла вот что: для людей вроде Шапиро достаточно позвонить, и все, чего они хотят, падает им под ноги. А то, чего не хотят, – исчезает. Вроде моего яйца. Любовь не поможет мне исправить свои жизненные обстоятельства. Это мне придется сделать самой.
Шимми потянулся ко мне через спинку сиденья, я обняла его и увидела, что к нам по дорожке идет миссис Шапиро.
Я прошептала ему на ухо:
– Твоя мать раздавит нашу любовь. Мир потушит наш огонь. У меня нет другого выбора, Шимми. Пожалуйста, пойми это – ради меня. – Я схватила его и поцеловала в губы, пусть даже на глазах у его матери. – Береги себя.
– Погоди. – Шимми развернулся, открыл отделение для перчаток и достал книжечку почтовых марок. – Обещай, что напишешь мне.
Я взяла марки и сунула их в рукав. Снова пожав его холодную руку, я последний раз посмотрела ему в глаза, а потом распахнула дверцу машины.
Миссис Шапиро стояла, как часовой, по стойке смирно.
– И последнее. – Она подошла ближе, чтобы слышать ее могла только я. – Мой сын дурак, но я вижу, что ты девушка умная. Откажись от него полностью, или сделке конец.
Она смотрела на меня в упор. Я знала, что надо сделать.
– Спасибо, что подвезли, миссис Шапиро. Желаю спокойно добраться до дома, – сказала я, а потом повернулась к ней спиной и направилась по подъездной дорожке, держась как можно прямее.
Часть третья
Миссия Приютов Магдалины: помогать проституткам, заблудшим и падшим женщинам и девушкам.
Глава 1Трещины и расщелиныЭлинор
Элинор резко проснулась. Все ее хлопчатобумажное постельное белье промокло от пота. Она потянулась за флакончиком таблеток на прикроватном столике. Только маленькие синие таблеточки избавляли ее от картины, застрявшей у нее в голове, – крошечной фиолетовой ножки, торчащей из свертка в руках медсестры. Но когда Элинор перевернула флакончик, оказалось, что там пусто.
Они уже три дня как вернулись домой, и все это время Уильям обращался к ней только по необходимости, а по ночам держался своей стороны кровати. Когда Элинор проснулась, Уильям уже ушел на работу, но сегодня он оставил на прикроватном столике термос, полный куриного супа с лапшой. Элинор решила, что еда – это хороший знак, и понадеялась, что их отношения начали восстанавливаться. Но потом она вспомнила слова доктора Эйвери: «Мы рекомендуем больше не пробовать. Следующий раз может оказаться опасным для жизни». Как же можно со всем этим справиться без ребенка?
Шаркая ногами, она направилась в кухню. Там обнаружились следы от того, как Уильям торопливо готовил завтрак. Кухонный стол был усыпан яичной скорлупой, тут же лежал нож для масла и крошки от тоста. Элинор прибралась, вымыла сковородку и тарелку в раковине, потом сделала себе чашку чая эрл грей с капелькой сливок. Чай она отнесла в кабинет, устроилась с чашкой на кушетке, и тут ее взгляд упал на телефонный аппарат. С тех пор, как Элинор вернулась из больницы, она никому ни слова не сказала о своем несчастье, даже Надин. Элинор знала, что пора позвонить матери и сообщить новости. Но она не могла заставить себя снять трубку. Если сказать вслух, то случившееся станет реальностью, а она к этому не готова. У Элинор не было сил читать или заниматься архивированием, так что она включила телевизор. Там показывали полуденные новости, потом телеигру «Какая у меня профессия?». Несколько скучных передач подряд отвлекли ее, не давая целиком погрузиться в горе.
Солнце село, а Элинор уже посмотрела половину программы «Звездный театр Тексако», как вдруг услышала, что в дом через заднюю дверь входит Уильям. Он с шумом бросил портфель на стул, зашел в кабинет, где она свернулась в клубочек на кушетке.
– О, ты встала. – Уильям подошел к ней и положил руку на лоб, проверяя температуру. После возвращения из больницы он обращался с ней скорее как с пациенткой, чем как с женой.
– Как прошел день? – Элинор ужасно хотелось поговорить с Уильямом, но он не ответил. Он слишком пристально в нее вглядывался.
На Элинор до сих пор была пижама, которую она надела, вернувшись из больницы. За три дня пижама испачкалась, а кожа у нее пересохла и шелушилась.
– Давай я тебе ванну сделаю. Тебе сразу станет лучше.
Элинор не хотела принимать ванну и не верила, что сможет почувствовать себя лучше.
Но у Уильяма явно было другое мнение. Она услышала, как потекла из крана вода. Потом он вернулся и взял ее за руку, а у Элинор не было сил сопротивляться. Где‐то в глубине души она осознавала, как ей повезло, что Уильям до сих пор ее не бросил после всего того, что пережил по ее вине.
Ванную заполнил пар с ароматом цитрусовых. Элинор залезла в ванну на декоративных ножках, чувствуя, как горячая мыльная вода бултыхается и плещет о ее кожу. Она опустилась поглубже, а Уильям бросил ей губку и направился к двери.
– Подожди, – позвала Элинор. – Можешь остаться?
Уильям помялся.
– Мне надо заполнить кое‐какие бумаги.
– Пожалуйста, – выдавила она, подняв голову и встретившись с ним взглядом.
Уильям вздохнул, потом подошел к ванне и уселся на маленькую табуреточку.
Они сидели в неловком молчании. Элинор подтянула колени к груди, собираясь с духом.
– Тот парень из школы…
– Мне не нужны подробности.
– А что тебе нужно? Мне тяжело переносить расстояние, которое между нами возникло. Может, если б ты знал, что случилось, ты бы смог меня простить.
– Просто как‐то слишком много всего сразу. – Он вытянул перед собой ноги; Элинор увидела печаль в его глазах. Уильяму было так же больно, как и ей. Это ведь и его ребенок тоже, а еще она ему соврала. Должен быть способ разбить тот панцирь, которым он себя окружил.
Элинор протянула ему губку.
– Можешь помыть мне спину?
Он так долго не шевелился, что Элинор не была уверена, что он вообще ее слышал, но потом закатал рукава белой рубашки до локтей и осторожно начал ее мыть. Тепло вытягивало горе из ее кожи. Ей так приятны были его прикосновения и его внимание, что она даже ничего не сказала, когда он случайно намочил ей кончики волос.
– Откуда ты знаешь эту мелодию? – спросила она, и Уильям поднял голову. Он явно не заметил, что мурлычет себе под нос в такт радио.
– Моя прабабушка играла на рояле. Я в юности очень много классической музыки слушал.
– А твоя мама заставляла тебя петь в молодежном хоре? Моя‐то да.
Уильям покачал головой.
– Я был слишком застенчивый, – сказал он с усмешкой. – А вот Тедди ходил. Он у нас тщеславный, любит быть в центре внимания. Он еще и на трубе играет.
Мыльная вода с рук Уильяма текла ей по шее и плечам, потом по груди. От жара ее соски напряглись, и она слегка приподняла грудь из воды. По тому, как участилось дыхание Уильяма, Элинор поняла, что он это заметил. Элинор хотела вернуть мужа.
– Я всегда хотела играть на музыкальном инструменте.
– У тебя все еще есть шанс этим заняться. – Он наклонился и выдернул пробку из ванны. Вода, стекая по сливу, издала сосущий звук. – Я накрою стол и буду тебя ждать внизу.
Элинор втерла в кожу масло сладкого миндаля, а потом надела свежую кофточку и свободные брюки. Завязав влажные волосы в хвост, она спустилась в кухню. Там стоял на столе пакет из коричневой бумаги, из которого пахло помидорами, душицей, чесноком и базиликом. Уильям вручил ей бумажный стаканчик.
– Это лучший чай со льдом по эту сторону линии Мейсона – Диксона, – сказал он. – Попробуй.
Элинор сделала глоток. Вкус сахара и лимонов подействовал мгновенно.
– Потрясающе.
– Я же говорил!
Элинор сняла фольгу с тарелки и восхищенно уставилась на спагетти с большими сочными фрикадельками; она почувствовала, что Уильям к ней возвращается. Эл