инор поднесла вилку ко рту, еда была на вкус как любовь.
– Где ты это купил?
– Напротив больницы несколько недель назад открылась новая забегаловка. Она принадлежит итальянскому семейству, которое только что переехало из Нью-Йорка.
Элинор съела полпорции, прежде чем отодвинуть тарелку.
– Оставляешь место для десерта? – Уильям достал из пакета кусок чизкейка и поставил между ними. Он подцепил кусочек вилкой, попробовал и одобрительно кивнул.
Элинор почти улыбнулась.
– Спасибо. За все.
Когда они доели чизкейк, Уильям убрал остатки ужина в холодильник, потом положил перед ней визитку.
– Это было в сумке, с которой тебя выписали из больницы.
Элинор провела пальцами по карточке и вспомнила, что ту оставила мать Маргарет. В тумане горя и вины она совсем забыла про визит монахини.
– Ах да, это католическая монашка, она приходила со мной помолиться. Сказала, что пути Господни неисповедимы и что есть другой способ.
– Способ чего?
– Ну, завести ребенка.
Уильям выжидающе посмотрел на нее.
– Так, а что конкретно она сказала?
– Что она руководит домом для беременных незамужних женщин. Я так понимаю, она предлагает усыновление.
– И как, об этом стоит подумать? – Он пил чай со льдом, ожидая ее ответа.
Элинор никогда не думала об усыновлении. Она отчаянно хотела родить Уильяму его собственного ребенка. Чтобы выглядел и вел себя как он, чтобы у ребенка были их общие гены и мимика. Чтобы этот ребенок рос в богатстве и благополучии, как Уильям. Чтобы связал их навсегда. Усыновление в ее планы не входило.
– Я хочу родить тебе твоего собственного ребенка, – прошептала она убито.
– Я этого тоже хотел, но после того, что сказал доктор Эйвери, я не могу тебе позволить снова через это пройти. Ничто в мире не стоит риска потерять тебя.
У Элинор екнуло сердце: он все еще ее любит.
– А если он ошибается?
– А если нет? Я не готов рисковать.
Элинор заерзала.
– Ну можно, наверное, подумать. Просто… все должно было быть не так.
– Ты в этом не виновата. Это случайность, игра природы. Не вини себя.
Элинор посмотрела на визитку. Ее мучил стыд оттого, что она не родила, а слова Уильяма ее утешали. Может, стоит изучить другие возможности. Когда они покупали этот дом, то ждали, что наполнят его детьми, игрушками, смехом, воспоминаниями о летних каникулах.
– Я просто думала, ты не захочешь ребенка, который биологически не твой. – Она болтала соломинкой в стакане.
– Послушай меня. – Уильям поймал ее взгляд. – Я хочу избавить тебя от печали, я все для этого сделаю. Давай хотя бы изучим этот вариант?
– Ладно. – Элинор почувствовала, что ей стало чуть легче дышать. – Я позвоню ей утром и договорюсь о встрече. Ничего страшного, если мы соберем побольше информации. А там посмотрим, что дальше.
Уильям встал со стула и, впервые с того момента, как доктор Эйвери объявил новости, обнял ее и поцеловал в губы.
Через два дня Элинор позвонила матери Маргарет, чтобы все выяснить, и монашка настояла на том, чтобы не откладывать встречу, если Элинор и Уильям заинтересованы. Уильям изменил свое рабочее расписание, и они договорились приехать на следующий вечер. Элинор знала, что это неправильно, но она так и не смогла себя заставить рассказать хоть кому‐нибудь про выкидыш. Она никому не врала, но, когда звонил телефон, просто не снимала трубку. Ее мучило чувство стыда. Элинор знала, что не сможет хранить этот секрет вечно, но решила подождать до встречи с матерью Маргарет, прежде чем кому‐то рассказывать.
Встреча была в семь, Уильям забрал ее из дома получасом ранее. Она надела мятно-зеленое платье со складками на завышенной талии и кожаные туфли с открытым носком. По пути туда они почти не разговаривали. Они приехали на бульвар Макартур на северо-западе города, припарковались на боковой улице, и пока они шли к офисному зданию, Элинор крепко сжала руку Уильяма, чтобы избавиться от дрожи. На улице, по обе стороны обсаженной деревьями, было тихо, она слышала, как стучат по бетону ее каблуки. Белостенное здание выглядело совершенно пустым, но когда Уильям толкнул дверь, та открылась. Они поднялись на лифте на пятый этаж и постучались во вторую справа дверь, как им было указано.
Донесся голос, приглашающий их войти.
В кабинете их ждала монахиня, которая молилась с Элинор в больнице, мать Маргарет. От ковра пахло сыростью, ясно было, что лежит он уже много лет.
– Извините, тут жарковато. Кондиционер сломался неделю назад, а у меня так руки и не дошли его починить. Пожалуйста, садитесь, – монахиня сопроводила свои слова приглашающим жестом.
Кабинет был маленький, на стене рядом с деревянным крестом висела в рамке фотография монумента Вашингтону. Элинор перекатывала во рту мятную конфетку, чтобы успокоиться, но все равно чувствовала, как у нее что‐то пульсирует в затылке.
– Рада, что вы позвонили, миссис Прайд. Я не была уверена, что вы со мной свяжетесь.
– Мы еще не приняли решения, но я рассказала мужу о вашем предложении, и мы хотим узнать побольше. – Элинор заложила за ухо выбившуюся прядь.
– Хорошо. – Мать Маргарет наклонилась вперед и повторила то, что рассказала в больнице, а потом добавила: – Наши младенцы рождаются у девушек из хороших семей, с которыми случилась неприятность, и они не в состоянии вырастить ребенка сами. Они только рады отдавать детей любящим родителям в обмен на второй шанс в жизни. Так что все очень просто.
Она полистала папку, лежавшую у нее на столе.
– Когда вы должны были родить, миссис Прайд?
– Третьего января.
Мать Маргарет поправила очки.
– У меня есть негритянская девушка, у которой роды примерно в это время ожидаются. Из прекрасной семьи. Образованная, хорошо выглядит. Вам замечательно подойдет.
Элинор достаточно долго прожила в Вашингтоне, чтобы понимать – под «хорошо выглядит» подразумевалось «светлокожая». Младенец, который будет выглядеть как какая‐нибудь Грета Хепберн.
– Хочу вас уверить, что мы работаем так тщательно и так серьезно относимся к конфиденциальности документов, что никто никогда не узнает, что вы не сами родили этого ребенка. Если таковы ваши предпочтения, конечно.
Элинор встретилась с Уильямом глазами. Сердце у нее отчаянно заколотилось.
Мать Маргарет сказала:
– Только не раздумывайте слишком долго. У нас есть еще несколько заинтересованных семей вроде вашей, которые с удовольствием возьмут ребенка.
– Вы можете дать нам пару дней? – спросил Уильям.
– Я могу сделать все, что вы захотите, мистер Прайд. Но будет лучше, если вы оставите нам небольшое пожертвование. Этот проект обходится очень дорого. – Она постучала по деревянному ящичку, стоящему перед ней, и улыбнулась.
Элинор заметила, что улыбка не затрагивает ее глаз.
– Конечно, – сказал Уильям, доставая чековую книжку.
Мать Маргарет встала, потом проводила их к двери. Элинор была практически уверена, что почувствовала исходящий от монахини запах джина.
Когда они вернулись домой, Уильям запер за ними дверь, а потом Элинор упала ему в объятия. От него пахло целым днем, проведенным на работе, но ей это не мешало.
Потом Элинор отодвинулась и прислонилась к кухонному прилавку.
– Я боюсь. Это выглядит как мошенничество.
– Если учесть все обстоятельства, возможно, это единственный способ.
Элинор провернула на пальце обручальное кольцо. Всю дорогу домой она вспоминал Дороти Креол, бывшую рабыню, которая усыновила мальчика и вырастила его как своего ребенка. Когда Элинор классифицировала информацию о ней для библиотеки, что‐то заставило ее перечитать эту историю несколько раз. Возможно, так жизнь готовила ее к тому, чтобы самой задуматься об усыновлении.
– Слушай, Элли. Неважно, откуда ребенок, важно, чтобы мы его любили и вырастили как своего.
– Я не хочу, чтобы кто‐то про это знал, – выпалила она. Мать Маргарет предложила им конфиденциальное усыновление, и, с точки зрения Элинор, только так это и могло сработать. – В смысле, про усыновление. Давай выдадим ребенка за своего.
Он почесал в затылке.
– Ты уверена?
– Ты не представляешь, каково это, Уильям, – сказала Элинор; голос у нее срывался от эмоций. – Выйти замуж в такую семью, как твоя, где все и вся безупречны.
– Погоди-ка, ты чего это? – изумленно воскликнул он.
– Ты не женщина, у нас все по-другому. Я не смогу жить, зная, что меня осуждают, что на нашего ребенка смотрят по-другому. Как будто он не принадлежит к семье. Я просто хочу вписаться. Я устала быть чужой, – сказала она куда громче, чем хотела.
Возможно, все дело было в гормональном сбое, но она наконец это сказала. Она устала чувствовать себя чужой.
Уильяма ее слова явно ошеломили.
– Малышка, я не знал, что ты испытываешь такие чувства. Я думал, что делаю все…
– Не в тебе дело, а в твоей матери и ее фешенебельных друзьях, – вздохнула она и заметила, что Уильям напрягся.
– Я знаю, что мама тоже старается наладить отношения как умеет.
Элинор поджала губы. Переключать разговор на тему ее отношений с Роуз Прайд не хотелось, но она точно знала, что держать усыновление в тайне – единственный способ для нее сохранить достоинство.
– Так я хочу. Это должно остаться между нами, – прошептала она, когда зародившаяся у нее в голове мысль окончательно оформилась. – Я притворюсь, что сама родила этого ребенка.
– Это будет сложно провернуть.
– Если надо, я все это время просижу дома, никуда не выходя. Только так мы сможем спокойно жить как семья, чтобы никто не изучал под микроскопом все, что мы делаем.
Уильям шагнул ближе и погладил ее по плечам и предплечьям.
– Ладно, как ты хочешь, так и сделаем. Я просто хочу, чтобы мы были счастливы.
Элинор заглянула Уильяму в глаза и увидела, что они опять заблестели.
– Тогда я утром позвоню матери Маргарет и скажу, что мы возьмем январского младенца, да? Ой, так странно звучит, январский младенец. – Она прикрыла рот рукой и захихикала впервые за неделю.