Всю ночь мы трое по очереди успокаивали Баблс. Джорджия Мэй взяла мокрое полотенце и положила его Баблс на шею, чтоб ей было попрохладнее, а то с нее непрерывно тек пот. Баблс стонала с закрытым ртом, но я чувствовала, что ей становится хуже. Она уже с трудом сдерживала крики. Лоретта велела мне прокрасться в кухню и найти ей что‐нибудь поесть.
С каждым часом Баблс вскрикивала все более низким голосом; тело ее извивалось от боли. Я сунула ей в зубы подушку, чтобы заглушить звуки, но потом она меня оттолкнула, и ее вырвало на пол.
– Я больше не могу, – слабо сказала Баблс.
– Ты уже почти справилась, – отозвалась Лоретта, продолжая гладить ее по спине и плечам.
– Правда? – Я посмотрела на Лоретту, но та только пожала плечами – она явно просто пыталась утешить Баблс. Я уже начинала всерьез беспокоиться – вдруг Баблс и ребенок умрут у нас на глазах? Мы сами не знали, что делаем. Как раз когда я решила, что лучше позвать на помощь, Баблс произнесла:
– Я чувствую, как он выскальзывает. Дайте мне ту чертову подушку и помогите вытащить ребенка наружу.
Мы быстро взялись за дело. Когда она вскрикнула, я сунула подушку обратно ей в рот и позволила сжать мне руку. Лоретта стояла наготове с охапкой полотенец, а Джорджия Мэй присела у нее между ног. Они стали делать что‐то вроде упражнения «тяни‐толкай», а потом Баблс взревела так, будто ее раздирали на части. Кровать затряслась, и Лоретта подошла придержать ее, чтобы она не стучала об пол. Я опустила взгляд и увидела, что Джорджия Мэй держит маленькое коричневое существо, покрытое кровью. Раздался тоненький писк, будто птичий.
У меня на глазах выступили слезы. Каким‐то образом мы справились. Мы вчетвером, без всякой подготовки, сумели привести ребенка Баблс в этот мир.
У Баблс был такой вид, будто она вот-вот потеряет сознание, но Джорджия Мэй положила ей ребенка на грудь. Когда Баблс подняла дочку к лицу, я снова прослезилась. Меня охватил восторг. Я увидела, как появляется на свет человек. Испытаю ли я такие же ощущения, когда рожу? Я пыталась думать о том, что росло внутри меня, как о яйце, но при виде ребенка Баблс это стало сложнее. Я подумала о том, зачем попала в Пряничный домик, и мне вдруг стало нехорошо.
Малышка заорала, и Баблс попыталась сунуть ей в рот свою распухшую грудь. После нескольких попыток ребенок с помощью Джорджии Мэй все‐таки взял грудь и принялся сосать.
– Радость приходит к утру, – проговорила Баблс хриплым от усталости голосом. – Я назову ее Радость – Джой.
Когда мать и ребенок уснули, за окном все еще было темно. Повсюду была кровь. Как нам убрать все это так, чтобы никто не заметил? Но пока я от страха впала в ступор, Джорджия Мэй уже занялась делом – собирала окровавленные простыни. Я набрала в раковине воды и вымыла пол. Испачканные кровью одеяла мы спрятали за одним из комодов, а потом Джорджия Мэй обтерла Баблс губкой и положила ей две толстые прокладки «Котекс» из украденных припасов.
К тому времени, как прозвучал сигнал на завтрак, я очень устала. Мы с Лореттой и Джорджией Мэй пошли вниз вместе. Я отрепетировала в уме несколько оправданий, почему Баблс с нами нет, но когда мы спустились, то увидели, как мать Маргарет идет к двери с девушкой, которую скрючило от боли. Она обернулась через плечо и велела сестричке Бетани проследить за порядком в доме.
– Мне надо кое-что сделать после того, как отвезу ее в клинику. Вернусь после ужина.
Целый день без матери Маргарет – это нам повезло. Я испустила вздох облегчения и села есть комковатую овсянку, надеясь, что еда поможет от серьезного недосыпа. Было воскресенье, так что пришел старый священник, которого мы прозвали Седое Время. Мы трое устроились в уголке и продремали всю его проповедь, но он, скорее всего, от старости уже этого не замечал.
Немота Джорджии Мэй работала нам на пользу. Она была практически как невидимка, так что весь день она бегала наверх с прокладками и едой для Баблс, и никто этого не замечал. Только после ужина кухонная сестра Кэтлин спросила про Баблс.
– Это ведь она обычно чистит кастрюли? – Сестра поджала свои тонкие губы.
– У нее спина болит, так что я обещала сегодня ее подменить, – сказала Лоретта и пошла к кухонной раковине.
Кухонная сестра Кэтлин кивнула и продолжила паковать оставшиеся индюшачьи ножки и пюре в прозрачные контейнеры. Когда мы навели порядок в кухне и в столовой, сестричка Бетани велела нам сесть на свои места и начала вечерние молитвы. Мы пели все те же гимны, но вместо обычных стихов из Библии она прочла нам историю Вавилонской башни из Книги Бытия. Это была приятная неожиданность. Когда нас наконец отпустили, мы поднялись наверх и увидели, что Баблс сидит, держа малышку у груди.
– Как у нее дела? – спросила я, наклоняясь, чтобы заглянуть девочке в лицо.
– Она просто идеальна. Хочешь подержать?
Я кивнула, и Баблс протянула мне дочку. От нее так сладко пахло. Я почувствовала, как в груди екнуло, и это меня удивило.
– Дай мне подержать, – попросила Лоретта, и я передала ребенка ей. Так мы трое и провели вечер, возились с малышкой, передавая ее с рук на руки.
Когда она плакала, мы старались как могли ее успокоить. Баблс как раз утихомирила ее после очередного приступа плача, как вдруг ручка двери начала поворачиваться. Было уже гораздо позже того времени, когда к нам кто‐то мог зайти проверить, как дела. Может, мы шумели? Или кто‐то знал про ребенка? Из-за подложенных одеял дверь не торопилась открываться, но человек в коридоре продолжал нажимать, пока они не сдвинулись.
Пока дверь открывалась, я вспомнила все то, чем рискнула, помогая Баблс. Но вошла не мать Маргарет, а Гертруда, прыщавая бессрочница, которая перевернула мое ведро и не дала нам попкорна, когда мы смотрели кино. Все, наша тайна раскрыта. Она все расскажет матери Маргарет, и у Баблс заберут ребенка. Мы зря старались.
Гертруда оглядела комнату, потом посмотрела на Баблс, которая укачивала ребенка.
– Ты готова?
Баблс кивнула и поднялась с кровати.
– Тогда давай быстрее, путь свободен.
– Что происходит? – Я посмотрела на Баблс, которая кутала малышку.
– Гертруда помогает мне сбежать. Рей встретит нас снаружи в полночь.
– Что? – изумилась я и попыталась ее остановить: – Почему ты решила, что можешь ей доверять? И что, если он не приедет?
– Гертруда хорошая, не бойся. Это все было специально, чтобы замести следы. Мы уже несколько недель планировали побег. Рей ее подбросит по дороге, она тоже уходит.
Баблс обняла Джорджию Мэй, потом Лоретту, которая начала плакать.
– Спасибо, что помогли мне. Без вас троих я бы не справилась.
Потом она крепко обняла меня, и я шепотом велела ей быть осторожнее.
– Мы с Реем будем вместе растить его дочек. Так будет правильно, я знаю.
Я поцеловала малышку в лобик, последний раз вдохнув ее сладкий запах. Гертруда открыла дверь, и они исчезли.
Глава 9Рассказывая байкиЭлинор
Элинор не была на девятом месяце беременности, но если бы была, ребенок у нее сейчас был бы размером с дыню, килограмма два – два с половиной. На этой стадии она иногда видела бы тычущиеся изнутри ее живота ручки и ножки младенца. Она бы периодически пускала газы, так что ей приходилось бы сильно смущаться, особенно перед Уильямом. В Вашингтоне в ноябре было холодно и уже появился лед, так что на прогулке приходилось бы быть поосторожнее – у нее бы изменился центр тяжести. Еще два пункта в длинном списке симптомов беременности из книги «Будущая мать» Элинор специально изображать не требовалось, они у нее и так были – бессонница и тревога.
Иногда, когда ей было особенно одиноко, Элинор гадала, стоило ли действительно принимать такие чрезвычайные меры, чтобы в их жизни появился ребенок, и действительно ли нужно скрывать усыновление. Может, в кругу Прайдов она выглядела бы героиней, которая спасла ребенка от незамужней матери? Законодательница новой моды, а не бесплодная женщина, растящая незаконного ребенка.
На самом деле Элинор просто не знала никого, у кого были бы усыновленные дети. Сама эта идея до встречи с матерью Маргарет не приходила ей в голову. В ее детстве дети просто приезжали с Юга пожить с тетей или бабушкой и так и не уезжали. Или бездетная замужняя женщина исчезала на сезон, а потом появлялась в церкви с младенцем. Вопросов никто не задавал, но за закрытыми дверями люди перешептывались. Элинор не могла вынести, чтобы о ней перешептывались еще и по этому поводу. Хватит с нее и разговоров о бедной девушке из рабочего городка Элирии, которую спас галантный Уильям Прайд, или что там о ней говорили Прайды и их друзья.
Дом матери Маргарет был в основном для белых женщин. Те немногие негритянки, которых туда принимали, должно быть, имели на это средства. Элинор много думала об этих незамужних девушках. Откуда они родом? Был ли у них выбор, отдавать детей или нет? Было ли их сердце разбито, или они охотно отдали малышей? Если честно, ей хотелось туда съездить, поглядеть на дом, в котором зреет ее ребенок. Но Элинор боялась, что жизнь этих девушек окажется не такой приятной, как изображала мать Маргарет, и как ей тогда с этим жить? Тем не менее, пока она сидела взаперти, у нее было много времени для фантазий об этом доме.
Про себя Элинор называла приют матери Маргарет домом Евы. Той Евы, что с Адамом, праматери всех живых. Она пыталась представить, как выглядит ее Ева. Высокая или маленькая, с длинными волосами или стриженая? Высоко у нее ребенок лежит или низко? И еще вопрос, который беспокоил Элинор больше всего, – хочет ли Ева отдать ребенка Уильяму и Элинор, чтобы они его любили и заботились о нем, мечтает ли получить второй шанс, как говорила мать Маргарет, или это все пустая болтовня?
Был понедельник перед Днем благодарения, а на вечеринку в честь помолвки Теодора Уильям собирался уехать во вторник после обеда. Все выходные он обещал ей, что придет пораньше, что перед отъездом проведет с ней побольше времени, но каждый день звонил, что задержится. Сегодня у него была смена в отделении скорой помощи, и туда привезли двух детей, серьезно пострадавших от собачьих укусов, так что он не знал, когда будет дома.