В Огайо Элинор росла без братьев и сестер и привыкла сидеть дома одна. Родители все время работали, и ей пришлось научиться самостоятельности. Но сейчас все было по-другому. Элинор чувствовала себя не самостоятельной, а изолированной. Говард закрылся на каникулы, так что у нее не было курсовых или дел для библиотеки, которые бы ее отвлекли.
Чтобы убить время, она отмыла до блеска каждый сантиметр всех комнат в доме. Когда она закончила, на мебели и на полу не осталось ни следа пыли. Кухня и обе ванные пахли чистящим средством, а все чистое белье она сложила и убрала на место. И все равно день был слишком долгий.
Зазвонил телефон, и Элинор выдохнула с облегчением. Она бросилась в кабинет и сняла трубку.
– Здравствуй, милая. – Треск, помехи.
– Мама! – радостно воскликнула Элинор, услышав голос матери.
– Как дела?
– Да ничего. – Она устроилась на кушетке, поджав под себя ноги.
– Ребенок шевелится? Фрукты-овощи ешь?
– Да, куролесит вовсю, – ответила она, потом описала несколько симптомов этой стадии беременности, которые вычитала в книге. В телефоне опять затрещало, и большую часть сказанного пришлось повторить. Пока Элинор болтала о состоянии своего здоровья, у нее ныло в животе от чувства вины. Она ненавидела врать матери и уговаривала себя, что это все для блага самой же Лоррейн.
– Не люблю приносить плохие новости, но пару дней назад умерла от сердечного приступа сестра Прайор. В церкви все вне себя от горя. Ты же знаешь, она всем нам была как мать.
Элинор схватилась за грудь. Из нее словно дух вышибло.
– Ох, мама, мне так жаль.
Сестра Прайор сидела с Элинор, когда та была слишком мала для школы. Элинор любила вспоминать, как они с ней ели персиковый коблер и слушали по радио мыльные оперы.
– Вот бы ты приехала на похороны. Я по тебе соскучилась, и очень хочется погладить малыша у тебя в животе.
– Мне тоже хочется, мама, но врач говорит, что в моем состоянии нельзя путешествовать. Я даже из дома уже не выхожу, просто сижу и жду, – сказала она сквозь треск помех.
– Ну, так, наверное, будет лучше. Осторожность прежде всего, особенно с твоим прошлым.
Элинор передернуло.
– Ты права.
– Ну, может, тогда я приеду тебя повидать.
Элинор слышала по голосу матери, как ей этого хочется. Ей и самой не терпелось повидать мать, хотелось, чтобы та расчесала ей волосы и испекла бисквитный торт, чтобы можно было положить голову ей на колени.
– Мама, мы же договорились, что тебе лучше приехать после того, как ребенок в январе родится. Тогда ты мне по-настоящему понадобишься. И сможешь остаться на подольше. Мы сейчас живем на стройке – ребенку делают детскую.
– И притом младенец ничего этого помнить не будет.
– Ну, Роуз настаивала, а я хочу поддерживать с ней хорошие отношения.
Мать поцокала языком.
– Она все еще тебя донимает?
Элинор не хотела напряжения между своими родителями и родителями мужа, поэтому снова соврала:
– Нет, она изрядно успокоилась.
– Ну ладно, я тебе позвонила так поздно, потому что тарифы ниже, но звонок все равно не бесплатный. Пойду-ка проверю, как там яблочные пироги в печи.
Элинор ужасно хотелось рассказать матери всю правду. Вместо этого они попрощались, но Элинор еще долго держала трубку в руках, хотя телефон и сигналил, напоминая, что ее нужно положить на место.
На следующее утро, когда Элинор проснулась, Уильям лежал в постели рядом с ней. Она прижалась к нему и положила голову ему на грудь. Ей нравилось слушать звук его сердцебиения. Он погладил ее по голове, потом притянул к себе и поцеловал.
– Доброе утро.
– Я соскучилась. Так давно не просыпалась рядом с тобой.
– И я тоже. – Он провел пальцами по ее шее.
– Не уезжай. – Элинор залезла на мужа сверху и скользнула языком по краю его уха.
– Детка, – выдохнул он и провел ладонями вдоль ее тела. Взяв Элинор за бедра, он направил их к своим бедрам. Все потные, они прижались друг к другу, и Элинор обхватила Уильяма ногами. Несколько движений слившихся в одно целое тел, несколько судорожных толчков, и вот Уильям уже со стоном упал на подушку.
– Жду не дождусь, когда ординатура закончится и я смогу больше времени проводить с тобой, – произнес Уильям, глядя ей в глаза.
Волосы у Элинор прилипли ко лбу, все тело словно покалывало.
– Не езди на помолвку.
– Я должен. Ты же это знаешь.
– Тогда я поеду с тобой. – Элинор отбросила с ног одеяло и голышом пошла к своему шкафу.
– Элли, тебе нельзя, – ошарашенно пробормотал Уильям, – это слишком опасно.
– Я буду осторожна. Останусь в гостинице, когда ты пойдешь на прием. Ты можешь сказать, что я отдыхаю.
Уильям подошел к ней.
– Детка, я был бы только рад, если б ты приехала. Просто счастлив. Но у нас уже почти все получилось, осталось всего несколько недель.
Элинор знала, что Уильям прав. Но ей невыносима была мысль опять на несколько дней остаться одной. Только не в праздники. Не тогда, когда Грета Хепберн рядом и готова вонзить свои когти в Уильяма. Она хотела, чтобы Уильям остался с ней, чтобы выбрал ее, но они вместе приняли душ, потом Элинор смотрела, как он одевается, и так и не произнесла вслух ничего из этих своих мыслей.
Уильям подхватил ее на руки, поцеловал в губы, потом прижался лбом к ее лбу.
– Не грусти. Я вернусь в субботу, и у нас с тобой будет наш собственный обед в честь Дня благодарения. А пока нагревай для меня супружескую постель. – Он сжал ее руку, а потом Элинор осталась смотреть, как спина любимого, которая ей так нравилась, удаляется от нее в мир, где сама она по-прежнему была чужой.
Глава 10Девичьи секретыРуби
Клару отвезли в больницу, и в Пряничный домик она не вернулась. На этот счет ходили самые разные слухи, но большинство считало, что в комнате позора она пыталась убить себя. Лоретте рассказали знающие люди, что Клара завязала свою рубашку на шее и пыталась повеситься, но только потеряла сознание. Мать Маргарет про Клару не сказала ни слова, но много кричала и читала нотации по поводу Баблс и Гертруды, которым удалось успешно сбежать через окно подвала. Вид у нее при этом был злющий, злее кота, которому наступили на хвост.
Стены вокруг нашей маленькой тюрьмы поднялись еще выше. Нас все время пересчитывали, как дошкольников, наши передвижения ограничивали. Был нанят охранник, который патрулировал территорию снаружи, а нам больше не разрешали днем возвращаться к себе в комнаты. Даже на то, чтобы сходить в туалет, теперь требовалось разрешение. Всех девушек из Пряничного домика несколько раз допросили, но мы с Лореттой твердили одно и то же.
– Наверное, она выбралась ночью, пока мы спали. Нет, я не думаю, что она родила.
От Джорджии Мэй, которая в день выноса мусора избавилась от окровавленных простыней и последа, никто и не ожидал добиться никаких ответов. Она навела в нашей чердачной комнате порядок, так что не осталось и следа того, что здесь что‐то произошло.
С новыми строгими порядками наши дни тянулись еще дольше прежнего. И без Баблс, которая нас смешила, стало совсем грустно. Я часто о ней думала. Она так храбро решила оставить ребенка, несмотря на все препятствия, – я никогда не буду такой храброй. Правильно ли я поступаю, что отдаю ребенка? Может, надо было выскочить из машины миссис Шапиро вместе с Шимми и убежать с ним? Я так сосредоточилась на том, чтобы попасть в колледж и чего‐то добиться, а ведь можно было поступить как Баблс и бороться за то, чтобы получить все сразу. Но почти сразу же, как только у меня возникла такая мысль, я загнала ее поглубже и заперла за ней дверь. Только так я буду в состоянии все это пережить.
Во вторник перед Днем благодарения схватки начались сразу у двух девушек, и одной из них была Джорджия Мэй. Белую девушку вывели через заднюю дверь в фургон. Джорджия Мэй собралась было за ней последовать, но мать Маргарет ее остановила.
– Эта клиника только для белых. Пойдем со мной. – Потом мать Маргарет встретилась со мной взглядом. – Руби, иди помоги ее устроить.
Мы спустились вслед за ней на три ступеньки в ее кабинет. Это была уютная комната с двумя большими книжными шкафами, дубовым столом и вращающимся стулом. На стене кривовато висела картина в рамке с изображением Иисуса, слегка пахло джином. Колыхая подолом одеяния, мать Маргарет открыла узкую дверцу между книжными шкафами. Комната за этой дверью была темная и без окон, она едва походила на комнату – скорее увеличенная кладовка, в которой стояли только узкая кровать вдоль стены и складной стул.
Мать Маргарет сунула мне в руки Библию.
– Читай Первое послание к Коринфянам, Послание к Ефесянам и Евангелие от Марка. Когда настанет время, придет медсестра. – Она развернулась и закрыла за собой дверь. Я сжала руку Джорджии Мэй и сунула Библию под стул.
Поскольку Джорджия Мэй не разговаривала, я принялась болтать, пересказывать истории из прочитанных книг. Я поглаживала ей спину, как она делала это для Баблс, и утирала пот. Через два часа боль у нее усилилась настолько, что она кричала, будто ее изнутри на части рвут. Я и не знала, что она в состоянии издавать такие звуки. Наконец пришла медсестра и отослала меня прочь. Я даже обрадовалась – мне вовсе не хотелось видеть еще одни роды.
Маленький сын Джорджии Мэй родился таким светлокожим, что трудно было поверить, что его родила девушка с темной, почти черной кожей. К моей радости, мать Маргарет поручила мне проверять, как у нее дела, и помогать с ребенком. Пока Джорджия Мэй восстанавливалась в этой крошечной комнатенке, я носила ей теплые тряпки и чистые прокладки, горячий черный чай и овощное рагу, потом держала ребенка, давая ей возможность проверить кровотечение и сходить в туалет. Лекарств Джорджии Мэй не давали, и я видела по ее глазам, что ей больно.
На пятый день после родов Джорджии Мэй я как раз шла в кабинет матери Маргарет, как вдруг услышала ее разговор с нашей соцработницей мисс Джин.