Элинор сжала зубы, но сделала, как ей сказали.
– Утютю, маленькая, – заворковала Роуз. – Ой, она глазки открыла на меня посмотреть.
Она наклонилась к Уилхелмине нос к носу.
– Похоже, у нее будут красивые зеленые глазки.
– Там видно будет, – отозвалась Элинор, копаясь в своей тарелке, но она тоже заметила светлые глаза.
– Знаете, а зеленые глаза – это с моей стороны семьи, – сказала Роуз будто бы в никуда.
О чем она, черт возьми?
– У моего прадеда были зеленые глаза. Они обычно появляются каждые несколько поколений, – продолжила Роуз с улыбкой.
Камень, который весь день словно лежал у Элинор в животе, теперь показался ей огромным валуном. В ушах у нее продолжал звенеть голос матери Маргарет. Почему они устроили удочерение тайком от нее? Почему не рассказали ей о том, что такое возможно, и не спросили, интересует ли ее это? Наверное, им было что скрывать. Роуз Прайд ничего не делала просто так. К ситуации с Уиллой это тоже относилось.
И тут Элинор все поняла. Бесконечные смены в больнице до позднего вечера, когда Уильяму нельзя было позвонить… Элинор не знала, от недосыпа это или оттого, что комнату слишком сильно нагрели, но перед глазами у нее все поплыло. Она оперлась руками о стол, чтобы не упасть, огляделась и словно увидела их всех впервые. Они все лжецы. Эти люди, вроде бы ее семья, обвели ее вокруг пальца.
Зеленые глаза – это с моей стороны семьи.
Уильям был ей неверен, и от этого романа родилась Уилхелмина. Роуз, мать, которая влезала во все дела своей семьи, справилась с ситуацией, устроив удочерение. Она всегда была словно волшебница – взмахнет палочкой, и все проблемы окружающих исчезают. Уилхелмина ребенок Уильяма, но не Элинор.
– Как ты мог? – прорычала Элинор. Все обернулись к ней.
– Дорогая, с тобой все в порядке? – Уильям потянулся к ней, но она отдернула руку, будто он ее обжег.
– Ты мне солгал, Уильям.
Элинор поверить не могла, что ему хватало наглости делать удивленное лицо. Как долго он собирался продолжать этот спектакль? Может, она и не врач, но не дура же.
– Ты и твоя мать.
Роуз прищурилась.
– О чем ты вообще, девочка?
– Мать Маргарет. Она мне сказала, что вы с ней встречались. Что вы послали ее в больницу, чтобы подсказать мне идею удочерения. Это не совпадение. Вы меня обманули.
Уильям с матерью переглянулись; на лице у него промелькнула паника.
Роуз заговорила умиротворяющим тоном, какой Элинор не раз у нее слышала, когда она старалась добиться своего.
– Потому что мы знали, что ты не сумеешь выносить ребенка, дорогая. Мы просто хотели облегчить тебе жизнь.
– Так почему вы просто не сказали мне, чего хотите?
– Потому что мы не думали, что ты к этому готова, – отозвалась Роуз, пожав плечами.
– Элли, – начал Уильям, но Элинор его оборвала.
– Мы. Всегда «мы». Вы все вместе против меня одной.
– Ты не так поняла, детка. Я просто…
– …Делаешь, что мама сказала. Что ты скрываешь?
– Ничего, – ошеломленно отозвался он.
– Тогда как цвет глаз может быть с вашей стороны семьи, Роуз? Уильям, это что, твой ребенок от другой женщины? – Элинор озвучила свой самый глубокий страх.
– Что? Нет! Как ты могла такое подумать, милая?
– Ты думаешь, достаточно просто сказать «милая»? – Элинор вся дрожала от гнева. – Сначала звонят и говорят, что будет мальчик, потом говорят, что произошла какая‐то ошибка, и дают нам девочку. Девочку с зелеными глазами, как у родственников твоей матери. Ты знаешь, какова вероятность зеленых глаз у негритянского ребенка? Даже если он мулат.
Роуз фыркнула.
– Да ты бредишь.
– А вы слишком властны и заносчивы, – огрызнулась Элинор. Она впервые проявила невежливость в отношении Роуз, но извиняться не стала. Повернувшись к Уильяму, она воскликнула: – Как я могу верить хоть одному твоему слову?
– Элли!
– Хватит. В этой семье слишком любят притворяться. Я этого больше не вынесу. – Она посмотрела на ребенка на руках у Роуз и невольно увидела между ними сходство. Элинор вылетела из столовой, а в кухне сорвала с крючка ключи от машины. Тут ее догнал Уильям.
– Элинор!
– Пожалуйста, оставь меня в покое. – Она распахнула дверь и выбежала на улицу. Как раз перед тем, как ее захлопнуть, Элинор услышала голос Роуз:
– Помни о соседях, дорогой! – А потом она добавила уже тише: – Видишь, вот что бывает, когда женишься на девушке не своего круга.
Элинор села за руль их машины впервые за много месяцев и тут увидела, как через заднюю дверь выбегает Уильям.
– Детка, подожди!
Как только двигатель заработал, Элинор выехала на улицу и не стала оглядываться назад.
Глава 6ПоследствияРуби
К тому времени, как я отработала свой недельный долг в прачечной, руки у меня огрубели, кожа на них начала шелушиться от постоянного контакта с горячей водой и отбеливателем. Я очень соскучилась по тете Мари. В день моего освобождения миссис Шапиро за мной в Вашингтон не приехала. Она получила, что хотела, и раз теперь бумаги были подписаны, мне предстояло позаботиться о себе самой. Слава богу, тетя Мари прислала мне деньги на автобус. Одна из бессрочниц много месяцев ничего не слышала от своей семьи, и хотя ее срок давно закончился, она осталась и продолжала работать в прачечной, потому что ей некуда было идти.
За час до отправления моего автобуса кухонная сестра Кэтлин сунула мне в дорогу пакет с едой, я поблагодарила ее и в последний раз вышла из этого дома через боковую дверь. Днем раньше сестричка Бетани обещала, что отвезет меня на автобусную станцию, но когда я подошла к задней двери дома, то увидела, что ключи от фургона держит мать Маргарет.
Ехали мы молча. Когда мы подъехали к станции автобусов Грейхаунд на Нью-Йорк-авеню, я поблагодарила ее за то, что она меня отвезла, и вылезла из фургона, держа все те же две муслиновые сумки, с которыми приехала в августе. И содержимое сумок было такое же. Изменилась я.
Я услышала, как опускается окно фургона, а потом мать Маргарет произнесла:
– Господь дал, Господь и забрал. Благословенно будь имя Господне. Хорошей дороги, Руби.
Я даже не повернулась к ней, но губы мои беззвучно выговорили: «Отвалите, ваше преосвященство».
Она со скрежетом шин отъехала от тротуара. Я была свободна, но свобода ощущалась совсем не так, как я надеялась.
Я вернулась в Северную Филадельфию, на угол Двадцать девятой и Даймонд-стрит, и оказаться снова дома было очень странно. Пальцы у меня замерзли и затекли, потому что я крепко сжимала свои сумки на холодном вечернем ветру, который раздувал газетные страницы и гонял банки и обертки туда-сюда по улице. Поднимаясь на второй этаж, я почувствовала вонь из квартиры мистера Лероя. Интересно, сидит ли там сейчас отец Шимми, пьянствуя под предлогом сбора квартплаты? Разумеется, после этого я сразу вспомнила про Шимми, но, открывая дверь квартиры, загнала это воспоминание поглубже.
Старые полы тети Мари заскрипели у меня под ногами, и я увидела у двери десятицентовые монетки, завернутые в листки бумаги. Я подняла их с пола, положила на журнальный столик, чтобы тетя потом с ними разобралась, и рухнула на кушетку. Приятно было оказаться дома, среди тетиной разномастной мебели, и слушать, как капает вода из ее крана. Меня не беспокоил даже легкий запах газа от старой плиты, только слегка замаскированный ароматической смесью из вареной корицы. Такие привычные вещи меня скорее успокаивали.
Потом я наконец заставила себя подняться с кушетки и побрела в крошечную ванную комнату. Я переключила воду с крана на душ, и он выплюнул несколько капель, потом трубы задребезжали, вода полилась чуть активнее. Когда она нагрелась, я сняла лифчик и трусы и залезла в узкую ванну. Пар размыл стену, которую я построила внутри себя, и пока я мылась, пережитая мною боль скапливалась у моих ног, не желая утекать в канализацию.
Я плакала. Я плакала о Грейс, моей дочке, которая никогда не узнает моего имени, не вспомнит моего прикосновения. Она будет расти, не слыша моего голоса, не узнает, что я ее любила. Меня трясло от слез по моему навсегда изменившемуся телу, по всем девушкам, которых вынудили отказаться от своих детей.
Я плакала обо всех девушках – о тех, которые любили парней, сделавших им детей, о тех, кого затащили на заднее сиденье машины парни, которых они не сумели отпихнуть. Одна девушка даже рассказала шепотом, что ее изнасиловал старший брат. О ней я тоже плакала.
Я плакала о Кларе, о Лоретте, о Джорджии Мэй. И о Баблс – я надеялась, что у нее все в порядке, и плакала, потому что знала, что надежды недостаточно.
Когда у меня закончились силы, я обернула полотенцем свое отекшее тело, доплелась до гостиной и легла спать. Спала я неспокойно, сложив руки перед собой. Обнимая воспоминание о Грейс.
Утром, когда я проснулась, тетя Мари уже была дома. Я открыла опухшие глаза и увидела, как она сидит рядом, одетая в мешковатую футболку и комбинезон.
– Добро пожаловать домой, милая. – Перед ней на кухонном столе стояла чашка кофе и лежал открытый блокнот для ставок.
– Доброе утро.
– Как спалось?
– Нормально. – Было холодно. Плита, наверное, опять отключилась.
– Твоя мать интересовалась, как у тебя дела. И Нини тоже. Я сказала, что ты уехала в Вашингтон на стажировку. Так что лучше придумай, что будешь рассказывать: хоть Нини и слепая, но ее старые мозги работают как надо. – Тетя Мари усмехнулась, но не так жизнерадостно, как обычно. Она явно пыталась меня отвлечь от всего, что со мной случилось.
Тетя всегда хорошо умела считывать мое настроение, и сейчас она в несколько шагов пересекла комнату и прижала меня к себе. Я рухнула в ее мягкие объятия, и это было очень приятно.
– Все будет хорошо, милая. Ты правильно сделала.
Мы некоторое время так посидели – тетя поглаживала меня по спине, давая мне выплакаться.
– Я в норме, – сказала я.