Над камином висели дипломы Уильяма из колледжа и медицинской школы Говарда. Рядом с ними красовались диплом Элинор и грамота лауреата премии за достижения в архивной работе – последняя из множества. Эта картина наполняла Элинор гордостью. Негромко работал телевизор; внизу экрана появилась врезка с последними новостями. Элинор наклонилась поближе.
В Гарлеме пятый день шли беспорядки на расовой почве. Белый полицейский, находясь не на дежурстве, застрелил Джеймса Пауэлла, пятнадцатилетнего невооруженного черного подростка. Город бурлил, беспорядки распространились на соседние с Гарлемом районы. Элинор напомнила себе после ужина позвонить невестке, спросить, как дела у Теодора и их троих детей. Может, стоит поинтересоваться, не хотят ли они ненадолго выбраться из Нью-Йорка и приехать в гости.
– Я выгляжу по-дурацки! – воскликнула Уилла, входя в комнату. Вместе с ней ворвалось облачко ее любимого аромата лаванды.
На ней был желтый сарафан, который Элинор купила в «Вудис», когда ходила с Надин за покупками. На манекене он казался свободным и текучим, а вот Уиллу облегал слишком плотно.
– Ох, я, наверное, не тот размер взяла. – Элинор подошла к Уилле и глянула на ярлычок сзади сарафана. Размер был правильный – во всяком случае, именно такой размер у Уиллы был три недели назад. Ее тело росло и развивалось прямо на глазах: в тринадцать она казалась фигуристее большинства взрослых женщин.
Раскрасневшаяся Уилла повернулась к матери.
– Почему у меня все вот так? – Ее чудесные кудри подпрыгивали на плечах.
– Как – так? – Элинор изобразила непонимание.
Уилла показала на свою пышную грудь и шлепнула себя по широким бедрам.
– У тебя грудь такая маленькая, а у меня прямо мешки с песком. Как такое возможно?
Элинор моргнула.
– Фигура часто наследуется через несколько поколений. Как твои зеленые глаза, милая.
– Я такая странная.
– Ты красавица.
– Я хочу выглядеть как ты. Высокая, стройная, коричневая, а не такая вот, – горестно воскликнула Уилла, и глаза ее наполнились слезами.
– Уилла, успокойся! – Элинор попыталась ее обнять, но девочка вылетела из комнаты и взбежала наверх.
– Я не пойду с тобой и папой обедать! – крикнула она и захлопнула дверь за собой.
Элинор бы побежать за ней и настоять на том, чтобы Уилла ехала с ней, но у нее не хватало сил натягивать на дочку подходящее платье и тащить из дома. Уильям, конечно, расстроится.
Элинор вздохнула и решила хотя бы попробовать. Поднявшись наверх, она поняла, что Уилла убежала в гостевую спальню и опять прячется в молитвенной кладовке.
– Милая, выйди оттуда.
– Нет!
– Давай найдем тебе другое платье. Папа расстроится, если ты не поедешь обедать.
– Скажи ему, что я заболела.
– Уилхелмина Роуз Лоррейн Прайд, ну-ка выходи из кладовки!
Дверь медленно открылась, но на ноги Уилла подниматься не стала.
– Дорогая, ну ты идешь, наконец? Твой отец не любит, когда мы опаздываем.
– Я не поеду.
– И что я ему скажу?
– Я же говорила, я заболела.
– Ну ладно. Веди себя хорошо, я скоро приеду.
Элинор вышла из спальни и спустилась вниз. Взяв льняную сумку, она вышла из дома к машине.
Добравшись до больницы Говард, Элинор поднялась на лифте на верхний этаж. Она зашагала по белым плиткам, постукивая каблуками-«рюмочками» и здороваясь с медсестрами на дежурстве, пока наконец не добралась до кабинета мужа. У Уильяма, как у заместителя главного врача, был хорошо обставленный угловой офис. Элинор еще в коридоре услышала доносившиеся оттуда голоса.
– Здравствуй, дорогая! – с улыбкой поприветствовал ее Уильям и поднялся из-за стола. Напротив него сидела женщина в белом халате, на шее у нее висел стетоскоп.
– Познакомься с нашей самой новой сотрудницей, доктором Пирсолл. Она оптометрист и только что приехала из Филадельфии.
Женщина встала и протянула Элинор руку. Они обменялись рукопожатиями. Прикосновение доктора Пирсолл было мягким и странно знакомым. Почему‐то Элинор сложно было заставить себя отпустить ее руку.
– Как поживаете, доктор Пирсолл? – Элинор посмотрела женщине в лицо. На губах у нее была теплая улыбка, но темные глаза оставались холодными.
– Прекрасно. Очень рада, что приехала. Пожалуйста, называйте меня Руби.
– А где Уилхелмина? – Уильям прервал размышления Элинор.
– Делает вид, что заболела. По-моему, у нее летняя лихорадка, – усмехнулась Элинор. – Она очень сожалеет и просит принести ей что‐нибудь из десерта.
Уильям улыбнулся.
– Доктор Пирсолл, не хотите с нами пообедать? Мы в новое бистро, которое недавно открылась на Ю-стрит.
Приглашение явно застало доктора Пирсолл врасплох. Она покачала головой.
– Спасибо, но мне нужно поехать на квартиру и обустроиться.
Потом она обратила внимание на что‐то над головой Уильяма.
– Красивая у вас картина.
– Наша дочь настоящая художница! – засиял Уильям.
– Да, она умеет видеть, – сказала доктор Пирсолл, не отрывая взгляда от картины. – Ну что ж, мне пора. Рада познакомиться, миссис Прайд.
– И я тоже, – с улыбкой ответила Элинор, а потом посмотрела вслед уходящей женщине.
От автора
Моя покойная бабушка забеременела моей матерью в четырнадцать и родила ее в пятнадцать. Был 1955 год, и не существовало греха страшнее, чем внебрачный ребенок, так что семья скрыла ее беременность от всех – даже от ребенка, которого она родила. Мама узнала, что ее мать – это ее мать, только в третьем классе; растила ее бабушка, и все это никогда не обсуждалось открыто. Бабушка сказала мне, что была в семье заблудшей овцой. И она, и мать испытывали глубоко въевшееся чувство позора, и я, взрослея, видела, что это сказалось на их непростых взаимоотношениях.
Мама думает, что ее родители друг друга не любили, что это была просто случайная интрижка. Дед не женился на бабушке и не сделал ее честной женщиной. Он просто не мог. У него семья была очень светлокожая и из «правильных» кругов, а она – черная, как темное дерево, и из бедного района в Северной Филадельфии. Им, словно маслу и воде, самой природой не предназначено было сочетаться. Дед женился на ком‐то еще и завел детей, а бабушка и мать остались с грузом позора на всю жизнь.
Я начала придумывать «Дом Евы» с вопроса: «А что, если?» Что, если бы у бабушки были деньги и возможности, и когда она, забеременев, столкнулась с проблемами, ее бы отправили в дом для незамужних матерей? Чтобы стереть позор рождения внебрачного ребенка и вернуться к своей жизни в Северной Филадельфии, начать все сначала. Будто этого никогда не было. В поисках ответа на этот вопрос я прочла «Уезжавшие девушки» Энн Фесслер, а потом она любезно рассказала мне по электронной почте обо всем, что я еще хотела узнать про ту эпоху. Я нашла статьи о женщинах, которых заставили отдать детей, и особенно полезными оказались вот эти две: https://www.washingtonpost.com/history/2018/11/19/maternity-homes-where-mind-control-was-used-teen-moms-give-up-their-babies/ и https://washingtoncitypaper.com/article/273834/wayward-past/.
Сложно это представить, но с 1945 по 1973 год полтора миллиона женщин в США потеряли детей в результате насильственного усыновления через дома для незамужних матерей. Я пишу «потеряли» потому, что отдать детей их заставили. До 1973 года аборт был незаконным и наказывался тюрьмой как для матери, так и для врача. Кроме того, незамужних женщин заставляли отдавать детей еще и потому, что процедуры ЭКО тогда не существовало и для бесплодных супружеских пар единственным способом завести ребенка было усыновление.
Но когда я попыталась увязать историю моей бабушки с найденной информацией, сюжет не сложился, потому что среди всех найденных мною историй не было ни одной про чернокожую женщину. Я стала задавать вопросы окружающим, и мне отвечали, что чернокожие уезжали на Юг, чтобы скрыться из виду, а потом оставляли ребенка у родственников. Или рожали, а потом жили с последствиями этого, потому что других вариантов не было. Я не могла поверить, что этим все исчерпывалось. Жизнь чернокожих женщин никогда не укладывалась в единый шаблон. Наверняка были семьи чернокожей элиты, в которых кто‐то не мог зачать, а ребенка хотел. Как складывалась жизнь богатых чернокожих семей, страдавших от бесплодия, в сороковых и пятидесятых?
Чтобы найти свой сюжет, мне надо было понять жизнь этих чернокожих семей. Я прочла «Люди нашего круга» Лоуренса Отиса Грэма. Эта книга сыграла ключевую роль в моем представлении о том, как жили люди вроде Прайдов – семьи, три поколения которой жили в условиях финансовых привилегий и получали хорошее образование.
Элинор впервые предстала передо мной полная гнева и отчаянного желания иметь ребенка. Незадолго до этого я посмотрела документальный фильм Тони Моррисон «Из чего я состою», и она там рассказывает, что не знала, что черные делят друг друга на категории по цвету, пока не приехала в 1949 году из Лорейна, штат Огайо, в университет Говард. Я задумалась: что будет делать женщина вроде Элинор, если она выйдет замуж за сына одной из богатейших местных семей, но не сможет родить ему ребенка? До чего ее доведет отчаянное желание вписаться?
Шимми родился из воспоминаний моей матери. Она рассказывала, что в детстве, когда жила в Северной Филадельфии, за покупками ходила на 31‐ю улицу, где большинство магазинов принадлежало евреям. Я прочла статью Аллена Мейерса, автора книги «Строберри-Мэншн: еврейское сообщество Северной Филадельфии», и там говорилось, что чернокожие и евреи действительно жили рядом и контактировали в повседневной жизни через товары и торговлю.
Когда я только начинаю писать роман, мне часто кажется, будто у меня есть множество красивых рождественских украшений, но нет елки, на которую их повесить. Когда я съездила в Вашингтон, туда, где находился дом фонда Флоренс Криттентон для незамужних девушек и женщин, у меня мурашки пошли по коже – я почувствовала там голоса, которые хотели рассказать свою историю. Голоса бесправных людей, которых заставили замолчать. Я узнала, что такие дома создавались для проституток, падших женщин и заблудших девушек, но когда я изучила подробности, оказалось, что там полно было девушек, которые всего лишь занялись сексом и забеременели. Иногда они были влюблены, иногда подвергались насилию, но в любом случае их ждал позор. Так я и нашла елку, на которую можно было повесить все мои украшения.