И начался у них роман искрометный по чужим койкам, своих-то для сексу никто не предоставлял, хотя оба были коренными москвичами.
Инга притащила его домой, знакомиться родными. Семья потрясенно безмолвствовала весь торжественный визитный обед, предоставив высказываться о жизненной концепции кавалеру дочери.
— Инга! — возроптала Фенечка, как только за мальчонкой закрылась дверь. — Муня Коханный — это же неприлично звучит! Все равно что Йося Зацелованный! С таким имечком-фамилией просто нельзя жить! Ты знаешь, что в переводе с украинского коханый значит любимый? Муня Любимый! Это даже не анекдот, это черный юмор какой-то! Кстати, мальчик полностью соответствует своему имечку и любит себя взасос!
— Его зовут Сигизмунд! — взорвалась Инга.
— Кто зовет?! — громыхнула раздраженная донельзя маркиза. — Только ты? Для всех остальных он Муня! Ты же сама слышала, что его так с детства зовут!
— Да какая разница, как его зовут?! — уже во все горло орала Инга. — Мы любим друг друга!
— Доченька, — увещевал папа, — это весьма спорное утверждение. У меня создалось впечатление, что мальчик любит только себя, до головокружения.
— Неправда! — испытывала предел своих голосовых связок доченька.
Хлопала дверью и убегала следом за «неоцененным» любимым.
Вообще-то, правда. Все.
И про имечко, и про любовь к себе, необыкновенному.
Его матушка, Зинаида Олеговна Коханная, любила своего мальчика до удушения, устранив стремительным разводом из их совместной жизни его отца, чтобы не мешал любить сына беспрерывно, не отвлекаясь более на такие мелочи, как муж.
Сигизмундом она нарекла дорогое чадо в честь какого-то там эпического героя викингов, как она утверждала. Но Инга имела все основания подозревать, что руководствовалась Зинаида Олеговна в выборе имени для сына своей любовью к Аркадию Райкину и его миниатюре: «И я сказал себе: «Сигизмунд, не спеши себя отдавать!», при этом напрочь проигнорировав окончание этюда: «И если меня прислонить в темном месте к теплой стенке, то я еще очень даже ничего!»
Муней ребенка начали звать сразу, с ясельной группы детского сада, и навсегда.
И полная правда, что он соответствовал своему имени-фамилии во всем!
Знаете, мальчики бывают разные: одни всегда номер первый, а другие — вечный номер никакой, но до язвы желудочной мечтающие стать похожими на тех, кто первый. Из них вырастают подражатели.
У первых отсутствует напрочь необходимость выпячивать себя, рисоваться, им это без надобности, просто лидерская сила воли есть в них, и все. И вроде не прилагают они никаких усилий, а яркие личности, и люди за ними и в огонь и в воду, и за что ни берутся, все у них легко и талантливо получается, хотя каждая победа достается им трудом и упорством.
Вокруг таких мужиков всегда трутся подражатели, те, кто подсознательно понимает, что у самих-то, извините, с данными качествами полный недобор, вот и приходится присматриваться внимательно, чтобы потом оттачивать поведение, манеру держаться, движения, мимику лицевую путем долгой тренировки у зеркала.
У Муни был товарищ, Саша, вот именно тот номер первый всегда. С большим душевным дискомфортом и напрягом Мунечка Коханный дружил с ним с детства, старательно подражая его лидерским качествам.
Он выучился играть на гитаре и петь душевно, до слезы, но если пел Саша, то сердце замирало и Муня отдыхал, задвинутый и забытый. Учился Саша как дышал — легко, в радость. Муня мучился ужасно — «дралоскопил» чертежи перед сдачей, трясся под экзаменационной дверью, выпрашивал оценки у преподов.
Наденет Саша простенькие, недорогие джинсы и черную рубашку, и сидят они на нем как от Армани, ей-богу, и он в них и в пир, и в мир, и в добрые люди, везде уместно и в тему. Муня испотеется, обыскивая магазины в поисках таких же одежек, да еще маманя любимая на машинке по фигуре подгонит, и вот он несет себя пиру, боясь помять прикидец.
Но он так наблатыкался за эти годы своему подражательству, что почти сросся с ощущением себя пусть не номером первым, но самым первым после него!
И девочки глупые, по молодости бестолковой, мало что понимающей, выбирали именно таких, как Муня, за яркость оперения и нарочитость манер умелого самца.
И только очень мудрые девочки распознавали еще в молодости настоящих Саш и любили их по полной.
Назвать барышеньку Ислу мудрой о ту пору жизни никак не получалось, даже с большим натягом, умище-то был, и потенциал развития просматривался, но в те годы все как-то «мимо дома с песнями!». Но и она бы разобралась в Муне, причем довольно быстро, скорее всего…
Без «но» никак!
Оказалась беременной, не успев откапризничать влюбленностью.
Вздохнув обреченно, семья устроила свадьбу, уговорив всем скопом Ингу на единственную уступку — не менять девичьей фамилии.
— Инга Коханная — это какой-то ажур с перьями получается, — настаивала Фенечка. — Ты же не в Малороссии родилась, у тебя папенька из латышей будет!
Поселились молодожены в большой квартире с невестиной родней. Не с маманей же Муни в двушке на Теплом Стане тулиться!
О то ж! Семья заимела вместо одного дитяти двух с половиной.
Инга ходила со здоровенным животом, опасаясь, что родит тройню. Сама маленькая, худенькая, пузом вперед, еле носила. И так ей тяжело было, что никакого Муню она в упор не видела, иногда даже недоумевая, что он рядом с ней делает. Девочка уже ко второму триместру трудной беременности вполне наигралась во влюбленность и семью. Но не выгонять же мужа, вроде не мешает.
Федька родился четыре триста, крепенький, как богатырек, чуть не угробив мать при родах. Ничего. Обошлось.
Муня окончил институт к тому времени, и дед Павел Федорович пристроил его на работу по знакомству.
Муня благоденствовал! Настал! Настал его звездный час, затянувшийся на много лет! Боже, как же любил себя Муня Коханный, проживая в шестикомнатной квартире, в самом центре города Москвы, «близенько» от Кремля, с тещей — актрисой ведущего театра, с тестем — главным инженером на засекреченном заводе, с дедом жены — глубоко засекреченным военным ученым, с бабушкой «дворянских корней» и с приобретенным в должности портфелем! Это счастье, господа!
А Инга уставала ужасно! Грудной ребенок, тяжелый послеродовой реабилитационный период, учеба в институте и полное игнорирование очевидного факта своего замужества. Так и прожила в беспамятстве четыре года до окончания института. Единственное, для чего очнулась временно, — чтобы защитить диплом и шугануть свекровь.
Уложила как-то Федьку спать, зашла на кухню и прибалдела, услышав разговор Зинаиды Олеговны и Фенечки.
— Анфиса Потаповна, вы обязаны окружить моего мальчика заботой и вниманием! Следить за его здоровьем и самочувствием.
Молодая мать прониклась такой заботой о своем ребенке. Ага, тот случай!
— Вы же понимаете, что Инге необычайно повезло! Мой мальчик — прекрасный порядочный человек, только поэтому он и женился на вашей девочке, а мог бы найти более достойную партию. К тому же он занимает важную должность, — и повторилась, видимо, опасаясь, что с первого раза ее не поняли: — Вы просто обязаны о нем заботиться самым серьезным образом!
— Так, Зинаида Олеговна, на выход! — распорядилась Инга. — Более не смеем вас утруждать своим общением!
— Вот! — поднялась с места праведницей непонятой свекровь. — О чем я и говорю! Ваша девочка просто недостойна моего сына!
— Очень хорошо! — согласилась с очевидным Инга. — И сыночка можете прихватить с собой, его здесь никто не удерживает! И облизывайте его дома, на Теплом Стане, до глазурного блеска, в свое полное удовольствие! Заодно за его здоровьем присмотрите, а то вдруг чихнет, не дай бог!
Муня, не принимавший ни в чем житейско-бытовом никакого участия — ни действием, ни деньгами, ни помощью с ребенком, — как-то инициативу жены о своем перемещении в Теплый Стан не поддержал. О чем он говорил с маман, неизвестно, но больше она не приходила к ним и инструкциями по ублажению любимого чада не нагружала.
Совмествовали дальше. Как, непонятно — в тумане бытовом.
Инга мытарилась по работам, старшее поколение взяло на себя всю заботу о ребенке. Муня в этом раскладе так и оставался единицей странной, ни в чем участие не принимавшей.
И тем непростым временем у Муни и группы его неизвестных Инге товарищей возникла идея создания собственной фирмы, во что он и кинулся с головой, чувствуя в себе дремавшие ранее задатки буржуазии и желание заделаться коммерционистом. И принялся Муня, все еще Коханный, выканючивать у семьи деньги, на что семья особо мошной не трясла, сильно сомневаясь в том бизнесе, да и давно уже не шикуя доходами. Отгремели достижениями и материальными поощрениями в прошлом дедушка да отец, а мама всегда была «слабое звено», сама находясь на их содержании. А тут еще неожиданно умер дедушка Павел Федорович, и семью накрыло тучей черной горе.
Дед был человечище! Необыкновенный, любимый ими бесконечно.
Фенечка слегла, осиротев в одночасье, мама отказывалась от любой работы и вытягивала бабушку из болезни и горя. В эту спасательную операцию и ухнули все оставшиеся сбережения семьи, обойдя Муню капиталистического финансированием.
У Инги новая работа, она по маковку в новом деле, ребенке, горе, бабушкиной болезни, отец на всех возможных работах надрывается, мама от Фенечки не отходит.
Лишь отдельным непонятным придатком маячит в квартире и жизни Инги Муня, как всегда, ни к чему не причастный — сторонний.
Нормально, жизнь, не до него и душевных копаний.
Через год после смерти деда Муня уговорил Ингу взять кредит для развития его бизнеса, аргументируя тем, что у жены стабильная работа с высоким заработком.
Да на! Отстань только! Как-то опять оказалось не до него!
Ну, не все так уж безнадежно было. Или все?
Но на курорты же они втроем ездили, аж три раза! И если Инга настаивала, Муня раскошеливался иногда на семью. А как часто? Да бог его знает.