Конечно, вопрос риторический. Ведь ясно, что одни возьмут железные прутья, а другие попрячутся по домам.
От этих слухов евреи совсем дерганые. Что-то услышат и сразу бросаются обсуждать.
Поэтому житомирский воздух проколот вопросами. Только и слышно: “зачем?” и “почему?”.
Чаще всего спрашивают: “Что вы говорите?” Это когда что-то совсем непостижимое.
Странная речь у евреев. В конце фразы интонация почему-то ползет вверх.
Понятно, к чему это в конце концов приведет. Те, для кого столько неясного, столкнутся с теми, у кого вопросов нет.
Тут и наступит конец всем сомнениям. На пространстве отечества утвердится ледниковый период.
Знаете, как это бывает? Наступает время, когда отношения между людьми определяют холод и безразличие.
Еще отношения определяют погромщики и неизменное во все времена: “С вами, студенты, один разговор, – нож”.
В упомянутом “что вы говорите?” будет меньше вопросительности. Вот так меньше подушка, из которой выходит пуховый дух.
6.
Сначала погромщики потренировались на базарных торговках.
Подойдут сзади – и хвать за ляжки. Для пущей убедительности помашут шашкой.
Затем разбросают корзины с помидорами. Чтобы они лопались под ногами и превращались в грязь.
Тут и случилось нечто неожиданное. На Рыбной улице приказчик Пак набросился на пьяного кавалериста.
Странно, что именно Срулик стал героем. Больно негероическая у него профессия.
Приказчик – это принеси-подай-вытри-налей. При этом оставайся как можно более незаметным.
Вообще соблюдай дистанцию. Помни, что любой человек – твой возможный клиент.
Срулик плевал на эти соображения. Ведь если он должен погибнуть, то приказчиком ему больше не быть.
Кавалерист прямо опешил от натиска. Сперва хотел ударить нагайкой, но почему-то взнуздал лошадь.
Как бы отстранился от этого угорелого. Подумал, что такие люди не пожалеют не только других, но и себя.
На сей раз Паку удалось спастись. До следующего испытания ему оставалось целых три дня.
7.
Мы уже вспоминали еврейских мудрецов. Тех самых, что любят поднять указательный палец, прежде чем что-то произнести.
На сей раз палец предварял утверждение: “Нет человека, у которого не было бы его часа”.
Заранее нельзя сказать, когда это случится. Желание справедливости накатит, как вдохновение.
Не успеешь толком подумать. Что-то поднимется, подобно волне, и ты окажешься тем, кто ты есть.
То есть не мальчиком на побегушках, а первым среди защитников своих соплеменников.
Когда погромщик поднял младенца за ноги, Срулик не выдержал. Худенькое его тело стрелой пролетело через двор.
Пеший изумился не меньше кавалериста. Непривычно, чтобы жертвы заявляли о своих правах.
Пак выхватил ребенка и передал через забор. Беззащитный остался стоять перед ним.
Поняли, что произошло дальше? Впрочем, Срулик считал, что лучше погибнуть, чем присутствовать при убийстве.
Бой длился минуту. Несколько секунд перевес был на стороне защищавшегося.
Естественно, победил тот, у кого было оружие. Погромщик прицелился и разрядил несколько пуль.
8.
Потом началось… Одни с дубинками и кастетами, другие – с вилами и топорами.
Пусть и не пьяные, а все равно что пьяные. Ощущение своих прав переполняет настолько, что кажется, можно все.
Если это была импровизация, то она не противоречила логике направляющей руки.
Уж не нашептывал ли кто-то погромщикам: вот здесь сосредоточьтесь, а тут закройте глаза.
Например, идти в синагогу необязательно. Если встретится на пути, лучше обойти стороной.
Когда товарищ обрадуется легкой добыче, вы его остановите. Уверенно так скажите: “Оставь, Божий храм”.
Казалось бы, отчего такое почтение к еврейскому Богу? Это при том, что с верующими в этого Бога можно делать все, что заблагорассудится.
Видно, синагога – это слишком заметно. Одно дело – кожа и кости, а другое – камень и железо.
Не все ли равно, кто стоит у прилавка? Покупателя это интересует только тогда, когда это связано с ценой на товары.
В чистый от евреев понедельник на следующей неделе за покупками придет кто-то из тех, кто сегодня размахивал топором.
Где, спросит, тот шустрый малый, что еще три дня назад стоял на вашем месте?
Не потому спросит, что не знает, а потому, что хочет это услышать от другого.
Хозяин опустит глаза и скажет: нет этого малого. Вот благодаря таким, как вы, его и нет.
9.
Погром – явление центробежное. За считанные часы он охватывает весь город.
Нельзя представить, чтобы кто-то отправился в магазин. И вообще, чтобы просто шел, а не бежал.
Если все же выглянул, то потому, что сомневается в своем укрытии. Подыскивает новый чердак или подвал.
При такой поглощенности главным событием не исключены параллельные сюжеты.
Обязательно кто-то захочет встрять под шумок. Не на стороне погромщиков или евреев, а по своему поводу.
Некто Сидорук год назад наблюдал за тем, как пристав Кяуров обращается с заключенными, и решил с ним рассчитаться.
Больно подходящий момент. Если вокруг стреляют, то почему бы ему не разрядить пистолет?
Вдруг получится уйти незамеченным. Ведь там, где тысяча выстрелов, там и тысяча три.
10.
Во время погрома пристав пьянствовал. То ли для храбрости, то ли потому, что не мог остановиться.
Гостиница, где он гуляет, называется “Рим”. Со всех сторон ее окружают лужи, подобно тому как Италию омывают моря.
Пристав Кяуров в “Риме” почти Брут. Чем больше он заливает, тем ярче горит его взгляд.
К вечеру пристав почти готов. Он не только не чувствует себя первым среди соратников, но вообще не чувствует ничего.
Как только он вывалился на крыльцо, из-за угла появился юноша с пистолетом.
Кяурову почудилось, что прямо перед его носом подняли полный до краев бокал…
В голове мелькнуло: вот так так… Это, пожалуй, совершенно не обязательно.
Хорошо умирать пьяным в стельку. Если о чем-то успеешь подумать, то лишь о том, что сегодня хватил лишнего.
Кстати, по поводу позы и жеста. Уж насколько Кяуров выглядит картинно, но еще эффектней полицмейстер Яновицкий.
Как сказано в газете, “стоя в легком фаэтоне, полицмейстер делал войскам знак стрелять”.
Это был его звездный час. Пусть выстрелы холостые, а фаэтон смахивает на повозку, он чувствовал себя Гаем Цезарем.
11.
Рим был ненастоящий, а гибель от пули настоящая. Пристав чокнулся с самой госпожой Смертью.
За эти дни полиция только раз действовала расторопно. Как-то им удалось схватить Сидорука.
Сперва он предстал перед собутыльниками Кяурова. Хотя они не протрезвели, но хорошо помнили, как бить наотмашь.
Неплохо его отметелили за патрона. Когда им этого показалось мало, выбили нагайкой глаз.
Официальные инстанции тоже не поскупились. Приговорили парня к нескольким ружейным выстрелам на тюремном дворе.
Сидорук оказался везучим. Кто-то на самом верху не поставил подписи, и ему разрешили жить.
Лучше нерчинские морозы, чем вечный холод. Все же камеры большие, а тем для разговоров с избытком.
Сидорук приободрился. Ведь вокруг люди интеллигентные, сидящие по политическим статьям.
Говорили в основном о будущем России. О том, как лагерь в полном составе придет к власти и какая это будет жизнь.
Сидорук подумал, что ему тоже что-то перепадет. Будет он, к примеру, начальником исправительных заведений.
Представляете: он в своем кабинете, а у него на подхвате десяток Кяуровых. Краснощеких, всегда навеселе, но преданных делу и лично ему.
12.
Как вы поняли, Кяурова убили как бы заодно. Главные события происходили совсем в другом месте.
Громилы беспорядочно гуляли по городу. Шли в одну сторону, но почему-то попадали в другую.
Последние события вконец перемешали улицы. К тому же кое-кто из погромщиков тут находился в гостях.
Качают права не хуже командировочных. Чуть не кулаком стучат: “А что нас зря выписали? У нас и паспорта есть: я – из Москвы, он – из Тулы”.
Полицейские кивают. Впрочем, им что ни скажут, они вроде как “персонажи без речей”.
Отвечать не хотят или не могут, но разводить руками и таращить глаза – это в полное свое удовольствие.
Еще пальцем проведут около носа. Что это вы, господа хорошие, не умеете себя вести?
Дело не только в том, что они мирно настроены. Не менее важно то, что по этому поводу не было распоряжений.
Потому они говорят: “Не велено”. Мол, лишь тогда их будет волновать происходящее, когда об этом выйдет приказ.
Так что терпите, пока нет бумажки. Старайтесь не замечать несущийся по двору пух.
Уж таков характер этих людей. Каждый образует целое со своим мундиром.
В общем-то, они строги и в обычной одежде, а в мундире особенно. Все же на боку шашка, а в кобуре пистолет.
В голосе появляется что-то железное. Пусть перед тобой не случайный прохожий, а родной брат.
Настойчивее всего Иван Блинов. “Если примешь участие в погроме, – говорит он Коле, – у меня не дрогнет рука”.
При этом сильно сжимает эфес. Словно подтверждая, что вот эта рука не дрогнет и эта шашка опустится на его голову.
13.
Как это мы забыли об Игорьке? Об этом замечательном мальчике, конкуренцию которому могла составить только его сестра Ирочка?
В июне прошлого, девятьсот четвертого, года в семействе Блиновых случилось прибавление.
Домашним Коля сообщил новость прямо перед событием. Причем так, что не сразу поймешь: это он шутит или серьезно.
“Давно собираюсь пожаловаться вам на Бога, который к нам слишком милостив: у Лизы будет второй детик. По вычислениям астрологов, это событие должно порадовать мир приблизительно в конце июня, и потому собирайте все оставшиеся с прошлого года тряпки и пришлите обратно. Сделайте это в этом месяце (в мае), чтобы в случае преждевременного нашествия врага мы не очутились в положении русских в Порт-Артуре и чтобы мне не пришлось выкраивать из своих штаников хитоны и тоги”.