— Эй! У меня вода стала холодной, не наглей!
— Это чтобы ты остудила пыл и перестала нести чушь.
Нимея не отвечает, но через пару мгновений Фандер чувствует ее гнев, ледяными каплями оседающий на его плечи. Он шипит, отскакивает в сторону и прижимается лбом к кафелю.
— Мир? — спрашивает по ту сторону Нимея. Так близко, будто стоит рядом. Будто сейчас сделает еще один крошечный шаг и прижмется лбом к его спине. Будто ее руки могут его обнять.
Одно слово, а я успел так размечтаться.
Губы изгибаются в озлобленной улыбке.
Ты такой слабак, Хардин. Это же хуже тюрьмы — быть тут, верно?
Он трясет головой и отстраняется от стены.
— Мир.
Конечно, Нимея имеет в виду не их отношения, а дележку горячей воды.
Фандер продолжает мыться молча и старается не представлять, что всего в двадцати дюймах от него то же самое делает Нока. Какая глупая планировка номеров.
Было отвратительной идеей пойти в душ, потому что напряжение не уходит, а совсем наоборот: возвращается и становится ослепляюще сильным. Вопрос, висящий эти два дня в воздухе, но так и не сформулированный, обретает плоть: Нока — девчонка и всегда ею была. Она не выдуманная, не нарисованная, не героиня книжки и не его фантазия. Она живая, теплая. Она пахнет кофе, и она за стенкой. У нее есть сердце, и оно любит какого-то человека. Очень даже реального, к слову.
И не думать о том, что сейчас она там обнаженная, невозможно, хотя до этого момента Фандер никогда даже думать себе о таком не позволял. О ком угодно, но только не о Ноке. Он всегда, не зная, что у нее на душе, наделял ее образ немыслимыми качествами. Но никогда не заходил в фантазиях дальше того, что они могут остаться наедине в комнате. Не знал, каково это — увидеть ее не то что без одежды, а в чем-то хотя бы домашнем. В пижаме, например. Какую она могла бы носить пижаму?
А сейчас она по ту сторону перегородки без всего. И они проводят наедине сутки напролет. И ее запах въелся в его кожу, а голос поселился в ушах. Она словно теперь навечно с ним и будет всю жизнь его мучить. Любовь к ней будет довлеть над всеми остальными чувствами, будто никого, кроме Ноки, в его жизни быть не может, и от этой мысли ему по-настоящему страшно.
Вода не прекращает бить по кафелю с обратной стороны, Фандер снова прижимается лбом к стенке и, прикрыв глаза, ждет, когда станет легче дышать. Спустя два дня наедине с Нокой он чувствует себя слишком размечтавшимся, и ему необходимо спуститься с небес на землю.
Он отрывается от стены и начинает отчаянно мылить слипшиеся волосы, они будто все еще в геле, которым их укладывали для похорон, хоть он и пытался отмыться от него в квартире Ноки. Ему кажется, что кудри сбились в колтун, он даже ищет, чем бы срезать их ко всем чертям, но вспоминает, что завязывал на макушке хвостик резиночкой Нимеи.
Снимает ее и долго внимательно рассматривает.
Ты сошел с ума. Положи на полку чертову резиночку, слабак. Это ничего не значит.
Он кивает, швыряет ее на полку и продолжает отмывать волосы от дорожной пыли. Фандер ждет, когда Нока уйдет, но этого не происходит, а остаться одному очень хочется.
— Нока?
— Хардин?
Его голос хриплый и глухой, а ее — высокий и подозрительный. Он сам не знает, зачем ее позвал.
— Ну? — недовольно говорит Нимея.
— Ничего, забей.
Он выходит из душа и замирает, уперевшись обеими руками в раковину, сжав ее края так, словно в силах переломить грубоватую дешевую керамику.
— Хардин? — Это издевательство, она будто рядом стоит, так хорошо ее слышно.
По плечам пробегают мурашки, словно их коснулось легкое дыхание Ноки, стоящей за спиной. Такое могло бы быть?
Фандер смотрит на свое отражение в мутном запотевшем стекле и думает, что она могла бы стоять рядом, живя они в другой реальности. Они бы решили просто так прокатиться до Аркаима. Обычное путешествие, никак не связанное с Энграмом. Вообще не было бы ни одного разговора про Энграма. И не пришлось бы убеждать себя, что нельзя ненавидеть родного брата за то, что его любят. И не пришлось бы с болью осознавать, что это совершенно заслуженный Фандером паршивый итог паршивой жизни.
Ценой стали муки невзаимной любви к одной прекрасной девушке, влюбившейся в его брата и постоянно находящейся рядом с Фандером, чтобы напоминать об этом. Видимо, так выглядит идеальная психологическая казнь.
— Что? — Он вдруг осознает, что Нока его звала, и пытается понять, как давно это было.
— Там стучат, ты что, не слышишь? Булки принесли. Забери, если закончил.
Он беспомощно смотрит на свое отражение, потом вниз и глухо стонет. Чертова Нока и чертов ужин! И появляться в таком виде перед девицей-администратором точно нельзя. Фандер снимает с крючка халат и плотнее в него закутывается.
— Мою порцию пусть под дверью оставит, — слышится за стенкой.
— Ага… — бормочет он в ответ.
В Траминере Фандера всюду преследовал океан, а тут его окружает лес, навевающий тоску и давящий до приступа клаустрофобии. Его не покидает ощущение, будто он находится в замкнутом пространстве. Может быть, дело в неудавшихся похоронах? Эдакий незакрытый гештальт. Идея выйти поужинать на балкон уже не кажется такой хорошей, потому что на свежем воздухе легче не становится, но тащить столик в номер попросту лень.
Начинает завывать ветер, быстро остужая кофе. От аромата остывающего напитка все-таки стало намного легче, будто рядом кто-то живой. Так что Фандер продолжает сидеть, сжимаясь от неожиданных порывов прохладного ветра. Он рассматривает тонкие, как прутики, ветви лимонника, который покрывает всю перегородку между балконами, тянущуюся от пола до потолка. От него исходит еле уловимый кисловатый запах, он смешивается с запахом хвои и сырого леса, кружит голову. Есть хоть что-то приятное в этом паршивом мотеле.
— Эй, ты тут? — Голос Ноки опять слишком близко.
Ты оставишь меня в покое или нет?
Не оставит, разумеется. Она же его наказание.
— Да.
— Тут как-то мрачно.
— Согласен.
— Ненавижу тишину, — шепчет Нока.
Ее очень плохо слышно из-за ветра, и Фандер, не задумываясь, прижимается к перегородке лбом. Растения, повинуясь магу земли, тут же расступаются сами собой. С обратной стороны они, должно быть, тоже пришли в движение, и Фандер просто надеется, что Нимея ничего не поймет. Он и сам не понимает до конца, как это работает. Находящиеся рядом растения будто просто реагируют на его настроение сами, ими не нужно управлять, да Фандер и не знает как.
— Ты знаешь, в Фолье есть такие монастыри… ну… где сидят лишенные магии женщины, — неожиданно начинает говорить Нока, и Фандер задерживает дыхание. — Бывал там? Хотя о чем я, конечно нет. — Она всхлипывает. Или судорожно втягивает воздух? Фандер морщится. — В общем, ты можешь прийти в монастырь, оставить пожертвование и поговорить. Вот как мы с тобой сейчас сидим… Не видя лиц. Ты не знаешь, кто там, с другой стороны. И ты можешь рассказать что угодно, даже в убийстве признаться.
— И зачем мне это?
— Чтобы справиться с одиночеством, — тихо отвечает Нока. — Выговориться. Ты этого человека совсем не знаешь, он тебя не осудит. Верно? Хотел бы так?
— Ты хочешь мне что-то рассказать?
— О, боишься моих откровений? — Она смеется. — Не бойся. Это мое дело. Но… я хочу послушать тебя.
— Что? — Фандер усмехается и старается сделать это злобно, но выходит скорее отчаянно.
Сидеть лбом к стенке становится неудобно, и он разворачивается к ней спиной.
— Что слышал. Это спонтанная идея… Мы только что с тобой говорили… Ну там, в душе, и я подумала кое о чем. Я хочу знать, с кем еду. Я устала. — Нимея опять издает этот странный звук, похожий на судорожный вдох или всхлипывание, потом слышится шорох, стуки. Фандер почти уверен, что она тоже прижалась спиной к перегородке, и слегка бьется затылком о стену. С обратной стороны в том же месте раздается такой же стук, а потом скрип — спинка стула прижимается к оштукатуренной стене.
— Устала? — Фандер хочет больше информации, ловит каждое слово, пока сердце бешено стучит, перекрывая половину звуков. Оно жутко отвлекает, и приходится надавить на грудь рукой, будто это может помочь.
Он видел, как Нимея терла ребра в районе сердца, когда они ехали в машине, и корит себя, что заметил это, позволив сентиментальной части мозга выдумать лишнего.
— Устала, что провожу целые дни… что должна довериться тому, кого не знаю. С тобой невозможно говорить — ты отшучиваешься. Если ты это делаешь — значит, тебе больно. Я не дура, мне хватает ума понять: если человеку говорят, что он убийца, а тот в ответ говорит, что это правда, — значит, ни черта это не правда. Так вот. Сейчас меня нет. Только ты. И я хочу, чтобы ты рассказал.
— Что? — Хардин сглатывает.
Сидит, уставившись в пространство остекленевшими глазами, и не понимает, как в это ввязался, но уже знает, что врать не хочет. Пусть Нока хоть трижды любит Энга, это не отменяет того факта, что он, Фандер, любит Нимею. И она это, черт возьми, заслужила. Потому что только такая колючая стерва могла заслужить любовь такого ублюдка, как Фандер.
— Что угодно. Просто любую правду. Что-то, во что я поверю. Я думала, что знаю тебя, но это вообще не так. Наверное, тебя никто не знает. Я пыталась вспомнить о тебе хоть что-то, но не смогла. Я не видела тебя вне особняка Хардинов или вне твоей компашки. И парни часто тебя вспоминали, но никогда ничего не рассказывали о тебе. Только о вас четверых вместе…
— Потому что я плохой человек, жизнь которого…
— Хватит! Ты не можешь и правда так думать, это чушь.
— Нет.
— Ой, не драматизируй, Хардин, заколебал!
— Правда за правду.
— Что? — Она откашливается — видимо, делала в этот момент глоток кофе.
— Правда. За. Правду.
— А?.. Я не собираюсь…
— Что у вас с Энграмом? Только честно.
— Зачем тебе это знать?