— Воды, живо! Ты что, не разбавила антисептик?
— А надо?
— Недоучка, черт, р-р-р. — Хардин снова откидывается на диван и сжимает спинку с такой силой, что ткань трещит.
— Ох… — Нимея опять усиленно дует в надежде, что это поможет, но безуспешно.
— Мажь пастой, той… черт, ну ты поняла… я надеюсь.
— Ага, да, красная такая.
— Да, красная. Нет, покажи сначала! Нет, не эта, другая. Да, эта. Мажь. Мажь… Да… — Он успокаивается, а Нимея очень быстро обрабатывает края рваной раны и украдкой поглядывает на лицо Хардина. Он стал еще бледнее за последние пару минут, если это вообще возможно.
— Надеюсь, тебе крови хватит, чтобы доказать в Имбарге, что ты маг времени? — посмеивается она.
— А ты из меня еще не всю выпустила? Удивлен.
— Эй, я хорошая медсестра. — Нимея в последний раз дует на рану и переползает к лицу Фандера. — Ну что, самое сложное?
— Почему? — Он еле шевелит губами, но находит силы на улыбку. — Сначала дай мне болеутоляющие. Уже можно.
Нимея кивает, но прежде, чем начать метаться из стороны в сторону, включает мозги и вспоминает про бутылочку, купленную в пробке. Та все еще холодная, не обманул торговец, на дне оранжевая жижа, которую Нимея выливает в высохший цветок.
— А воду где возьмешь?
— Тут туалетная комната, уже забыл? — отвечает она и идет к двери.
Нимея быстро моет бутылку и набирает туда воды. Подумав, идет за антисептиком и, отлив немного средства в колпачок, на глаз разбавляет, надеясь, что этого хватит. Потом возвращается, засыпает порошок и четыре капли болеутоляющего.
— На случай если от этого я поплыву… Все, что на лице, обрабатывай тем же, чем дыру в ноге. А синяки — дрянью, которой мазала ребра.
— А ты поплывешь?
— Да, скорее всего. Это очень сильное болеутоляющее, поэтому его нужно пить в последнюю очередь, чтобы до этого я мог тобой руководить. Так, помоги, у меня тело онемело от мази, не смогу голову поднять.
Нимея засовывает руку ему под голову и приподнимает ее, пока Фандер пьет окрасившуюся в красный жижу. Он морщится, из уголка губ стекают несколько капель, и, повинуясь сиюминутному желанию, Нимея их тут же вытирает пальцем, за что получает заинтересованный взгляд Фандера.
— Я немного опьянею, — шепчет он.
— Что?
— Просто не слушай меня. — Он откидывается назад, а рука Нимеи так и остается под его головой.
Она, кажется, целую минуту ничего не делает, просто сидит, зарывшись пальцами в его волосы, и отмечает, какие они пушистые и мягкие. И густые.
— Ты работать будешь, медсестра? — тихо спрашивает Хардин.
— Да. — Руку приходится достать, и ее обдает холодом. До этого было явно лучше. — Будет больно, готов? — Она приближается, чтобы протереть ссадины дезинфектором, но на этот раз обходится без криков боли. Фандер тянется к ее руке с зажатой в ней ваткой — видимо, средство охлаждает израненную кожу.
— Тише, котик, почти все. — Он кивает, плотно сжав губы. Одна из ран в самом их уголке, и Нимея осторожно прижимает к ней бинт с капелькой пасты.
Фандер стонет, а Нимея дует на это место.
— Тише, почти все, да? Ты же молодец. Защитил большую страшную волчицу…
Она привстает, нависая над Хардином, чтобы не касаться локтем раненых ребер. Нока обрабатывает лоб, ссадину на скуле и кожу под подбитым глазом. Она дымится, и Нимея шипит вместо Фандера, который уже не в силах даже стонать от боли.
— Ты перестала дуть. И забыла еще одну ранку на губе.
— Где? — Она приглядывается с удовлетворением, изучая на свою работу, будто лицо Фандера — ее произведение искусства.
— Вот тут. — Он поднимает руку, машет ею в воздухе, стараясь прицелиться, и палец падает на губы Нимеи, которая не успевает отстраниться.
— С ума сошел?
— Перепутал, — серьезно отвечает Фандер, — вторая попытка. Тут. — Теперь палец падает на его губы, тыча в несуществующую ранку.
— Там ничего нет.
— Уверена?
— Абсолютно.
— Присмотрись.
— Да точно.
— Пожалуйста.
— Я ничего не вижу.
— Для умирающего… — Фандер не говорит, что именно должна сделать Нимея для умирающего, но она, кажется, понимает — и зажмуривается. В груди недовольным ворочающимся маленьким зверем давно засело чувство недосказанности. А еще в ушах стоят недопонятые слова из машины про девушку, любовь, Энга и всю ту чушь, что она додумала после, но ни за что не признается.
— Спать хочу, — бессознательно хрипит он.
Нимея всхлипывает и пару раз кивает, потом тянется к пасте, увидев еще один мелкий порез над бровью, быстро обрабатывает его, дует, потому что Фандер начинает стонать.
— Тише, котик, тише, это последний.
— Руки…
— Ты не рассказал, что делать. — Она в панике смотрит на месиво, в которое превратилась его ладонь.
— Я же говорил, ты пропустила ранку…
— Паста или мазь? Паста, да?
— Мне будет очень больно.
Эта рана выглядит кошмарно. И ее явно нужно сначала обеззаразить. Нимея несмело берет колпачок с антисептиком и весь выливает на руку, а потом ласково шепчет Фандеру, что все будет хорошо. Затем быстро-быстро обрабатывает окровавленную руку.
— Тише, дружок, котик, тише.
Из-под его закрытого века стекает одна-единственная слезинка, а у Нимеи глаза застилает пеленой.
— Тише, тише…
Хардин кивает, но ему, кажется, так больно, что он даже не понимает, в какой части тела локализовалась эта боль.
— Тише.
Нимея касается подушечками пальцев его скул и гладит их.
— Тише, все закончилось, прости.
— Нет, спасибо, спасибо.
Он говорит это так тихо, что приходится приблизиться, чтобы расслышать.
— Спасибо, — повторяет он уже слишком близко, а потом болезненно выдыхает, когда губы Нимеи касаются его губ. Ей даже кажется, что она неверно поняла посыл Фандера, и Нока хочет отпрянуть, но едва только пытается это сделать, как слышит протестующий стон.
Ее глаза заволакивает. Губы Фандера такие мягкие. Нимея не знает, но ей важно его успокоить, до боли в груди и животе, наполненном жужжащим роем неизвестных ранее насекомых. Может быть, он и сам бы этого хотел?
Ей кажется, что да. По крайней мере, Фандер наконец выдыхает в ответ, смешивая их дыхание, и даже пытается притянуть Нимею к себе, но одна рука слишком болит, а другой он только беспомощно касается ее лица. Неловкий и слишком сладкий поцелуй, совершенно неправильный. Его не должно было быть, но он есть, навсегда останется и в памяти, и на губах.
— Поверить не могу, что не запомню это, — бормочет Фандер Нимее в губы. — Поклянись, что расскажешь утром…
Нимея молча целует его в кончик носа, в скулы, глаза и лоб — это на удивление приятно делать снова и снова, а потом она встает с дивана и уходит в туалет, чтобы постоять там немного, вцепившись в раковину и глядя на льющуюся из крана воду.
Она борется с собой, чтобы не вернуться и не сторожить сон Хардина.
Идея не спать всю ночь терпит крах к трем утра. Завывание ветра, переходящее в шум дождя, и мерное посапывание Фандера делают свое дело: глаза Нимеи начинают слипаться.
Она пытается спать на полу, но он слишком жесткий, так что приходится обращаться волком, а волку в офисе слишком мало места, да еще обостряются запахи. Хочется уже лечь на улице, чтобы не дышать вонью бывшей мастерской и забытыми кем-то в шкафу грязными носками, но Нимея оставлять Хардина не собирается. В какой-то момент это просто перестало входить в ее планы.
Минут через десять сквозь полусон Нимея начинает переживать, что у больного поднялся жар, и вскакивает на ноги человеком, проверяет его, ложится снова, и так по кругу. Ей кажется, что она проснется рядом с хладным трупом, увидит, как его губы посинели, глаза впали, а тело так и окоченело, скорчившись на этом диване. Она закрывает глаза, проваливается в сон и выныривает с очередной мыслью, что звуки разбивающихся об пол капель — это не дождь, а вытекающая из Фандера кровь, покидающая мертвую оболочку.
К четырем утра это надоедает, и Нимея наконец устраивается на диване у стенки рядом со своим пациентом. Она несколько раз пыталась перетащить его подальше, хотя бы на центр дивана, но он будто специально перебирался спать к ней.
Фандера немного лихорадит, но новоиспеченная медсестра понятия не имеет, как снимать жар, ей спокойнее, если она по крайней мере будет рядом. Нимея трогает лоб Хардина, зачем-то проверяет пульс, а он в ответ на прикосновения только ворочается и ложится удобнее.
Ему что-то снится, его веки дрожат, и он иногда вздрагивает. Нимея улыбается, вспомнив его слова про посттравматический синдром, и осторожно обнимает его воспаленное тело руками, стараясь шевелиться с максимальной осторожностью, она боится, что из-за резких движений его рана на бедре может снова открыться.
— Тише, — в который раз за день повторяет Нока.
Натягивает на него одеяло и утыкается лбом Фандеру в горячее плечо, как будто сквозь сон сможет почувствовать, если он начнет стремительно остывать. Тревога в ней не проходит, но тело расслабляется и отключается. Однако стоит Хардину пошевелиться, и Нимея тут же просыпается.
В конце концов он переворачивается на бок и притягивает ее к себе.
— Хардин.
— Тс-с… Хватит дергаться. Я уже боюсь шевелиться.
— Я боялась, что ты подохнешь.
— Бойся потише.
Фандер засыпает, судя по тому, как медленно и ритмично начинает дышать, а Нимея остается прижатой к его груди и какое-то время старается не шевелиться, быть незаметной, но тело быстро затекает.
— Я сейчас поудобнее лягу, если ты не против. Потом можешь продолжать меня лапать, если тебе так хочется, — ворчит она в тишину, надеясь, что Хардин уже спит, но он усмехается.
— Только поживее, — просит он, отпускает ее плечи, и Нимея переворачивается на другой бок, лицом к стене, с облегчением выдыхая.
Руки Хардина ложатся на ее талию, словно ему так можно. Он сгибает в коленях ноги, прижимаясь к Нимее всем телом. Два-три движения — и они уже разместились с совершенным комфортом, будто так всю жизнь и спали.