— И тебе это снится? Твое единственное доброе дело? То, как ты подставился под удар и защитил своих? — Нимея говорит это с презрением, считая, что истинные были недостойны защиты, но Фандер пропускает ее слова мимо ушей.
— Да. Мне снится это довольно часто.
— Почему?
— Наверное, с того момента я стал совсем иначе смотреть на многое.
Он пожимает плечами, отпускает пальцы Нимеи и берется за ее предплечья, не встречая сопротивления. Проводит пальцами вверх до локтя, потом к плечам. Нимея следит за его движениями пристальным взглядом, пока Фандер, судя по его напряженному взгляду, ждет, что она его остановит. Вот сейчас. Или теперь. Может, здесь проходит граница ее терпения?
— Но ты все равно пошел в Орден! — восклицает Нока, быстро теряя контроль, который только что обрела. — Ты не пошел за братом в Сопротивление!
— Не пошел. Я и не оправдываюсь.
— Почему? Блин, почему?! — Нимея так хочет услышать эти оправдания.
Он же объяснил, зачем подставился под удар Брайт, пусть объяснит и это. Должна же быть причина у его поступков.
И было бы лучше, если бы она помогла Нимее определиться, кто перед ней. Тогда она наконец поймет: можно ли этого человека уважать, или не стоит? Можно ли позволять себе слабость и искать в нем утешение, или он опасен?
— Ты не верил в Сопротивление?
— Не верил. — Подлец.
— Считал, что они неправы?
— Считал. — Слепой придурок.
— Но почему?
— А что ты хочешь услышать от меня? У тебя своя правда, у меня своя. Ты знаешь сотни иных, которые считали Траминер домом… А я знаю сотни истинных, у которых другого дома нет. Моя мать живет сейчас не в лучшем мире, и я знаю, что вы тоже в нем жили и живете. Раньше таким, как мы, было хорошо, а таким, как вы, — плохо. Но сейчас плохо всем. Вы развалили страну, а теперь, как крысы, из нее бежите. Вы не хотите строить свой хваленый новый мир, верно? Вы просто подорвали прежний. И при всем своем благородстве вы все еще не сядете за один стол с такими, как я или Бэли Теран, так ведь? Однажды, когда ты повзрослеешь и ответишь мне на этот вопрос, я с тобой поговорю иначе.
Его слова бьют пощечинами, потому что Нимея не может с ними не согласиться, но внутри будто сидит червяк и точит, точит его правду своим глухим тупым «НЕТ».
Нока уверена, хоть и не знает почему, что правда может принадлежать лишь одной стороне. Иначе зачем эта борьба за Траминер вообще была нужна? Ей на самом деле больно думать, что правы не только иные. Сейчас первое и даже единственное, чего она хочет, — чтобы Фандер за-мол-чал.
— Вы подрывали наши дома! И ты в том числе! Бросали таких, как я, в тюрьмы, вешали на нас браслеты! — Нимея слабеет, сил спорить уже нет.
Вот они, спасительные аргументы. Да-да-да, даже если в его словах есть правда, то что он противопоставит этим страшным фактам?
— С чего ты взяла? Ты это видела?
— Я это знаю.
— Откуда?
— Ты и эти твои мародеры… делали ужасные вещи. — Она умоляет прекратить бессмысленный спор.
— Какие? Кто-то погиб?
— Четыре главы Сопротивления на том свете! Их семьи утром нашли в постелях изуродованные тела — это варварство! Эмен Гаджи, помнишь нашего декана? Знаешь, что он стоял во главе Сопротивления с самого начала? Сюрприз! Его больше нет, а он был одним из добрейших людей, которых я знала. А, были же и ваши, истинные, убитые за предательство. Я знаю!
— Но ты этого не видела?
— Я…
— Ты. Этого. Не видела. — Взгляд Фандера становится жестким, и Нимея может поклясться, что никогда не чувствовала от него такого холода. До этого момента он казался ей побитым и лирично-жалким, как какой-нибудь герой драмы про раскаяние.
Но он еще силен.
И Нимея, к своему ужасу, за него горда. Таким он ей даже немного нравится. Мгновенно возникает желание забыть этот разговор, пусть он снова будет сгустком тепла, потому что две ледышки в одной постели — это перебор.
— Не видела, ты прав. Но и ты не оправдываешься.
— Потому что оправдания мне нет. Я делал то, что должен был. Ты можешь пытаться разбудить мою совесть, но никто так, как я сам, меня корить не сможет. Мы не отвечаем за решения наших сторон. Я перед тобой живой, ты передо мной живая. — Он прижимает свой лоб к ее, привлекая внимание, она послушно поднимает взгляд. — Я не видел, как ты поступала, ты не видела, как я. Твоя мать выжила?
— Моя мать… — Нимея вспыхивает, на лице мелькает боль. — Ее кто-то спас, я не уверена, кто это был.
— Значит, жива?
В воздухе повисло молчание. У Ноки есть два варианта. Первый — сбежать и порыдать где-то в одиночестве, пока никто не видит. Второй — остаться, но кричать на Фандера она больше не может, поэтому их ссора, скорее всего, сойдет на нет. Вероятнее всего, он ее обнимет, она позволит, потому что выжата до последней капли и нуждается в подзарядке, и они проспят так до утра.
— Ее лечат в Дорне. — Нимея зачем-то кивает и смягчается.
Она делает свой выбор быстрее, чем успевает его осознать. Она остается.
— Ее вроде как спас какой-то «хорошенький юноша с темными кудрями». Это было страшно, я… никогда не видела отца таким. Он говорил, что там был мальчишка Хардинов. Энга я потом нашла в лавке Пьюран, он помогал разбирать завалы и сказал, что сам ничего не помнит. Скорее всего, он помог маме, но ему крепко прилетело по голове, и он забыл большую часть дня. У него в те полтора года до пробуждения сил частенько происходили провалы в памяти. Из-за постоянных мигреней он иногда просто падал на улице. Эти приступы дались ему тяжело. Я бы осталась с ним в Траминере, правда, но я нужна была родителям. Потом… вернулась…
Она всхлипывает и под защитой замершего и едва дышащего Хардина снова позволяет себе слабость. Утыкается лбом в его плечо, мечтая почувствовать на спине его руки. Впрочем, ей не важно, будет ее обнимать он или кто-то другой, просто рядом больше никого сильного нет. Происходящее похоже на наваждение, Нимея дает слабину и берет временную передышку. Если бы было куда уйти из замка — ушла бы, но за стенами враги, а в стенах слишком страшно и холодно. И человек, который только что был обидчиком, достоин того, чтобы на секунду стать опорой.
Глупо отрицать, что Хардин очень теплый. И он умеет обнимать. После поцелуев с ним она не испытывает неловкости и ей не страшно смотреть ему в глаза, потому что они друг другу остаются чужими.
Главное — почаще это себе повторять.
— Как я вообще могу понять твою позицию? И как вообще может быть неправильной моя? — шепчет Нимея, чувствуя, что запуталась, но на некоторое время про внутренние противоречия можно забыть, на время, пока руки Фандера касаются ее.
— Она не неправильная. — Он трется щекой о ее макушку, разгоняя по телу волны нежности. — Она просто не единственная. У каждого позиция может быть своя, сторон тоже может быть сколько угодно много. Мир же не плоский, верно? — шепчет Фандер ей в волосы. Его руки делают ровно то, чего бы она хотела, — крепко обнимают. Он продолжает говорить простые и понятные вещи, бормочет, бормочет, бормочет без конца, и это усыпляет Нимею.
Он не просто гладит ее спину, а вцепляется в ее тело, будто хочет с ней срастись. Снова, как в лесу пару часов назад. Тогда она смогла перевести дух и успокоиться, осознать, что больше не одна. До этого путешествия Нимея не обнималась ни с кем очень давно, и вот уже который раз делает это с Фандером. Он обладает удивительным талантом укутывать, закрывать со всех сторон телом и теплом.
— Наври мне что-нибудь, — шепчет она.
— Придумать уважительную причину, почему был там?
— Нет… Я гораздо больше хочу знать, что имею право тебя ненавидеть. Скажи, что душил котят, бил старушек, убивал женщин и детей.
— Тебе правда станет легче?
Нет…
— Нет. — Нока всхлипывает.
Но тогда тот факт, что они в одной постели, действительно ничего не будет значить.
Нимея, немного помолчав, продолжает:
— Хорошо, как скажешь. Придумай оправдание, почему ты был в Ордене и делал все эти вещи… Я не могу поверить, что, если ты так любил свою иную, ты не остался с ней…
— Я был с ней, просто она не видела. Я был с ней каждый день, поверь. И я делал для нее все, что мог.
Нимея делает глубокий вдох, задерживает дыхание и выпускает воздух, успокаиваясь.
— Что делал?
— Я старался вовремя оказаться рядом и помочь… Это было проще делать с той стороны.
— Так ты ради нее остался в Ордене?
Только не любовь. Только не любовь всему причина.
Нимея даже слышать этого не хочет, потому что его оправдания звучат приторно и сопливо.
— Нет. Я просто никогда не понимал, чего хочет Сопротивление. К тому же на стороне Ордена была мама. Ей было некуда бежать. В тюрьме был отец, который заслужил тюрьму, но смерти я ему не желал, как и десяткам людей, которых я считал семьей. До революции мама никогда не была одна. Им я был нужен. А моя иная… у нее были свои близкие, своя семья, свои родители. Разные стороны, разные принципы, помнишь? Быть хорошим просто, Нимея. — Нока открывает глаза, не поднимая головы с его плеча, наблюдая теперь за тем, как шевелится живот Хардина, когда он говорит, и вздымается грудная клетка. — Быть хорошим и умереть или быть хорошим и потерять всех родных — это благородно и священно. Чтобы стать героем, которого любят, нужно просто страдать, кого-то потерять, а еще лучше — умереть смертью храбрых. А я не хотел ничего из этого, я хотел жить и видеть тех, кого люблю, живыми.
Нимея зажмуривается и тихонько поскуливает, вспоминая тех, кого потеряла. И понимает, что была хорошей, что страдала, теряла, несла свою святость как знамя и гордилась собой и друзьями. Никогда бы Нимея не сделала другого выбора, но она, к своему стыду, понимает, о чем говорит Хардин.
Они лежат рядом уже вечность, прижавшись друг к другу, как два растерянных ребенка, ищущих поддержки друг в друге. Нимея боится, что Фандер с ней заговорит, хотя, когда он наконец обращается к ней, испытывает облегчение. Она хочет поставить точки во всех вопросах, что скользкими змеями лезут отовсюду, стоит немного приоткрыть душу.