— Скажи, — шепчет он в волосы Нимеи.
— М-м? — шепчет она Фандеру в грудь.
— Ты поняла… кто она?
— Не надо, — шепчет быстрее, чем успевает испугаться, но сердце в груди начинает биться очень горячо и болезненно, будто кто-то со всей силы сжал его раскаленными пальцами. Оно трепыхается, пытается вернуться в прежний ровный ритм, но безуспешно. Фандера Хардина потянуло на откровения.
Нимея еще крепче вжимается лицом в его грудь, а он крепче притягивает ее к себе.
Не продолжай, все было так хорошо, потому что так и не было произнесено вслух.
Только что Нимея была в полной безопасности, отрешенная и полная чужого тепла.
— Хорошо. Не буду, — спокойно соглашается он, целуя ее в макушку.
Нимее невероятно тепло. Тело горит там, где его касаются чужие руки, и это согревает, отказаться сейчас от его прикосновений — непозволительная глупость. Пользоваться Хардином не кажется чем-то неправильным.
— Расскажи мне еще про то, как ты ее любил. — Противореча самой себе, Нимея тревожит вновь открытую рану.
Нока слушает жадно, даже не думая о том, что эта откровенность может доставлять Фандеру боль. От каждого его слова внутри становится горячее, ведь наблюдать за чьими-то чувствами так волнующе. Особенно если представить, что любят не тебя. Просто Фандер Хардин рассказывает про какую-то там иную, к которой чем-то там воспылал. Это щекочет нервы. Неужели в любви есть что-то настолько прекрасное, раз его лицо становится таким одухотворенным, а на губах то и дело появляется улыбка? Голос теплеет, тело расслабляется. Любовь заставляет его доверять Нимее? Это ведь нелогично! Кому может такое нравиться?
Нимея то и дело задается вопросом «Что с ним происходит?», но сама уж точно не планирует принимать участие в этом безумии под названием «любовь». В каждом слове Хардина она видит слабость. А ее Нимее и так хватает в жизни.
Нет. Любовь — это чушь. Это видно по Хардину. Да. Кажется, он не сильно страдает от ее наличия, раз говорит так, словно выиграл мешок золота, а не разбитое сердце. Какая сопливая чепуха. Фу! Кому любовь вообще нужна? А теперь, Хардин, рассказывай еще! Мне чертовски интересно.
— Я знал ее с самого детства, мы жили рядом.
— В этих ваших красивых особняках на улице Авильо? — Она самодовольно и чуточку горько усмехается.
— Да. Представим, что она жила в особняке по соседству, у нас были сады, разделенные всего только забором…
Нимея знает, что по одну сторону от дома Хардинов был их собственный крошечный домишко, а по другую начинался центральный парк Бовале.
Сейчас он скажет что-то еще, и я его непременно остановлю. Еще немножко послушаю, и хватит. Совсем каплю, сладость его слов вот-вот станет совсем приторной.
— И она гуляла по этому саду в легких белых платьях? Читала книжки под старым мукатом и… — В голосе Нимеи проклевывается что-то очень похожее на истерику.
Скажи что-то еще, Хардин, и я закрою тебе рот.
— Нет. — Он вздыхает, опаляя дыханием макушку. Нимея, защищаясь от приятных мурашек, сжимается еще сильнее.
Руки Фандера на ее плечах приходят в движение и перемещаются на спину — становится теплее.
— Она лазала по деревьям и сводила с ума мою семью своими выходками. Она была самой смелой девчонкой в мире.
— И когда ты ее заметил?
— М-м-м… не знаю. Сразу? Я увидел ее в первый раз и будто подумал: «Вот черт, я влип». — Он глухо хохочет, и Нимея чувствует вибрацию. — Конечно, сразу я ничего не понял, но со временем стало очевидно, что влюбился. И что она создана, чтобы я ее любил… Не знаю уж, создан ли для нее я, это не важно. Безответная любовь тоже любовь.
И еще немного. Я послушаю еще чуть-чуть и остановлюсь.
— И ничего не сделал, чтобы сблизиться с этой девочкой? Даже в детстве?
— Нет. Я старше, и, когда она была ребенком, я был уже подростком. Потом она была подростком, а я уже студентом, и снова сближаться с ней было бы неправильно. К моменту, когда ей исполнилось восемнадцать, все окончательно пошло к чертям. Она уже знала, в каком мире живет, зачем ей мог бы быть нужен я? Таких, как я, она презирала, а я был нетерпим к таким, как она.
— Но не к ней?
— Нет, не к ней. Но я ревновал страшно, за это мне, пожалуй, стыдно, это выливалось не в самые хорошие поступки.
— Значит, у нее кто-то был, раз ты ревновал?
— Ну, грубо говоря, да. — Нимея хмурится, пытаясь сложить все ответы в одну историю.
Теперь она уже не уверена, что остановит Фандера, потому что ей слишком интересно, что будет дальше. Она не замечает, как задерживает дыхание, пока он говорит.
— Я никогда не уточнял, но то, что я видел, было красноречиво. Да и вообще, для ревности нужен не повод, а только богатая фантазия. Она выросла, стала красоткой, которую замечали все. У нее в любой момент мог появиться кто-то, но не я. И это неимоверно раздражало. Она могла выбрать кого угодно, но я в этом конкурсе не принимал участия — и этот факт убивал, если честно.
Какая невероятная любовь, ну просто нечто! Вот и все. Теперь он ее взбесил.
— И ты решил, что самая охренительная идея — это охотиться на нее по ночам? — восклицает Нимея, не в силах удержать себя в руках, и резко отстраняется от Фандера, отползает от него, как от потенциально опасного, садится в кровати, потом и вовсе с нее соскакивает. — Черт возьми, Хардин, ты больной ублюдок!
— Мне показалось, ты не хочешь об этом говорить…
— А теперь захотела! Черт… — Нимея сжимает пальцами виски и отходит к окну. Голова гудит, и хочется обхватить ее руками, словно та может расколоться пополам. — Ты… Почему все у тебя такое… извращенное, а? Почему в твоей голове все самое светлое становится каким-то грязным?
— А что я должен был делать? — Фандер подтягивается на руках и садится на край кровати.
Смотрит на нее беззлобно, обреченно, как на своего личного палача.
— Расскажи мне — что?
— Бросить все…
— Ради тебя? По-твоему любовь — это то…
— Не говори… так. — Она шепчет как-то вкрадчиво: сквозь слезы и болезненный ком в горле. — Не говори это слово…
— Нет уж, если ты завела этот разговор, слушай до конца, осточертело притворяться. Так что же, по-твоему, любовь выше семьи, убеждений, страны? Я не Энграм. Ясно?
— О да… ты определенно не Энграм!
— Я не делаю широких жестов, не бросаюсь на амбразуру, это не мое. Я не герой. Если любовь требует таких жертв, ни черта это не правильно. Да и ради чего, расскажи-ка? Ты бы радостно повисла на моей шее? Признала бы меня равным? Может, рассмотрела бы во мне человека? А я бы за это всего-то растоптал бы свою семью. Я все верно понял?
— Лучше было издев…
— Каждый раз, когда на охоте тебя ловил я, тебя не ловили другие. Ты не оказывалась в участках, не попадала к Ордену или декану на ковер. Раскрой глаза! Все, что тебе во мне не нравится, — моя раса. Остальное ты бы простила кому угодно, потому что по сути ничего особенного в моих поступках не было. Это не у меня, а у тебя проблемы с расизмом. И дружбой с моей матерью прикрываться не нужно, она не истинная, значит, не в счет. А уйти от нее я не мог. Ты знаешь, что было с матерью, когда Энграм ушел?
— Она расстроилась и…
— Отец рвал и метал из-за того, что она вырастила плохого сына. И после твоих слов об их отношениях я вижу, что он бы неминуемо забил ее до смерти, если бы я тоже ушел. Тогда я думал, что мать с отцом просто серьезно поругались, а его вспышка агрессии — это так, простая истерика, но теперь я знаю, что мать подвергалась его нападкам бесконечное множество раз на протяжении всей жизни. Я вообще не представляю, как она выжила. Моя мать стала изгоем и позором семьи, потому что вырастила такого сына, как Энграм, и единственным, кто защищал ее от отца, был я. Единственный нормальный ребенок. Если бы мама могла уйти, все было бы проще, но ты сама мне сказала, что у нее была причина оставаться. Пока отец был на свободе, я бы ни за что ее не оставил, даже приди ты ко мне среди ночи и признайся в бесконечной безграничной любви, Нока. В лучшем случае я бы посоветовал тебе держаться от меня подальше, потому что отец отбирал у нас с Энгом все, что нам было дорого! Всегда!
— Это твой выб…
— ДА! — Фандер повышает голос и заставляет Нимею вздрогнуть всем телом. — Это мой выбор, и я выбрал семью! Что? Ну что? Зачем я тебе? Что бы изменилось, если бы я пришел в Сопротивление? Это было бы искренне? Нет, блин, ни разу! Я никогда им не верил, все, что было по ту сторону, — это ты и брат! Да, методы Ордена были отвратительны, но притязания Сопротивления мне были абсолютно непонятны!
Нимея качает головой, не понимая ничего, но снова жадно слушает каждое слово Фандера, потому что спешно рисует в голове его новый образ. Линии на этот раз куда чище и аккуратнее прежнего темного эскиза.
— Но ты знал, что вы проиграете…
— Да, знал. И хотел быть там, где мне место. Думаешь, я заслужил помилования и раскаяния? Из всех детей Ордена я меньше всего мог на это рассчитывать. Почему в твоем мире правильная сторона только одна и это обязательно твоя? Почему ты не допускаешь, что кто-то считает иначе? Мы разные, ясно? И это никак не мешает мне любить тебя. Для любви достаточно знать, что твой человек жив и здоров, а это я всегда знал.
— Но делал вещи, за которые я тебя возненавижу! Снова и снова!
— Ты и так меня ненавидела. Ради любви можно совершить многое, горы свернуть, но перекраивать себя — нет. Это лишено смысла. Я мог просто стараться остаться человеком и надеяться, что, когда все закончится, у меня будет второй шанс. Я верил в это. А еще я убедился, что был прав насчет вас. Вы, иные, боролись за свободу от репрессий истинных, забрали себе власть. И что осталось? Руины? За это вы боролись?
— Зачем ты продолжал делать то, что говорит Орден, если не верил в их методы? Ты мог бы тихо сидеть со своей матерью дома и продавать ее золото. — Нимея успокаивается и садится рядом с Фандером на кровать, покорно сложив на коленях руки.