— Мог бы. Но тогда я бы не знал, что творится с Энграмом. И с тобой. И с ребятами. У меня оставались друзья на твоей стороне. И мне ничто не мешало переживать за них.
— И не верить в их дело?
— Ни на секунду.
— По-твоему, иные должны были покинуть Траминер?
— По-моему, никто не был прав. Траминерцы не должны были отдавать власть иным, но однозначно должны были прекратить этот террор. Знаешь, в моем представлении магам земли просто стоило сказать: «Да, мы слабаки. И вы все нам нужны, чтобы жить, но земля все-таки наша». Мир возможен, просто нужно признавать очевидное и не лицемерить. Попросить о помощи, только и всего.
— Но тогда вы бы вымерли естественным путем. — Нимея падает спиной на кровать и рассматривает покрытый паутиной потолок, как если бы это было звездное небо.
Она больше не считает, что права, и почему-то хочет получить у Фандера прощения, находит его пальцы и переплетает со своими. Это единственный известный ей способ выразить свою симпатию, потому что сказать о ней вслух — почти невозможная роскошь.
Вот так без спроса касаться друг друга уже почти нормально, и лично ей это, откровенно говоря, нужно.
— Возможно… Но это, по крайней мере, было бы справедливо. Нас осталось немного, да, но мы древняя, когда-то уважаемая раса. Наши дети от более молодых рас будут оставаться траминерцами, верно? К чему тогда весь сыр-бор? Да, не останется чистокровных, но какая разница, если сохранится их чистая магия? Возможно, однажды и наша магия станет сильнее, если не зажиматься в идиотские рамки и не доводить до кровосмешения.
— Ты говоришь правильные вещи. — Нока удивленно хмурится. — Тогда почему ты не рассказываешь это другим? Почему до этого не додумались остальные траминерцы? Неужели все, кроме тебя, идиоты?
— Нет. Таких очень много. Сопротивление не добилось бы мира, только Орден мог бы его устроить. Если бы Орден победил, я был бы вторым после отца. Он стал бы главой нового режима и последней преградой на пути к… нормальному сосуществованию рас. Я не ненавижу отца, но он очевидно больной человек, который держал мою мать на поводке, хоть я и не знаю, каким образом. Но послушай. — Фандер тоже ложится на кровать, но переворачивается на живот и теперь смотрит на Нимею, повернув голову, уже другой рукой перехватив ее пальцы. — Я не рассчитывал на успех, конечно, но я мог бы изменить жизнь страны. Я не строил планы, но разрушал те, что построил отец. Я действовал тайно. Но не всегда получалось.
— Ты… против своего отца?.. — Нимея качает головой. — Но ты ходил по улицам Бовале и…
— И слава обо мне была чуть страшнее, чем правда. Ордену было достаточно слухов.
— Тебя видели возле моего дома…
— Я там был.
— Мои родители…
— Я их видел.
— Это ты был тем мальчишкой, что помог отцу?
Фандер молчит, пока Нимея пожирает взглядом его хмурое лицо.
— Дом Лю развалили… — продолжает она, не дождавшись ответа.
— Пока Лю и ее семьи там не было.
— На убежище Сопротивления напали…
— Пока большая часть была на вылазках.
— Трубы с горячей водой подорвали…
— С первым потеплением. Орден вынашивал план целый месяц, но постоянно у них что-то срывалось, не без моей помощи. Без тепла люди остались не в лютый мороз.
— Эмен Гаджи…
— Мне жаль.
— Мне нужно это обдумать, — бормочет Нока. — Я не готова в это поверить…
— Я знаю.
— Ты же понимал, что твои планы никогда не воплотятся в жизнь?.. — Нимея тоже переворачивается, но на бок, и касается рукой его лица.
Фандер замирает.
Ей интересно, насколько велика ее власть над ним, ведь, если все эти красивые слова — правда, что-то же она должна увидеть? Не шутки, флирт и глупости, а искренность в любом ее проявлении. Фандер подставляет щеку под ладонь Нимеи, чтобы она ее гладила снова и снова.
Черт, ты не можешь быть таким милым, Хардин.
— Всегда знал… и просто делал что мог. Я хотел всего и сразу. И видел, как в итоге ты выходишь ко мне из толпы ненавидящих меня людей и встаешь рядом, — прости, но я все-таки скажу. Я в это не верил, но я этого хотел.
— Почему я? — Она смотрит в глаза Фандеру, чтобы неминуемо утонуть в нежности и боли, плещущейся на поверхности изумрудной радужки. — Никто никогда меня не любил.
— Я достаточно сумасшедший и недостаточно правильный. — Он улыбается, как мальчишка, прикрывая глаза и наслаждаясь ее прикосновениями, Нимею это даже забавляет.
Она продолжает его касаться, обещая себе, что остановится через секунду или две, возможно, через три.
Нимея не может уснуть. Фандер спит рядом, почти спокойный, а она бросает на него взгляды снова и снова. Закроет глаза, лежит пару секунд и опять открывает, будто он может исчезнуть. Привычка сторожить сон Хардина — дурная. Не обсуждается.
— Ты лишил меня сна, чертова принцесса, — шипит Нока уже под утро, когда солнце еще не встало, но вот-вот встанет, и поднимается с кровати.
Тело ломит от недосыпа и слишком мягкого матраса. В комнате чертовски холодно, и стоило бы остаться под одеялом, но Нимее уже надоело валяться. Она выходит из спальни без фонарика, рассчитывая на естественное освещение из окон, и бредет по комнатам, которые они толком не исследовали минувшим вечером.
Она притормаживает перед музыкальной гостиной и улыбается собственной фантазии: танцы и игра на рояле. Нимея представляет, как со стен исчезают пыль и паутина, шелковые обои вдруг пахнут чистотой, а стекла вновь сияют в рамах, и жизнь становится такой же отреставрированной, как этот замок. Нока подходит к роялю, сметает рукой сухие листья и садится на банкетку.
Девочки из бедных семей не учились играть на музыкальных инструментах, а Нимее это всегда казалось очень красивым. Она могла бы стать пианисткой, быть более нежной и душевной, влюбиться в кого-то и выйти замуж.
Нимея смотрит на клавиши, поднимает руки и нажимает на одну из них наугад. Когда так делала Омала, получалась музыка, она вслепую делала что-то, и из-под тонких длинных пальцев выходили нужные чистые ноты. Со стороны казалось: играть легче легкого, но расстроенный инструмент только натужно гудит.
Нимее страшно. Она скучает по всему миру сразу: по тому, каким он был до войны, и по тому, каким его представляли участники Сопротивления. Речь Фандера засела в голове. Он хотел бы, чтобы все было иначе, но не так, как в Сопротивлении, и не так, как в Ордене. Ей стыдно признаться, что она ему верит, и от этого душат слезы. Верит каждому слову своего лютого врага и больше не чувствует неприязни — единственное, что держало ее в тонусе. Единственное, что оправдывало его поступки. Она из ненависти убила этого человека, не сожалея. Да, он потом ожил, но мог и не ожить.
Нимея утыкается лбом в грязные клавиши, и инструмент жалобно воет.
Она везет его в опасное место, не выяснив толком, что его там ждет.
Нимея тихо и искренне плачет.
Она бездумно рискует им ради другого, просто использует, потому что может это сделать. И пусть Фандер и Энг хоть трижды братья, она-то не уточнила, хочет ли Фандер спасать кого-то, или нет.
Она задыхается от обрушившегося на плечи чувства вины.
И да, она не сядет за один стол с чертовой Бэли Теран, а причины, по которым разделит трапезу с Фандером Хардином, ей до сих пор противны, потому что ни за что она не произнесет вслух, что он ей… нравится? Приятен? Ей хочется, чтобы он ее обнимал?
Какая же она лицемерка, ради сил святых! Так недалеко до ненависти к себе.
— Ты плачешь. — Хардин появляется в комнате и замирает в дверях.
— Да. — Нимея кивает, но не встает к нему навстречу и даже на него не смотрит.
— Почему?
— Я не очень хороший человек.
— Почему? — Он делает шаг вперед, но не садится рядом, просто смотрит на Нимею сверху вниз.
— Я эгоистка.
— Это же я эгоист. — Теперь на его губах появляется улыбка, но Нимее, кажется, совсем не смешно.
— Я не спросила, хочешь ли ты поехать…
— И я бы поехал.
— Я не спросила, хочешь ли ты умереть…
— Но я бы умер.
— Да что ж ты такой хороший-то! — Нимея вскакивает с места. — Что ж ты такой… не плохой! Я привыкла тебя ненавидеть, почему ты не понимаешь?!
— Тебе было бы проще, если…
— Да! Мне, черт возьми, было проще! Теперь мне тебя жаль. Я больше не хочу, чтоб ты сдох! А мы… напарники. У нас цель… И я должна быть готова к тому, что кто-то из нас умрет!
— И что изменилось?
— Я не знаю, но раньше я не боялась Имбарга, будь это хоть яма с убийцами, а теперь боюсь, потому что ты там будешь один, а твоя кровь так и не пробудилась. Ты будешь на чужой территории, маг земли, словно слепой щенок. И я почему-то не хочу твоей смерти, не хочу.
— Почему я должен умереть? — Он хохочет и берет Нимею за руки. От нежности в его взгляде она бесится еще больше.
Он ничего не боится, будто все хорошее с ним уже случилось. Он не хочет прощения, потому что себя не простил. Он не хочет слышать, что он зло, потому что уже считает себя злом. Он не боится смерти?
— Ты не боишься смерти?
— Не особо.
— Почему?
— Ну, во-первых, я уже умирал, и все обошлось. — Фандер улыбается, а Нимея разочарованно опускает руки. Опять пошли его дурацкие шуточки. — Во-вторых, я надеюсь, что ты скажешь: «Эй, котик, вставай! Не смей умирать, чертова принцесса!» И силы твоей злости хватит, чтобы меня спасти.
— Не доводи… до этого. И уж пробуди в себе там свою магию, будь добр, мне будет спокойнее.
Хардин кивает и закидывает на плечо сумку, которую успел собрать, пока Нимея сидела наедине с роялем.
— Пошли уже, я голоден, а обеда не предвидится до Дорна, так? К тому же идти нам исключительно пешком.
Нимея смотрит на него еще какое-то время и не может поверить, что перед ней тот самый Фандер Хардин, что всегда был в ее жизни. Те же волосы, глаза и кожа. Тот же рост, телосложение и самодовольство.