— Даже как-то жаль уходить отсюда… Мы же вернемся? — Она даже не задумывается о своих словах.
На самом деле больше всего на свете ее страшит слово «Дорн», и она готова делать что угодно, но оставаться на месте. Они могли бы уже быть там, в доме Рейва и Брайт. Она могла бы уже обнимать мать и разговаривать с отцом. Но Нимея Нока имеет право бояться, страх ее душит, так же как и любого другого обычного человека.
— Да, конечно. Ты что, и вправду меня хоронишь? Не выдумывай. — Нимея улыбается, потому что он принял ее сомнения на свой счет. — Вернемся, еще как! Поставим новый рояль, и я тебя научу играть, как тебе идея? Ты же явно рыдала, потому что не умеешь.
— Да, ты прав. — Нока разводит руками, делая вид, что он действительно ее раскусил.
— Не расстраивайся, это не сложнее, чем танцевать.
— Я и танцевать не умею.
— Да, я знаю. — Он разворачивается на каблуках и идет в сторону выхода.
— Мне кажется, ты все испортил, — сообщает Нимея ему вслед.
— И что же?
— Ты заставил меня перестать тебя презирать!
Он уже стоит на широкой парадной лестнице и оборачивается к Нимее через плечо. Она засматривается на его фигуру, застывшую посреди развалин замка. Нимея не может отделаться от мысли, что могла бы остаться тут навечно и вообще отказаться от всего этого мира. Ей бы, пожалуй, хватило замка, леса, и она могла бы до конца дней ненавидеть Хардина и каждый день напоминать ему об этом.
— Значит, я на шаг ближе к цели.
— Даже знать не хочу, какая у тебя цель.
Но стоит Фандеру отвернуться, и Нимея улыбается. А потом снова задается вопросами, что не давали спать, и новыми, к которым пришла час назад:
Почему он любит меня? Почему я не хочу его смерти? Он ничего не боится, будто все хорошее с ним уже случилось? Он не хочет прощения, потому что себя не простил? Он не хочет слышать, что он зло, потому что уже считает себя злом?
Чертовски интересно его понять, потому что никто никогда меня не любил. Кроме родителей. Я не хочу в Дорн.
14. Границы терпения
Нимея Нока
Ощущение, что за тобой гонятся, когда вокруг все спокойно, можно, вероятно, назвать шестым чувством или волчьей чуйкой. Нимея определенно обладает этими способностями, потому что практически все, что потрясало ее за недолгие двадцать лет жизни, она заранее предчувствовала. Даже разыгрывала в голове, как предупреждает близких об опасности или хотя бы спасается сама, но никогда не успевала сделать это на самом деле.
Она предполагала, что такая особенность есть у всех людей, но воспользоваться ей никто не может, как никто не может догнать собственную тень, пока солнце не войдет в зенит.
— Стой! — Крик Нимеи заставляет взлететь птиц с деревьев, Фандер же успевает сделать еще пару шагов.
— Что? — И только потом останавливается.
— Что-то не так.
Он начинает быстро шептать, деревья приходят в движение, с порывом ветра звуки возвращаются к Фандеру голосом леса, а он даже не успевает ничего сказать в ответ.
Они с Нимеей переглядываются и без слов делают шаг друг к другу, потому что им определенно следует держаться поближе, но Хардину не удается сдвинуться с места. Он смотрит на собственные руки, которые уперлись в невидимую стену.
— Какого черта? Нимея, ты можешь пошевелиться?
— М-могу. — Она спотыкается на ровном месте, но шаг делает легко.
— Тогда беги.
— Чего?
— Вокруг меня какая-то дрянь, я даже шаг к тебе сделать не могу. Беги!
— Ты что, Фандер Хардин, считаешь, что я не могу о себе позаботиться? — Нимея негромко смеется, закатывает глаза, но при всем внешнем спокойствии чувствует, как подрагивают пальцы рук.
Фандер что-то кричит, но Нимея не слышит. Его голос стал совсем глухим, будто Фандера накрыли колпаком из толстого стекла.
Нимея слышит хруст веток за спиной и резко разворачивается, тут же натыкаясь на взгляд мертвецки-черных глаз. Фольетинец стоит совсем близко, за густо разросшимися вокруг небольшой поляны деревьями. Помятый, оборванный, обросший и полубезумный.
— Конечно, ты, крошка, сможешь о себе позаботиться. — Фольетинец скрещивает на груди руки и в совершенно комичной манере вытягивает губы, состряпав задумчивое выражение лица. Тот самый, что напал на них у дороги.
— Что вам нужно и почему вы его заперли? Разве вам не траминерец нужен? — Она шарит взглядом по кустам в поисках других, но больше никого не видит. Или прячутся, или фольетинец тут один.
— Траминерец — скучная добыча. Пусть лучше наблюдает. Он знает, что его ждет. С тобой же намного интереснее, разве нет? Смотри… Это справедливо. Фольетинец на фольетинку.
— Почем мне знать, что ты один?
— Ну-у, гарантий никаких. Только надежды. Неужели ты рассчитываешь на честность таких ребят, как мы?
О да, рассчитывать нечего.
Идея этого путешествия уже начинает казаться Ноке глупой. Проще было бы рискнуть головой чертова Хардина и плыть через Таннат, а лучше было взять с собой Омалу и надеяться, что Энг дотянет до их возвращения. Но не соваться в самые отвратительные районы относительно приличных стран в надежде избежать проверки документов, чтобы потом попасться в руки тупым бандитам.
— А я тебе нужна, потому что?..
— Потому что ты подстилка траминерца, малыш.
— Как мило, — кивает Нимея, подумывая, что сделать сначала: бросить в фольетинца боевую сферу, накинуть щит или обратиться волком и отгрызть отморозку хозяйство. Ее передергивает от отвращения, она даже успевает упустить нить желчной речи незнакомца.
Тот не кажется таким уж опасным. Всклокоченные бесцветные волосы с едва заметным каштановым отливом, тусклые глаза. Он, вполне возможно, полубезумен. Такое случается с оборотнями, они слишком легко теряют рассудок, потому что всю жизнь делят его с волком. Участь подобных — стать брашами и навсегда лишиться своего человеческого вида, да и волчий облик они теряют, становясь малоприятными, брызжущими слюной существами.
— И каков твой план?
Нимея осматривается в поисках артефакта, что создал вокруг Фандера защиту, краем глаза цепляет взглядом фигуру Хардина. Он орет во весь голос, но купол глушит звук, который глохнет за пузырящимся щитом, и можно услышать только обрывки фраз, прочитать по губам: «Нимея». Его отчаяние мгновенно проникает и под ее кожу. Он действительно до жути боится. Как это, должно быть, страшно — находиться по ту сторону? Нимея может поклясться, что по губам Фандера читает: «Оставь ее, бери меня», обращенное фольетинцу, и даже усмехается. Она бы на его месте оказаться не хотела.
— План прост. Сначала разобраться с тобой. Потом с ним, когда он будет достаточно напуган, чтобы начать смешно бегать по лесу.
Речь фольетинца все еще слишком связная. Он вполне человек, чтобы строить планы, но в недостаточной степени, чтобы сочувствовать. Гремучая смесь.
— Ты не напал на нас ночью. Почему?
— Вы были на территории Аркаима, душка. Сейчас вы уже на территории Дорна.
— А у тебя браслет, не дающий обращаться на территории Аркаима, — догадывается Нимея, поглядывая на артефакты, украшающие массивные запястья фольетинца. Среди них выделяются тюремные браслеты из позеленевшей бронзы. — Ты изгнан из него. Точнее — твой волк…
Вместо ответа он улыбается, становятся видны желтые заостренные зубы, будто сточенные до острых клыков. Не волчьи и не человеческие. Нимея продолжает:
— А твои друзья где? Неужели пришел один? Давай-ка я попробую сама предположить… Вы орудуете на трассе Дорн — Аркаим, на границе, где даже пост не стоит и любой желающий может шастать туда-обратно. Это единственное место, где можно пересечь границу инкогнито. Упущение, кстати. Нужно сообщить о нем дорнийскому князю, к которому мы как раз спешим в гости…
— О, так это у нас важные шишки путешествуют ин-ког-ни-то? — От смеха безумца по коже пробегают мурашки. — У вас-то тоже небось рыльце в пушку, раз катите через пустые посты?
— Вот почему вы именно тут. Приличные люди этой дорогой не ездят… их не жалко, и патруля нет. Тебе нельзя обращаться в Аркаиме, значит, тебя судили там. А твоим дружкам… я просто предположу… нельзя пересекать границу? Вероятно, еще идет следствие? О, или они беглые?
— Что-то вроде того, — сквозь зубы хрипит фольетинец, закатывая рукава.
— Значит, мы и правда один на один, если не врешь. Убьешь меня?
Нимея все это время делает крошечные шаги назад, но неожиданно ноги упираются в преграду, а в районе лопаток явно чувствуется тепло руки Фандера, купол глушит звуки, но он нематериален, он не лишает ее хотя бы такой поддержки.
— Тише, не трать силы… Ты мне этим не поможешь, — тихо просит Нимея Фандера, жалея, что не может обернуться и заглянуть в глаза. Они бы наверняка успокоили.
Он так безоговорочно и полностью верит в Нимею, что это не может не придать сил, но лишняя секунда — это много.
— Твоя смерть мне ни к чему, — кривит губы фольетинец. — Умрешь героиней, вот еще. Мне нужен твой позор.
Ногти фольетинца удлиняются, превращаясь в жуткие изогнутые когти. Черные и острые, как бритвы.
— Позор за что?
— За это. — Он кивает на Фандера.
Позор.
Нимея понимает, о чем он, и ей становится тошно. Устаревший закон — раньше уличенного в предательстве, в воровстве или в порочащих связях волка наказывали десятью глубокими разрезами на спине. Никто так не делает уже сотню лет, кроме маргиналов и приверженцев старых правил. О таком пишут разве что в книжках про дам, наряженных в платья с кринолинами. В сюжетах таких историй несчастного героя волокут в центр площади. Он вопит не своим голосом, а на его спине расцветают десять рваных ран, символизирующих совершенные им десять грехов.
Это мерзко, больно, бессмысленно и настолько архаично, что сама идея подобного наказания кажется абсурдной. Нимее чудится, что она попала в какие-то игры со временем и отправилась в далекое прошлое прямо на суд к отсталому получеловеку.