Нимея протягивает руку и касается его щеки. Легко качает головой:
— Тебе не нужна какая-то девчонка, чтобы помнить, кто ты. Выбрось эту дурь из своей башки.
— Ладно.
Нимея смотрит по сторонам, с интересом разглядывает прохожих, улицы и дома.
— Ты… наверное, хотел бы тут жить?
— Это было бы здорово, — усмехается он. — Уверен, что здорово.
Она кивает. От разочарования в ее взгляде сердце Фандера восторженно подпрыгивает.
— Эй…
— Потом поговорим, — зажмурившись, шепчет Нимея. — Опять обострение чертовой болезни этой… Ну, помнишь, увеличенное сердце, больно дышать. Черт, нужно навестить врача в Траминере. Еще и паника какая-то… Или злость. Есть такой симптом, как приступ злости?
На губах Фандера появляется улыбка, его взгляд прикован к часам, а взгляд Нимеи к нему. Он чувствует щекотку в тех местах, что она изучает.
— Здесь было бы здорово жить. Но это точно не мой дом.
Нимея поджимает губы, а потом виснет у Фандера на шее и отчетливо всхлипывает.
— Я так испугалась, когда ты сорвался с места и просто куда-то побежал. Черт, я так сильно испугалась, что потеряла тебя! Это было даже хуже, чем тебя ревновать, а я думала, ничего хуже быть не может. И как мне после такого отпускать тебя от себя и позволять жить в другой стране или там… не знаю… в другом доме! Как мне жить, если ты, блин, не будешь, ну… короче, ты помнишь, мне больно, когда ты меня не целуешь, и это вообще не прикольно и тоскливо. Ой, проваливай, стрелка твоя пропала.
Фандер смотрит на циферблат, но он на глазах испаряется, растворяясь в черном стекле стены. Мгновенно налетает ветер, порыв такой сильный, что тело Нимеи вжимается в грудь Фандера, а он закрывает ее собой и толкает дверь, но та не поддается.
— В чем дело? — Нимея крепче обнимает его.
Фандер недоуменно смотрит на появившуюся на гладкой поверхности двери ручку.
— Я не смогу войти с тобой. Придется оставить тебя тут…
Ветер поднимает клубы из пыли и песка, швыряя их Нимее в лицо.
— Так иди!
— Сначала сядь… — Он оглядывается по сторонам. — Давай-ка вот тут. — Фандер усаживает Нимею к мраморной, до блеска отполированной колонне, так чтобы она закрывала ее от ветра. — Я скоро. Прям очень быстро.
— Иди уже, я не маленькая, справлюсь, — ворчит Нимея, хмуро глядя на улицу, где бушующий ветер уже грозит повалить все кусты и деревья, прохожие испаряются прямо на ходу, не успев доделать то, чем занимались. Оставшиеся в воздухе газеты разлетаются, ларек с сахарной ватой катится по опустевшей улице, а потом за ним следом бросается девушка, которая ватой торговала, и, прихватив свое рабочее место, скрывается за ближайшим поворотом.
— Только все-таки возвращайся. — Нимея кривится, будто ей неприятно или больно произносить эти слова. — Ну… ко мне возвращайся. Было бы… неплохо. Ну ты понял. Иди, короче.
Фандер целует ее в лоб и скрывается за дверью, которая теперь легко поддается.
— Я быстро. Не успеешь соскучиться, — успевает сказать он на прощание.
— Да я не… не скучаю я. Я заболела просто.
Фандер представлял себе старинные, пропахшие пылью ковры, грязные доски под ногами или мраморный зал с фонтаном по центру — что угодно за дверью Дома грозы, кроме пустоты. Тут нет ничего. Ни черное, ни белое, никакое до потрясающей прозрачности и ясности.
— Мне нужно поверить, что вокруг меня что-то есть, и оно возникнет?
Для Фандера оставалось загадкой, по какой причине время так тесно связано с верой. Эти понятия для него шли всегда параллельно, им негде было пересекаться, но в Имбарге все зиждилось именно на них двух, нераздельно связанных. Время и вера. Фандер стал вглядываться в ничто, ожидая увидеть фонтан, мрамор, старые доски, тяжелые шторы, шелковые обои в цветочек, пыльные витражи.
19. Нет
Первым появился старинный рояль с щербатой клавиатурой, он встал у стены пустого квадратного помещения, а рядом появился пыльный пуфик, идентичный тому, на котором сидела пару дней назад Нимея в замке на границе Дорна и Аркаима. Окна из узких и высоких, до самого потолка, какие Фандер видел, находясь снаружи замка, превратились в обычные, они даже обзавелись вместо тонких плинтусов широкими подоконниками, а спустя мгновение пыльные стекла пробили побеги актинидии. Стены покрыли обои с неразличимым от старости рисунком, у окна появилось продавленное кресло.
В точности воссозданная комната из заброшенного замка.
— Почему я оказался здесь? — спросил он, но, разумеется, никто не ответил.
Фандер стоял посреди той самой гостиной. Пахло пылью и застоявшимся воздухом. А еще старым деревом и почему-то мебельным лаком, будто кто-то уже начал в старинном замке ремонт.
Никакого Источника веры не видно, только место, в которое они с Нимеей почему-то хотели бы вернуться. Музыкальная гостиная оживает на глазах, и даже пианино само по себе начинает наигрывать ненавязчивую мелодию. Клавиши проваливаются одна за другой, приводя в движение молоточки, которые бьют по струнам. Фандер много раз видел, как мама проделывала такое с их роялем дома, и всегда думал, что это потому что инструмент особенный, заговоренный играть любую мелодию задом наперед. Кажется, воспоминание из детства переместилось сюда.
Фандер выглядывает в разбитое окно, ожидая, что за ним будет чернота и ничто, но видит тот самый вид на оставленную людьми деревню.
— Что-то ищете? — Фандер оборачивается, отступает и недоуменно смотрит на стоящую перед ним женщину.
— Мама?
— О, всего лишь то, что ты хочешь видеть, — легкомысленно отвечает Омала, машет рукой, пожимает плечами, опускается в пыльное кресло, будто оно совершенно чистое и стоит посреди ее собственной гостиной. Можно представить, что сейчас появится Мейв и предложит хозяйке чай.
— Музыкальная гостиная и ты? — У Фандера пересыхает в горле при виде Омалы, сидящей, положив руки на подлокотники, — такая привычная поза и такой привычный вид.
Она улыбается как настоящая, но есть подозрение, что этот образ не был списан с нее. Это мама, просто в какой-то другой сцене из жизни. Может, когда-то она так же сидела и смотрела, как Фандер собирается выйти из дома на одно из бесконечных заданий отца? Или нет, нет, тогда ее брови были бы скорбно сведены на переносице. Он видит другое.
Омала умиротворена. Может быть, это первый день после того, как отца посадили в тюрьму, но за Фандером еще не пришли? Эта догадка больше похожа на правду. Или она сидит как в дни, когда летние каникулы почти закончились, но есть еще неделя до начала учебного года и оба сына предпочли прогулке с друзьями вечер в ее компании.
Вот он, образ. Самая верная догадка.
— Значит, ищешь источник? — улыбается она.
В глазах хитрые искорки, будто уличила сына в шалости. Будто он намекает, что хочет еще конфетку после ужина, хотя ему уже сказали, что нельзя.
— Да… Энграм болен. — Тяжело говорить с ней как с существом, созданным Домом грозы, но и как с мамой не получается. — Это же не ты? — Слова сухо обрываются, потому что на них не хватает дыхания. — Мам… это не ты?
— Я.
— Настоящая?
— Если ты в это веришь — да.
— Черт возьми, да есть хоть что-то, во что мне верить не нужно?! — Он так быстро переходит на крик, что стены дрожат, идут трещинами, на пол сыплется песок.
— Тс-с… — Омала успокаивает комнату, улыбается Фандеру, даже протягивает к нему руки, как к маленькому мальчику, не справившемуся с эмоциями. А он, уже не размышляя, правильно это или нет, с облегчением выдыхает и падает в ее иллюзорные объятия, захлебываясь знакомым запахом.
От мамы пахнет как прежде: сухими духами, тщательно отглаженной тканью, кремом для рук и кислым чаем.
— Малыш, малыш… — шепчет она, как в детстве. — Мой маленький Фандер…
Сердце разрывается. Это и больно, и прекрасно.
— Ты молодец, мой хороший, ты справился. Твоя кровь жива, она наполняет твое тело, и ты уже можешь быть тем, кто есть. Ты чувствуешь себя тут как дома, верно?
— Да.
— Ты прошел такой долгий путь. Ну же, посмотри на себя, как много ты сделал. Ты думал, что ничего не стоишь, а это вовсе не так. Ты научился верить, разве нет?
— Мам… что дальше?
— А что дальше? — Она улыбается. — Живи, будь счастлив. Спаси брата, помирись с ним… Вы нужны друг другу.
— А ты? Ты меня простишь?
— О, какие глупости. — Она смеется. — Ну разве мамам нужно прощать детей? Забудь. Позаботься о доме. О брате. О Нимее. Она делает вид, что все знает. — Омала мечтательно смотрит в пространство и качает головой. — Хотя на самом деле ровно наоборот. Чтобы быть сильной, ей нужно о ком-то заботиться, чувствовать себя нужной и важной. Иначе она совсем в себя не верит… Надеюсь, с нами она была счастлива. И еще будет. Когда она приехала в Траминер, была такой несчастной, ничем не могла помочь своим родителям, ее это убивало. И тут «бах!». Я вручила ей в руки наши с Энгом жизни. Какая хорошая девочка, она так о нас заботилась. Теперь сможешь и ты. Хорошенько она тебя потрепала, смотри, каким ты стал… Горы можешь свернуть… Надеюсь, и она стала сильнее, сможет теперь жить сама по себе. Хотя, конечно, она ни за что тебе не скажет в глаза, что в чем-то нуждается… Она докричалась до тебя, теперь тебе нужно докричаться до нее. Это несложно, у нее слишком доброе, хоть и испуганное, сердце.
За окном полыхают молнии одна за другой, гром гремит так, будто стены рушатся.
— Почему гроза? Ничего не понимаю. При чем тут вера? Как это связано со временем?
— Гроза — самая сильная и смертоносная из природных стихий, кроме разве что наводнения, но сейчас мы не берем его в расчет. — Мама говорит терпеливо и медленно, будто объясняет урок. — Магия времени — самая сильная и смертоносная магия. Она дарит жизнь другим, отбирая ее у колдующего. Время коварно для всех, даже для тех, кто им не управляет. Его легко потерять и почти невозможно вернуть. Вера — самая опасная из неосязаемых вещей. Она может погубить, может заставить вознестись. В Имбарге всегда поклонялись грозе, считая, что, когда молния разрезает небо, оно очищается и перерождается снова и снова. Считалось, что смерть — это вознесение туда, где ты будешь один краткий миг сиять, словно молния. А крик при рождении — это очередной раскат грома. О, тут все очень романтичны. По существу, мы не знаем, что это за аномалия такая, но в этом месте каждый день будто небо крошится. Его сочли святым