. Нашли тут источник, поставили дом, так появился Имбарг.
— Моя мама ведь всего этого не знает, да?
— Почему ты так уверен?
— Иначе она бы непременно нам рассказала…
— Рада, что ты понял принцип веры. Это так, мой родной, если ты в это веришь.
Фандера ужасно раздражает этот разговор. Да-да, он понял, как вера устроена, но слышать о ней уже не может. Пока магия была простой и понятной, зависящей от того, насколько чиста твоя кровь и знатен род, жить было просто, а теперь заново нужно учиться ходить, что очень неприятно.
— Гроза — это не более чем символ силы, вот и все. Волков притягивает луна, маги земли молятся своим кустикам и веточкам, маги воды черпают силы из луж, а маги времени выбрали что-то посерьезней — смертоносную великую стихию. — Омала хохочет над этим, будто пошутила, но Фандеру не смешно.
Такое затаенное самодовольство допустимо, если ты можешь творить невероятные вещи своими руками. И он, сидящий перед Омалой, совершенно живой, тому яркое подтверждение.
— А теперь, дорогой, держи. — Она шарит в кармане черного домашнего платья и достает пузырек. — Это для Энграма, а это для тебя.
— Для меня?
— Конечно.
— Значит, я обязан выпить и…
— И выбрать. Или из тебя уйдет вся кровь земли, или кровь времени.
— Это потому, что я сюда пришел?
— Нет. — Она качает головой, гладит по голове Фандера, все еще сидящего у ее ног, и перебирает его кудри. — Это потому, что за все нужно платить.
— И как я должен это сделать? Выпить, произнести заклинание или крикнуть, что я выбираю?
— Выпей и прими решение, этого достаточно.
Фандер откручивает крышку, смотрит на янтарную жидкость, похожую на оливковое масло, и делает глоток, точно зная, что выберет, и ему даже не нужно произносить это ни вслух, ни мысленно. У Фандера есть вера, что источник, или кто там принимает решение, все сам поймет. За окном вспыхивает молния, какой он в жизни не видел, все заливает ярким, слепящим светом.
Омала наклоняется, целует сына в лоб и исчезает, а сам он оказывается рядом со сжавшейся в углу, перепуганной Нимеей.
— Вернулся…
— Соскучилась?
— Нет, я просто больна.
Он видит в ее глазах столько прекрасного, что, кажется, умудряется полюбить ее вдвое сильнее, чем прежде.
Обладательница доброго, но испуганного сердца явно готова, чтобы поговорить по душам.
20. Траминер
Нимея Нока
Нимея сжимает в руке пузырек с уверенностью, что спасает жизнь Энграма. Чувство невосполнимой потери давит на грудь, сверлит между ребер дыру. И отсутствие Фандера на привычном месте приводит в недоумение.
Нимея всякий раз оборачивается через плечо в поисках него, а находящиеся рядом люди косятся на нее как на сумасшедшую, не понимая, что заняли чужое место.
Вы заняли чужое место. Место одного придурка, который должен сейчас быть рядом со мной.
Ей больно думать про Хардина, ей даже кажется, что она вообще его придумала. Как и эту психосоматическую мерзкую болезнь. Хардина не су-щес-тву-ет. Он был просто разбитым человеком, который в момент освобождения от сомнений и страхов напомнил ей о собственных страхах и сомнениях. Сейчас он оклемается, приосанится и станет собой, и она не вправе его держать. От этой мысли в груди и животе разливается тепло — потому что он справился. Лучшее ее творение. А на языке горечь, потому что до того момента, как он протрезвеет, три… два… один… И все-таки ей нравится, как он повзрослел, приосанился и стал всемогущим. Чертов Хардин.
На лайнере слишком людно, непривычно. Нимея отвыкла от такой толпы, но это самый быстрый способ оказаться в Траминере. Фандер бы не прошел через порт, оказавшись в участке, а Нимея чиста перед законом, хотя все равно пару раз сердце провалилось в пятки: а вдруг не пустят? Вдруг с билетом что-то не то? Или с документами? Тогда Энграм лишится жизни, непременно. Об этом тяжело думать. Мысли заволакивает туманом страха.
Теперь уже до Траминера рукой подать, можно прыгнуть с борта в воду и пересечь расстояние до берега за пару минут. Лайнер швартуется, люди шумят, все длится раздражающе долго.
— Девушка, не дергайтесь вы так, будто что-то стащили! — ворчит какая-то старуха из-за того, что Нимея пристукивает носком ботинка по палубе и то и дело свешивается через перила, наблюдая за тем, как на землю сгружают багаж.
Не хватало, чтобы заподозрили в воровстве и задержали.
— Простите, — бормочет Нимея. Не глядя, пытается передвинуться ближе к выходу, у которого провела всю дорогу.
Как же это было быстро. Но как же рискованно. Если бы они могли поехать с Омалой, то Энграм уже давно получил бы лекарство, если, конечно, дожил бы до этого момента. Но дожил бы он до их возвращения двое суток? Ходит ли этот лайнер каждый день? Нет, кажется, нет. Она же точно смотрела расписание, как же там было? Нимея от нечего делать стала считать дни, потом представила свой путь с Омалой, возвращение домой к мертвому Энграму.
Нет.
Он бы не выдержал. А теперь Нимея все успеет.
Наконец появляется трап, и нетерпеливый народ толпится у выхода, расталкивая всех локтями.
— Девушка, да куда вы торопитесь?! — опять ворчит та самая старуха.
Нимея сжимает пузырек покрепче. Двенадцать часов она с него глаз не спускала. Когда под ногами оказывается твердая почва, от облегчения кружится голова, а потом страх сковывает горло. Чем ближе к дому Хардинов, тем страшнее.
Мертвый Энграм — это не то, что хочет увидеть Нимея. Она помнит взгляд Фандера, когда в тумане появился призрак его брата. Нимея тоже его видела.
Бледная кожа, черные губы и дьявольски красивая улыбка. Картинка никак не выходит из головы. Только Нимея видела и мертвую Омалу, что вызывало приступы паники, будто эта богатая аристократка — единственная мать, которая у Нимеи осталась.
Порт Небиолло шумно живет своей жизнью, заставляет топтаться на месте, потому что от вида суеты голова идет кругом и не до конца ясно, куда теперь идти. Нимея не задумывалась о том, что, прежде чем попасть в Траминер, сперва придется добраться до Бовале. До столицы часа четыре поездом или три на машине.
Нимея жмурится, часто дышит и думает, куда идти дальше, чувствуя себя как никогда нерешительной, каждый шаг может стать ошибкой.
— Нимея? — Она открывает глаза и пару раз моргает.
Рядом с ней выгружают из лайнера багаж, а в десятке метров справа таскают какие-то тюки, и в кассу стоит длиннющая очередь, так что кажется, что никто ее на самом деле не звал, это просто обман слуха из-за гомона, стоящего в порту. Прямо перед ней стоит полненькая улыбчивая женщина, та самая, что торгует выпечкой на рынке в Бовале и дала Нимее пирожки бесплатно.
— Мару, — вместо приветствия кивает ей Нимея.
— Ты в Бовале? А я тут сестру провожала…
— Замечательно. Очень хорошо, — тараторит Нимея, пряча пузырек из Источника веры в карман. — Мне да, в Бовале, подвезешь?
Три часа — это очень много, даже слишком, особенно если с каждой минутой нервное напряжение нарастает. А может, стать волчицей и бежать на своих четырех? Но машина все равно быстрее.
Булочница Мару что-то рассказывает про новые порядки на рынке, про какую-то стройку и упавшее на дом дерево.
— Ох, а слышала ты про дом Хардинов? — спрашивает Мару, уже усевшись за руль.
Сердце Нимеи замирает, повиснув на жалком тоненьком волоске, и начинает угрожающе раскачиваться. В груди будто образовывается воронка, засасывающая в себя остатки надежды, тепло тянется к вискам и бьет в глаза подступившими слезами.
— Что? — Она на автомате захлопывает дверь и хватается похолодевшими пальцами за обивку сиденья.
— Ты же помнишь Омалу Хардин? Хорошая такая женщина, умерла вчера. — Мару трогается с места, поглядывая по сторонам. Она, кажется, готова сплетничать всю дорогу.
— Что произошло? — тем же тоном уточняет Нимея.
— Да кто ж знает, мы утром в Небиолло собирались, и к нам Мейв, их экономка, зашла. Бледненькая такая. У них же сын еще болеет.
— Да. — Нимея скатывается по сиденью вниз. Ей хочется, чтобы сказанное Мару было неправдой. Могла она перепутать? Или это просто глупая сплетня. Или, того хуже, идиотская шутка злобной Мейв.
Ее словно парализовало: Нимея не чувствует ни одну мышцу, растекается по кожаному креслу, жмурится и как будто плачет.
Мне нужно будет рассказать это Фандеру… Как же я ему расскажу…
За закрытыми веками она видит его, Фандера, образ слишком хорошо отпечатался на сетчатке. Его полное печали и смирения лицо. Как будто никто во всем мире не раскаялся в своих деяниях так, как он. Никто не стал своими силами настолько могущественным, просто раскрыв душу. Она так им гордится, так верит в его исправление. Ей плевать, маг земли он или времени. Он просто самый сильный человек из всех, кого она знает.
И Фандер уже где-то в пути, парни обещали, что поторопятся и даже что-то придумают, чтобы доставить его побыстрее.
Нимея снова достает из кармана пузырек как талисман удачи, смотрит на него, сжимает в руке и стискивает покрепче зубы.
Когда машина останавливается в центре Бовале, Нимея вылетает из нее, даже не попрощавшись с пекаршей, и мчит через строительные траншеи, вырытые прямо на площади перед мэрией, в сторону улицы Авильо.
Дом Хардинов один из самых великолепных на ней. Белоснежные ворота, ведущие в личный парк, старые высохшие фонтаны, высокие окна.
— Омала, — шепчет Нимея, даже забыв про Энграма.
Скорее всего, он жив, если Мару не сказала обратного. Это Омала мертва. Даже звучит смешно, хоть сто раз повтори.
— Девушка, осторожнее! — Толпа, курсирующая по некогда самой тихой улице, толкает ее.
Приходится крепче сжимать заветный пузырек, пальцы уже онемели за столько часов. Ворота и двери знакомого дома легко поддаются, а вот холл пересечь не получается, потому что в двери, ведущей к чайной комнате, где Омала часами сидела, мелькает край черного платья.