— Омала? — Только она носит такие платья. — Омала, я вернулась! — Голос звучит неестественно радостно, а щеки заливают слезы. — Омала, я все сделала…
Тут кто-то берет Ноку за плечи, чья-то ладонь хватает ладонь Нимеи.
— Деточка, — тихо шелестит в ухо Мейв, как настоящий вестник смерти. Она всегда была пугающей, а теперь кажется абсолютно жуткой.
Но у нее красные глаза и дрожат губы, значит, они на одной стороне.
— Деточка, тише, гости…
— Какие, к чертям, гости?! — Нимею колотит, она не хочет ничего слышать, но вглядывается сквозь пелену слез в чайную комнату, куда так и не вошла, только видит тех самых гостей.
Почтенные леди в черных платьях, таких же, как у Омалы, как если бы они уже успели разграбить ее гардероб.
Все в трауре, кроме Нимеи, которой Брайт одолжила футболку с огромным ярким логотипом рок-группы и рваные голубые брюки из тонкого, потертого денима. Кажется, это одна из причин, по которой все леди смотрят на Нимею как на чужую. Кстати, это те же женщины, которые пару недель назад сбывали через нее свои драгоценности.
К черту их. Всех.
Они сидят перед черным погребальным столом, наспех сооруженным из обеденного, и смотрят, как в цветах возлежит тело, черт бы ее побрал, Омалы Хардин.
— Какого хрена ты решила умереть, слабачка? — шепчет Нимея, делая шаг к столу. Леди перешептываются, до глубины души оскорбленные словами Нимеи.
Один шаг, другой, это не так уж и сложно. Нимею охватывает злость, жгучая, как самый крепкий алкоголь.
— Ты не могла подождать день? Когда она умерла? — У Мейв дрожат губы сильнее прежнего, она становится совсем растерянной, будто лично виновна в том, что отпустила Омалу на тот свет.
— Вчера вечером…
— Серьезно, Омала? — Слезы заливают шею, футболка промокает. — Серьезно?
Нимее кажется, что она никогда в жизни не плакала, что никогда еще ей не было так нестерпимо и катастрофически больно от того, что она просто куда-то не успела.
Она вспоминает расписание лайнеров и пытается понять, смогла бы сесть на предыдущий или нет? Если бы не ночевала в мотеле и рискнула попасться еще парочке бандитов? Или быстрее лечилась после стычек? Как насчет той ночи в квартире Лю? Так ли трудно было бы ей вести машину после двух ночей без сна?
— Нимея, — шепчет Мейв.
— Прогони всех, они ее вообще ни капли не любили, — почти по-волчьи рычит Нимея, падая в кресло, где всегда сидела рядом с Омалой, пока та невыносимо долго и нудно чаевничала, и только после этого осмеливается посмотреть женщине в мертвое лицо.
Кожа Омалы черная, как сгоревший, но нерассыпавшийся пергамент. Вот на что пялятся эти курицы? Им интересно, от чего же скончалась миссис Хардин, от какой болезни?
— Бегом отсюда! Она умерла, потому что была смертельно больна, и это заразно! И сын ее при смерти! Быстрее! — вопит Нимея.
Почтенные леди тут же начинают охать, бросают чашки традиционной изюмной воды, те падают на пол, как десятки боевых снарядов, всюду сыплются не искры, а осколки.
Не проходит и пары минут, как Нимея и Омала остаются одни.
— Мейв? — Экономка возвращается, проводив последнюю перепуганную клушу. — Это для Энграма… заставь его это выпить. Сейчас же.
Гувернантка уходит, не проронив ни слова, только сжимает плечо Нимеи напоследок. Нимея слушает удаляющиеся шаги, срывается с места и пересаживается на край погребального стола.
Омалу нарядили в белое кружевное платье. С щек не смогли стереть следы черных слез — последствия постоянных возвращений Энграма к жизни. На черной коже они кажутся потеками воска у оплывшей свечи.
Спасение сына стоило Омале остатков сил.
— У меня теперь что, ни одной матери не будет? Да ты, блин, реально издеваешься… — Она делает судорожный вдох и быстро выкидывает из букета, что лежит у Омалы в руках, несколько черных роз. — Ты их ненавидела, какой дурак их сюда засунул? — А потом причитает: — Прости, что не успела. — Слезы Нимеи падают на сложенные на животе руки Омалы. — Ты прости, пожалуйста… Я должна была быть быстрее… Прости, пожалуйста, прости, Омала… — Нимея чувствует, как задыхается, и сгибается пополам.
Могла бы я успеть? Могла бы? Когда идет этот чертов лайнер, за сколько дней мне нужно было успеть?
Она не замечает, как вырастают когти, тяжелеет голова, а из груди доносится уже не рыдание, а протяжный вой. Возле тела Омалы опускается волчица, положив морду на согнутую в локте руку усопшей, и тихо-тихо стонет.
И так она остается на месте час, два, ночь.
Нимея-волчица открывает глаза на рассвете, и ей кажется, что это самое мрачное утро в ее жизни. Очень тихо и тонко поют погребальную песню, как и положено на второе утро после смерти. Ни один траминерский покойник не уходил из мира вот так, с волчицей под боком, охраняющей последний сон перед тем, как тело опустят в землю.
Нимея поднимает голову, смотрит по сторонам и останавливает взгляд на двух фигурах, слушающих песню монахини словно со стороны, будто они тут случайные зрители, а не сыновья усопшей. Фандер и Энграм стоят бок о бок, одетые в черные рубашки и черные брюки. Их одинаковые черные кудри падают на белые лбы, одинаковые зеленые глаза кажутся потухшими, мутными, как болото. Нимее кажется, что она никогда не видела их стоящими так близко и в такой похожей позе. Теперь видно, что они братья. И при взгляде на них ее сердце замирает. Потом Нимея снова смотрит на лежащую рядом Омалу с почерневшим, словно у мумии, лицом и жалобно стонет, но все-таки спрыгивает со стола.
Мейв причитает, начинает поправлять примятые цветы, но, кажется, не в силах им помочь. Зато Энграм и Фандер могут, они быстро оживляют бутоны пионов и тонких веточек вереска. Те послушно распускаются в их руках, повинуясь простеньким заклинаниям магов земли.
Нимея сидит на полу, наблюдая за тем, как они в четыре руки приводят композицию в порядок, потом садятся в кресла Омалы и молча опускают головы. Волчица тяжело поднимается с места, подходит к крошечному столику, где обычно стоял чайничек Омалы, как раз между кресел, и укладывает голову на колено Фандера, который тут же наклоняется к ней, зарывается носом в ее шерсть и очень крепко обнимает за шею.
— Ни-мея, — хрипит Энграм за ее спиной, потом откашливается и повторяет: — Нимея…
Она тут же обращается человеком, так и оставив голову на коленях Фандера. Чувствует в волосах его пальцы, массирующие кожу, прижимается грудью к его ногам так крепко, как может.
— Что, дорогой? — спрашивает Нимея, глядя в ноги старшему из братьев.
— Ты…
— Я не хочу сейчас говорить, если позволишь. Можно я еще немного посижу, а потом мы все решим? Ты в норме? Ты теперь живой?
— Живой.
— Вот и хорошо.
Она слышит со стороны Энграма судорожный всхлип, потом звук, с которым отодвигается кресло, и удаляющиеся шаги. Место Энграма занимает Мейв.
— Ты что, спуталась с этим мальчишкой? — Мейв, кажется, впервые становится собой за эти два дня.
— Да, Мейв, спуталась. — Та больше ничего не говорит. Сидит и молча кивает собственным мыслям, как древняя старуха.
Руки Фандера теперь гладят спину замерзшей за ночь Нимеи.
— Как ты добрался? — Нимея понижает тон до еле слышного шепота, но Фандер так близко, что все слышит.
— Напомнил Бэли Теран, что ее отец до сих пор перегоняет корабли по Таннату. У него раз в неделю отправляется судно в Небиолло, они вышли на сутки раньше из-за настойчивой просьбы Бэли. Я прибыл на сутки позже тебя.
— Я могла бы явиться чуть быстрее… Мы могли бы не спать… Я опоздала всего на несколько часов… На двенадцать? Я могла бы…
— Ничего ты не могла. Нет лайнера, который ушел бы на день или два раньше. В Дорне живут три калеки, оттуда ничего не отправляется каждый день, просто некого было бы возить. Мы бы не успели. — Он говорит медленно, спокойно и отстраненно, будто думал об этом достаточно долго. Он не успокаивает Нимею из любви и желания защитить, он просто считает, что она ни в чем не виновата.
— Прости, что не уберегла…
— Прости, что тебе пришлось быть с ней, пока я не мог.
— Верни ее, а? — Нимея снова чувствует жгучие слезы. — Есть же заклинания… Она же тебя вернула.
— Нимея…
— Нет, правда, ты можешь? Ну хоть немного, и мы бы что-то придумали…
— Нимея.
— Просто двенадцать часов. Она тебя через сутки возвращала…
— Нимея, я маг земли, и только.
— Что? — После Дома грозы она сорвалась с пузырьком из источника и волчицей побежала в Дорн, даже не заходя к Рейву и Брайт. Она надеялась после сесть и послушать за чашкой кофе в мирном доме Хардинов, где все живы, что же произошло в Имбарге.
— Нужно было чем-то заплатить. Я выбрал время.
— Но почему? Разве быть магом времени…
— Да… но я крутой маг земли.
Нимея смотрит Фандеру в глаза, сидя на полу у его ног и обняв его колени. Она хочет расстроиться из-за того, что Омалу он спасти не в силах, но не может на это всерьез злиться. Ей радостно, что Хардин стал самим собой. Тем, кем заслуживал.
— Ты прав… это тебе было совсем не нужно.
Она часто и коротко дышит, следя за его взглядом. Он такой теплый и знакомый, никакой надменности и суровости.
— Я знаю.
— Уделишь три минуты, поговоришь со мной? — тихо спрашивает он, не отводя взгляда ни на секунду, устанавливая между ними крепкую связь, от которой немеют конечности и сохнет в горле. И снова приятно ноет в груди сердце. До чего хорошо.
— Подожду в твоей комнате, — шепчет она и встает, чтобы оставить Фандера с Омалой наедине.
Нока задерживается у двери, ловит взгляд Энга, сидящего на ступенях лестницы, и долго изучает обреченно опущенные плечи и расслабленно висящие кисти рук, пока за спиной идет своим ходом диалог Фандера и Мейв. Они говорят что-то про дом, состояние дел и организацию похорон.
— Его комната наверху, дверь через одну, слева от моей, — сдавленно сообщает Энг.
— Ты против? — Она вздергивает подбородок.