Дом грозы — страница 7 из 60

Нока ныряет под обветшалый козырек лавки, где когда-то работала семья ее подруги, Лю Пьюран, и идет через разгромленное помещение к черному выходу. Так делают все, из разрушенного здания сделали короткий путь к рынку, чтобы не обходить всю центральную площадь.

Когда-то тут были чистые стеллажи, по которым мама Лю раскладывала свертки с дорогими тканями, а мистер Пьюран сидел в бархатном кресле у высокого окна и читал газету. В лавке всегда пахло чистотой: стиральным порошком и тем отчетливым ароматом глаженых вещей, что всегда делает атмосферу невероятно уютной. Сейчас кто-то растащил доски, в углу валяются никому не нужные тонкие прозрачные ткани — красота теперь не в моде, в моде тепло. Пахнет пылью и старьем. На Нимею от этой картины уже даже перестала накатывать тоска, настолько привычны стали такие виды когда-то роскошного города.

Она выходит с обратной стороны торговых рядов в еще более грязную часть Бовале, где людно и шумно, пахнет уличной едой, свежей рыбой и сырым мясом.

— Нока, ты ко мне? — крякает огромный толстяк, стоящий у своей бакалеи, подпирая спиной косяк.

— Да, нужна еда с собой.

— Похлебка? Каша?

— Неважно, главное, что-то съедобное.

— Иди-ка лучше к Мару за булочками, она только что свежих напекла.

— Вот так просто упускаешь постоянного клиента?

— Хреновый ты клиент, с дырами в карманах, — смеется он, и Нимея не может не улыбнуться в ответ.

Клиф — неплохой человек, и Нимея предпочитает работать с ним по бартеру. Он поставляет ей еду трижды в день, а она толкает для него на черном рынке всякие драгоценности, которые стали для людей чем-то вроде новой валюты. Сложно сказать, получили ли они законно все эти браслеты и колье. С одной стороны, аристократам больше нечем платить своим слугам, у многих арестовали счета, поэтому в ход идет все, что в доме есть ценного, с другой — слуги и сами не гнушались наложить лапы на хозяйское добро. Клифу плевать, откуда покупатель взял рубиновое колье или золотой браслетик, Нимее — тем более.

Оборотни вроде нее крайне полезны в торговле на черном рынке. Нимее легче сбежать в случае облавы, к тому же она остра на язык и абсолютно бесстрашна. Клиф это ценит.

Но если сейчас он посылает ее к конкурентам, значит, ему нечего предложить ей в качестве работы. Она это понимает. Никто не станет кормить другого просто так.

Она кивает старому знакомому, проскальзывает мимо спешащих куда-то людей — в новом Траминере теперь все спешат — и идет к булочной, где за стойкой считает деньги вечно всем недовольная Мару. Поговаривают, что у нее добрая душа и щедрое сердце, и Нимея даже готова этому верить, но не хочет проверять.

— Есть еда?

— Как всегда, в долг? — вздыхает Мару, даже не взглянув на того, кто подошел.

— Бартер. Долги мне не нужны. Ну так есть или я пошла дальше?

Нимея предпочитает не тратить на еду деньги, если может чем-то помочь лавочнику. Этим ребятам жить труднее многих, их вечно грабят, обманывают, закидывают угрозами. А ей, в свою очередь, деньги нужны на жилье и крепкие ботинки, а еда — это продукт первой необходимости. На еду можно спускать бесконечно много и все равно оставаться голодным к следующему утру, что угнетает.

— Без гроша в кармане тебе никто ничего не даст, — так же под нос бормочет пекарша и отрывает-таки взгляд от денег. Нимея такой суммы давно не видела, а от запаха мучного кружится голова.

Кажется, Мару о Нимее не слышала и уверена, что перед ней просто попрошайка.

— Тебя кто ко мне послал? Опять пройдоха Клиф?

— Да, он.

— Подлец. — Мару закатывает глаза и пихает бедром кассу. Последняя с громким щелчком закрывается, на пол падает серебряная монета и катится к ногам Нимеи, миновав стойку без передней перегородки.

Мару будто бы ждет от Нимеи наглого воровства. В ее глазах читаются обреченность и смирение, потому что, если Нимея захочет схватить монету и дать деру, хозяйке булочной ни за что не угнаться. Она потеряет время, только закрывая лавку; на оставленные без присмотра товары прибежит толпа желающих поживиться чужим добром. А серебряная монета — это много. Очень много в мире, где бумажные деньги то и дело обесцениваются, а железки всегда в цене.

Нимея спокойно наклоняется, берет монету, пока хозяйка смотрит на нее, затаив дыхание от страха.

— Ты обронила, — улыбается Нимея и протягивает деньги хозяйке, на лице которой написан ужас, но секунду спустя серебряная монетка летит в кассу, и вот Мару уже снова бойкая продавщица, будто этой сцены и не было.

— Так что, есть еда по бартеру?

— А что ты можешь предложить?

— Честное слово — все, что могут предложить те, у кого нет денег.

Честное слово.

Мару молчит, у Нимеи сжимается сердце.

— Любая работенка, на меня можно положиться.

Вообще-то ей неплохо удается добывать себе еду, но это всякий раз лотерея, и порой, когда ее услуги никому не нужны, а в кармане ни гроша, приходится обходиться простым кофе.

— Твое честное слово, — качает головой Мару, — стоит пары булочек.

Волна облегчения затапливает Нимею. Пара булочек — уже хорошо.

— Отлично. И что нужно сделать? Что-то продать? Ювелирка? Предметы искусства, одежда? Выбить из кого-то долги?

Мару смотрит на Нимею испытующе, а потом начинает кидать в бумажный пакет пирожки с мясом, сладкие булки с шоколадом и пару посыпанных сахаром плюшек.

— Обалдеть, — усмехается Нимея. — А вы добрая.

— Удивлена?

— Такое нечасто встретишь… Что с меня?

— Ничего.

— Так не пойдет. Вы же впервые меня видите!

— Но много о тебе слышала. Только никому про меня не говори. Моя репутация мне дорога, чтобы такие пройдохи, как ты, не ходили за бесплатными булочками.

Нимея сжимает горячий пакет в руке, грея о него пальцы. Такие подарки судьбы редко случаются.

— Давайте я все-таки…

— Проваливай.

Мару вытирает прилавок, потом высыпает на него мешочек серебряных и начинает считать, глядя на свои монеты с тоской.

Нимея не отняла ту серебряную, хотя могла. Только что с ней расплатились едой за банальную честность — настолько этот мир прогнил. Горло сковывает от несчастий всех этих людей.

Нимея шарит в кармане и пытается незаметно подложить такую же монетку, как та, что упала к ее ногам, под поднос с булками. Нока может поклясться, что Мару это видит, но молчит.

Это, кажется, первый раз, когда Нимея заплатила за еду, что несет в руках.

* * *

— Омала? — Нока заходит в полуопустевший дом.

Никто не отвечает, но слышно, как кто-то играет на фортепиано в дальней чайной комнате. Эти аристократы остаются собой, даже когда рушится цивилизация. Нимея идет через опустевшие комнаты, потерявшие прежний лоск после того, как в доме осталась лишь одна горничная.

— Омала?

Нока останавливается в дверях чайной гостиной и смотрит на женщину, которая медленно давит на клавиши, явно играя в неправильном ритме.

Омала сидит, закрыв глаза и подставив лицо падающим из распахнутого окна лучам солнца.

— Тише, Нимея, дай доиграю…

Она ускоряется, пальцы порхают по клавишам, извлекая из инструмента тоскливую мелодию. Вероятно, из-за нее у Омалы бегут слезы по лицу.

Женщина доигрывает и сидит какое-то время, не убирая рук с клавиш, потом шмыгает носом, совсем как девочка, и даже улыбается.

Кладет руку на крышку фортепиано, и Нимея закатывает глаза от этого фокусничества — музыкальный инструмент начинает играть все ту же композицию, только задом наперед, Омала так все время делает. Музыка становится другой, вывернутой наизнанку, но звучит не менее гармонично. Только теперь вместо тоски в ней чувствуется задор.

— Вы готовы ехать? Как себя чувствует Фандер? — обеспокоенно интересуется она.

Мысль о смерти старшего сына вызывала в ней приступы истерики весь прошедший месяц. Тот факт, что ради младшего сына нужно послать куда-то старшего, не зная, чем это обернется для последнего, до ужаса ее пугает. Пока Фандер находился в тюрьме под подавляющими магию артефактами и веществами, он был в безопасности от собственной крови. Зато теперь ее сын свободен. Конечно, они с Нимеей не раз обсуждали, что нужно будет набрать флакон из источника и для Фандера. Но все-таки, когда старший сын вполне себе здоров — по крайней мере пока, — невозможно не думать в первую очередь об умирающем младшем.

Преступления Фандера не были вопиющими и ужасными. Он, как и все молодые люди из Ордена, участвовал когда-то в «охоте» — рейдах после наступления комендантского часа, во время которых любой иной, высунувший на улицу нос, подвергался нападению, сдавался в участок или просто преследовался, пока не найдет укрытие или не выдохнется, угодив в лапы охотнику.

Также, когда началась революция, все друзья Фандера перешли на сторону Сопротивления; он же этого не сделал. Единственный из всех остался верен отцу, и никто не понимал почему. Вся эта возня длилась год. Целый год стороны терроризировали друг друга, пока все не закончилось для участников Ордена тюрьмой.

Энграм вопил, что его брат — чертов расист, что все уже давно поняли, иные — это нормально, быть иным — это просто быть человеком с другой магией, иные не опасны, они не несут зла: они только люди.

Всего этого не понимали участники Ордена и как будто бы не понимал Фандер, слепо следуя за отцом. У Нимеи была мысль, что она может не знать всей ситуации, но она уж точно не собиралась спасать ничьи души и соваться к врагу, чтобы уточнить, а точно ли он хочет быть врагом?

— Превосходно. Он у меня дома, приводит себя в порядок.

— Ох… надеюсь, его не поймают. Какой ужас! Я все думаю: может, стоило оставить Энграма с тобой, а самой поехать с Фаном. Но я не умею водить… Мой водитель и так возмущен, что я отдаю тебе одну из лучших машин…

— Он может быть спокоен, верну в целости и сохранности. — На самом деле Нимее не терпится оказаться за рулем, и за это она готова пообещать что угодно.