Маурицио жил с Родольфо в светлой квартире на десятом этаже, на улице Корсо Монфорте в Милане; это была узкая улочка, на которой рядами возвышались палаццо восемнадцатого века, перемежаясь с редкими магазинами. Родольфо нравилась квартира: не только потому, что от нее было недалеко до магазина «Гуччи», но и потому, что через дорогу располагалась prefettura – управление полиции. Похищения детей у богатых и выдающихся людей Италии были тогда не редкостью, и Родольфо утешало чувство, что помощь придет прямо из дома напротив. Квартира была небольшой: места в ней как раз хватало для Родольфо, Маурицио, Туллии и Франко Солари, личного водителя и помощника Родольфо. Она была обставлена со вкусом и без лишнего шика: Родольфо не был склонен к излишествам. Каждое утро он одевался в свой яркий костюм, завтракал вместе с сыном и персоналом, а затем пешком шел за несколько кварталов в магазин «Гуччи» на Виа Монте Наполеоне. Вечером он возвращался поужинать – и всегда требовал, чтобы Маурицио не выходил из-за стола, пока не доест. Если тому звонили друзья, а семья была еще за столом, на звонки отвечала Туллия.
– Il signorino, – говорила она, что смущало и раздражало Маурицио, – ужинает и не может подойти к телефону.
После ужина Маурицио торопился к друзьям, а Родольфо уходил в подвал здания, где у него располагался собственный кинозал. Он любил раз за разом пересматривать свои старые немые фильмы, вспоминая о восхитительных днях молодости вместе с Алессандрой. Родольфо все так же часто уезжал в деловые поездки, поэтому детство его сына было одиноким и грустным.
Смерть матери травмировала Маурицио. Еще многие годы он не мог даже произнести слово Mamma. Если он хотел спросить у отца что-то о матери, то говорил quella persona – та женщина. Родольфо поставил в подвале старое оборудование для монтажа и начал составлять все фрагменты кинопленок, которые смог найти, чтобы показать Маурицио, какой была его мать. Он смонтировал сцены из своих старых немых фильмов, запись их свадьбы в Венеции, а также записи из семейного архива, на которых Маурицио с матерью играли на окраине Флоренции. Из этих частей он собрал полнометражный фильм о семье Гуччи и назвал его Il cinema nella mia vita – «Кино в моей жизни». Этот кинофильм стал делом жизни Родольфо, первостепенным проектом, над которым он трудился и который дорабатывал много лет.
Однажды воскресным утром – Маурицио тогда было лет девять или десять, и он учился в частной школе – Родольфо пригласил весь его класс на первый показ фильма в кинотеатре «Амбашатори», который располагался под торговой галереей Витторио Эммануэле, совсем недалеко от их дома. Впервые в жизни Маурицио увидел свою мать такой, какой никогда не видел: эффектной кинозвездой, романтичной юной невестой, счастливой молодой матерью… его матерью. Когда фильм закончился, отец с сыном пешком отправились домой. Как только они зашли в квартиру, Маурицио бросился на диван в гостиной и разрыдался. Mamma! Mamma! Mamma! – повторял он в слезах, пока не устал плакать.
Маурицио взрослел, и Родольфо рассчитывал, что сын начнет помогать ему в магазине после школы и на выходных – так, как было принято в семье Гуччи. Родольфо отдал его в подмастерья синьору Брагетта, значимому лицу в магазине на Виа Монте Наполеоне, чтобы тот научил мальчика искусно паковать посылки.
– Брагетта был прекрасным упаковщиком, – вспоминал Франческо Джиттарди, который тогда управлял магазином в Милане. – Даже простой брелок за 20 тысяч лир покупатель забирал домой в такой обертке, точно то было украшение от Картье.
Отношения Родольфо с Маурицио были тяжелыми и скрытыми от посторонних, ревность отца создавала напряжение. Родольфо до ужаса боялся, что Маурицио похитят, и приказывал Франко сопровождать Маурицио на машине даже на велосипедную прогулку. По выходным и праздникам отец с сыном уезжали в поместье, которое Родольфо скупил по частям в Санкт-Морице. На протяжении нескольких лет Родольфо вкладывал свою долю уверенно растущей прибыли компании в покупку земли на холмах Сувретты, одной из самых эксклюзивных частей Санкт-Морица, пока не собрал свою уютную территорию почти в две сотни квадратных метров. В этих местах держали загородные дома Джанни Агнелли, председатель автопроизводителя «Фиат», дирижер Герберт фон Караян и Ага-хан Карим-Шах; рассказывают даже, что Агнелли не раз пытался выкупить у Гуччи их территорию. Родольфо назвал первый шале, построенный им на Сувретте, Chesa Murézzan, то есть «дом Маурицио» на местном швейцарском диалекте. Он лично выбирал и перевозил плиты светлых, с персиковым оттенком, плит из близлежащей долины, чтобы возвести внешние стены. Под самым карнизом он расположил герб семьи и королевскую лилию, символ Флоренции. Родольфо и Мурицио наведывались в Chesa Murézzan, пока несколько лет спустя не был построен второй дом, Chesa D’Ancora. Этот дом располагался выше на склоне, и из его окон открывался вид на живописные долины Энгадина; украшен он был деревянными балконами и деревянными же выступающими балками. Тогда Chesa Murézzan стал домом для прислуги, а гостиную превратили в огромный кинозал для любимых фильмов Родольфо. При этом Родольфо заглядывался на шале по соседству: очаровательный деревянный домик со ставнями, вручную расписанными цветами в старинном стиле, и очаровательным газоном с голубыми цветами. Это шале называлось L’Oiseau Bleu[16], построено оно было в 1926 году, и в нем обитала пожилая женщина, которая за несколько лет продала Гуччи землю в Санкт-Морице. Родольфо постепенно сдружился с этой женщиной, заходя к ней на чай и бесконечные полуденные беседы. Он видел в L’Oiseau Bleu то самое место, где ему хотелось провести старость.
Стараясь научить Маурицио ценить деньги, Родольфо ограничивал его в средствах и давал очень небольшие суммы на карманные расходы. Когда Маурицио повзрослел и научился водить машину, отец купил ему горчично-желтую «Джулию», популярную модель «Альфа-Ромео». Это была надежная и престижная машина, и она у итальянцев много лет ассоциировалась с национальной полицией, которая заказывала «Джулии» для своих патрулей, – но Маурицио мечтал о «Феррари». Кроме того, Родольфо установил сыну строгие правила: в школьные годы по будним дням Маурицио должен был возвращаться домой задолго до полуночи. Авторитарный и даже невротический характер отца давил на Маурицио, он ненавидел просить у него даже о мелочах. Его лучшим другом и товарищем стал человек на двенадцать лет старше него – Луиджи Пировано, которого Родольфо в 1965 году нанял водителем для деловых поездок. Маурицио было тогда всего семнадцать. Когда у него заканчивались карманные деньги, Луиджи одалживал ему, сколько было нужно, а также оплачивал его штрафы за парковку и давал машину для свиданий с девушками – и все это улаживал с Родольфо.
Родольфо переживал за Маурицио, который получал свою ученую степень по юриспруденции в Католическом университете Милана: ему казалось, что сын слишком наивен и доверчив. Однажды он позвал, чтобы по-отечески с ним побеседовать.
– Никогда не забывай, Маурицио. Ты – Гуччи. Ты не такой, как все. Множество женщин захотят прибрать тебя к рукам – тебя и твое состояние. Будь осторожен, ведь кругом полно женщин, которые занимаются тем, что ловят в свои сети молодых людей вроде тебя.
Летом, пока ровесники Маурицио отдыхали на итальянских пляжах, Родольфо отправлял его в Нью-Йорк помогать дяде Альдо, который занимался американским отделением компании «Гуччи». Маурицио никогда не давал отцу поводов волноваться – до того самого вечера на Виа дель Джардини.
Поначалу Маурицио не решался рассказать Родольфо о Патриции. Каждый день, как и раньше, отец и сын ужинали вместе. Чувствуя нетерпение сына, Родольфо неизбежно переставал спешить, затягивая ужин как можно дольше, пока Маурицио изнемогал от волнения. Как только Родольфо заканчивал есть, Маурицио с извинениями срывался из-за стола и убегал на свидание с Патрицией, которую один его друг называл «карманной Венерой».
– Куда ты? – окликал его Родольфо.
– Гулять с друзьями, – неопределенно отзывался Маурицио.
Тогда Родольфо уходил в кинозал в подвале и трудился над своим шедевром. Пока он снова и снова пересматривал фрагменты черно-белых фильмов, Маурицио спешил к своей folletto rosso – «рыжему бесенку», как он прозвал ее за то красное платье, в котором она была в первую их встречу. Она называла его «мой Мау». Они часто ужинали в «Санта Лючиа», траттории с домашней кухней в центре города – это место долгие годы было у Маурицио любимым. Он без интереса жевал свой ужин, пока Патриция с наслаждением уплетала сытную домашнюю пасту или ризотто, недоумевая, почему у ее друга нет аппетита. Лишь позже она узнала, что Маурицио ужинал дважды: один раз дома с отцом, а второй с ней. Патриция очаровала его: она была всего на пару месяцев младше, но казалась гораздо более опытной и сведущей. Если он и замечал, что ее темная соблазнительная красота была плодом часов в парикмахерской и перед зеркалом за косметичкой – ему было все равно. Даже в юности Патриция выглядела искусственно и вычурно. Общие друзья только гадали, что Маурицио в ней находил, когда она убирала накладные ресницы, распрямляла начес и снимала высокие каблуки; но Маурицио обожал в ней все. Он сделал ей предложение на втором свидании.
Родольфо не сразу заметил перемену, которая произошла в Маурицио. Однажды он подошел к сыну со счетом за телефон в руке:
– Маурицио! – рявкнул он.
– Si, Papà? – удивленно ответил Маурицио из другой комнаты.
– Это ты столько звонишь по телефону? – спросил Родольфо, когда сын заглянул в его кабинет.
Маурицио покраснел и не ответил.
– Маурицио, отвечай. Посмотри на эти счета! Это возмутительно!
– Papà, – вздохнул Маурицио, поняв, что момент настал. Он зашел в комнату. – У меня есть девушка, и я люблю ее. Я хочу на ней жениться.