Маурицио с самого начала взял инициативу в свои руки.
– Видите ли, господин Моранте, – начал он, – «Гуччи» напоминает ресторан, в котором работают пятеро поваров из пяти разных стран: меню состоит из пяти страниц, и если не хочешь пиццы, то всегда можешь взять спринг-роллы. Гости растеряны, на кухне кавардак! – воскликнул он и эмоционально взмахнул руками. Маска официоза, которую он надевал перед незнакомцами, спадала, и тон его заметно теплел.
Голубые глаза Маурицио следили за реакцией банкира из-за стекол очков-авиаторов. Моранте кивал, слушал и мало говорил, пытаясь выяснить, чего Маурицио добивается и каково его, Моранте, место в этом деле. В 1985 году Моранте устроился работать в «Морган Стэнли» в качестве ответственного за итальянский рынок и сразу взялся за крупную сделку – это была попытка итальянского производителя шин Пирелли выкупить американского магната в этой сфере, «Файерстоун». Выкуп компании провалился, и «Файерстоун» в итоге была приобретена компанией «Бриджстоун». Разнообразный национальный состав семьи и абстрактное мышление помогли Моранте разработать особый подход к банковскому делу и инвестициям: он не боялся творчески подходить к решению проблем преемственности и развития, от которых часто страдали итальянские компании. Отец Моранте был морским офицером из Неаполя; родители познакомились, когда корабль отца прибыл в порт Шанхая, где он и встретил родившуюся там дочь выходцев из Милана. Они много путешествовали по Италии и за границей, побывали и в Вашингтоне, и в Иране. В Италии Моранте обучался экономике, затем получил магистерскую степень в Канзасском Университете в Лоренсе, после чего переехал в Лондон, где и началась его карьера.
– У нас есть еще один шанс вернуть «Гуччи» потребителя, и для этого надо предложить ему товар, услугу, постоянство и образ, – говорил Маурицио. – Если мы все сделаем правильно, денег станет предостаточно. У нас есть «Феррари», а мы водим его, как «Чинквеченто»! – тут он вспомнил свою любимую метафору. – В «Формулу 1» не войти без правильной машины, правильного водителя, лучшей механики и набора запчастей. Понимаете, к чему я?
Моранте не понимал. Когда час спустя Маурицио провожал его до дверей, он все еще не мог взять в толк, зачем его на самом деле позвали. В тот же день он позвонил Куччиани и спросил, что следует по этому поводу думать.
– Не переживай, Андреа, Маурицио всегда такой, – ответил Куччиани. – Встреча прошла хорошо, ты ему понравился. Договоримся еще об одной, и чем скорее, тем лучше.
На следующей же неделе Маурицио, Куччиани и Моранте встретились за завтраком в отеле «Дука», где Моранте завел привычку останавливаться во время приездов в Милан. Отель располагался в ряду других крупных бизнес-отелей, чуть в глубине от Виа Виттор Пизани – широкого проспекта, который вел к центральному городскому вокзалу.
На этот раз, пока официанты молчаливо сновали между столиками, а зал под высокими сводами постепенно наполнялся негромкими разговорами, звяканьем стаканов и фарфора, Маурицио сразу перешел к делу. Моранте сразу ему понравился и завоевал доверие. Но вместо привычной легкости и оптимизма на лице Маурицио читалась тревога и подавленность.
– Мои родственники уничтожают все, что я хочу сделать! – искренне сознался он Моранте, подавшись вперед в своем кресле. – Флоренция превратилась в болото, где всякая инициатива вязнет. И теперь они развернули против меня целую кампанию. Нужно или выкупить компанию, или продать свои доли. Так продолжаться не может.
Моранте понял, что в этой истории для него кроется возможность купить или продать. Куччиани взглянул на него многозначительным взглядом: «Видишь? Я же говорил!»
– Доктор Гуччи, так вы считаете, что ваши двоюродные братья могут захотеть продать свои акции в «Гуччи»? – глубоким мелодичным голосом спросил Моранте.
– Мне – нет, – рассмеялся Маурицио, откидываясь в кресле и заводя руки за голову. – Для них это было бы как выдать дочь-красавицу замуж за чудовище!
Чего Маурицио не сказал – хотя Моранте быстро догадался сам, – это что у него не было денег выкупить доли своих родственников, даже если бы те и согласились.
– Но при определенных обстоятельствах, – посерьезнел Маурицио, – их акции можно было бы выкупить.
– Скажите мне, доктор Гуччи, – упрямо продолжил Моранте, – если бы они решили не продавать акции, вы продали бы им свои?
Маурицио помрачнел, точно по его лицу пробежала тень.
– Ни в коем случае! Да у них и денег нет, чтобы выкупить у меня мою долю. Чем продавать им, я бы лучше выбрал третью сторону, о которой я буду точно знать, что она будет действовать в долгосрочных интересах компании.
Моранте тут же ухватился за это решение: то есть надо было найти стороннего покупателя, который выкупит акции у семьи Маурицио и станет его партнером, чтобы вместе обновить имя Гуччи.
Кроме того, Моранте узнал, что Маурицио, несмотря на кажущееся богатство, нуждался в деньгах. Моранте расспросил его, какое имущество он готов будет продать, чтобы разжиться наличностью, – это поставило бы его в лучшее положение при переговорах с потенциальными финансовыми партнерами.
Ответ удивил его: Маурицио, вместе с Доменико де Соле и небольшой группой инвесторов тайно приобрели контроль над известной сетью магазинов для «экипажной публики» B. Altman and Company, основанной в конце 1860-х годов. К концу 1980-х у них уже было семь магазинов. Группа инвесторов назначила управлять бизнесом двоих бывших бухгалтеров: Энтони Конти, который раньше был главным по розничной отчетности и исполнительным директором Deloitte Haskins & Sells, и еще одного бывшего сотрудника «Делойт» – Филипа Семпревиво, бывшего заместителя исполнительного директора. Имя Гуччи с этими сделками связано не было, и почти никто не знал, что компанией «Б. Альтман» владеет Маурицио. В 1987 году с помощью компании «Морган Стэнли» Маурицио и его партнеры продали магазин примерно за 27 миллионов долларов австралийскому обществу по розничной торговле и недвижимости, которое называлось Hooker Corp. Ltd., и владел им некто Л. Дж. Хукер. И хотя выручка от продажи приятно увеличила сумму на банковских счетах Маурицио, эта сделка, к сожалению, стала началом конца для американского розничного сектора. Уже три года спустя «Б. Альтман» прекратила существование.
Моранте вернулся в свой офис в Лондоне и, явившись на еженедельную утреннюю встречу инвестиционного банковского отделения «Морган Стэнли», рассказал о первых встречах с Маурицио Гуччи в присутствии двадцати с небольшим коллег, собравшихся за столом для переговоров. Те лишь смеялись и недоверчиво поднимали брови. Товарный знак «Гуччи» был притягателен, но он ассоциировался с семейными ссорами, судебными делами и налоговыми махинациями.
– Давайте хотя бы мокасинами разживемся на этом деле! – расхохотался один из собравшихся.
– Имя Гуччи сразу привлекло всеобщее внимание, – вспоминал Моранте. – Обычно интерес на таких встречах измерялся в количестве денег, которое можно извлечь из сделки; однако в случае с Гуччи всех зацепило именно имя и то, что с ним было связано.
Хоть банкиры и заинтересовались делом, они в большинстве своем сильно сомневались, что есть хотя бы шанс провести сделку в атмосфере запутанных семейных распрей Гуччи. Но один молодой человек из числа собравшихся все же воспринял историю Моранте всерьез. Джон Студзински по прозвищу «Стадс» в те времена возглавлял в компании экспертно-аналитическую группу. Сейчас он управляет всей инвестиционно-банковской деятельностью компании «Морган Стэнли». Студзински знал, что малоизвестный тогда инвестиционный банк «Инвесткорп» в 1984 году сколотил состояние, возродив дело исторически значимого американского ювелира Tiffany & Co., а затем продав свои акции на Нью-Йоркской бирже. Он знал, что у «Инвесткорп» были богатые клиенты из богатых нефтью стран Ближнего Востока – люди с утонченным вкусом на вложения в роскошные бренды.
– Только они могут согласиться на такое безумие, как эта сделка, – думал Стадс втайне, – но я уверен, что они согласятся.
Когда собрание разошлось, он отвел Моранте в сторону и изложил ему свою идею.
– Вероятность успеха была минимальной, – рассказывал Студзински впоследствии. – Мы видели в «Гуччи» заходящую звезду, в акциях которой царил немыслимый хаос. Нам предстояло провернуть настоящий гамбит – и надо было, чтобы все фигуры стояли там, где нужно.
– Потребовалось много терпения и решимости, но мы знали, что у «Инвесткорп» хватит средств, что они заинтересованы в предметах роскоши и что им хватит терпения разобраться со сложной ситуацией с акциями, – говорил Студзински. Он позвонил представителю «Инвесткорп» в Лондоне, молодому американцу из Огайо по имени Пол Димитрук.
Худой и поджарый, с темными волосами и глазами, которые бывали то чарующими, то пронзительными, то теплыми, Димитрук был сдержанным человеком, обладал внушительными амбициями и черным поясом по карате. Он родился и вырос в семье пожарного в Кливленде, окончил юридический факультет в Нью-Йорке. Основатель и председатель «Инвесткорп», бизнесмен из Ирака Немир Кирдар, нашел Димитрука в юридической фирме компании «Гибсон, Данн энд Кратчер» и назначил его вести лондонские дела компании. Кирдара привлек опыт Димитрука в работе с международными сделками между американскими и европейскими промышленными компаниями. Радуясь возможности расширить горизонты и пожить в Европе, Димитрук переехал в Лондон в 1982 году в качестве управляющего партнера лондонского офиса юридической конторы. В «Инвесткорп» он устроился в начале 1985 года, сразу после приобретения «Тиффани». Изначальной задачей Димитрука было помогать развитию международного бизнеса «Тиффани» и решать другие управленческие проблемы, возникшие после приобретения компании.
Когда секретарь Димитрука рассказал ему, что звонит Джон Студзински, тот немедленно взял трубку. Несмотря на юный возраст, Студзински уже заслужил уважение инвестиционных банкиров своими солидными связями, компетентностью в индустрии роскоши, а также необычным для американца умением влиться в закрытый деловой мир Европы.