– Аньелли давно хотел засвидетельствовать свое почтение этой великолепной яхте, – сказал Моранте, – но Маурицио всегда боялся, что Аньелли захочет купить ее у него, так же как он боялся, что Аньелли захочет купить его поместье в Санкт-Морице.
В воскресенье пассажиры «Креола» пропустили традиционную церемонию награждения и в тот же вечер поехали на автомобиле в город, наблюдая, как скопление желтых, оранжевых и розовых зданий, купающихся в сумерках, становится все ближе. Маурицио и его гости сменили форму «Креола» на отглаженные брюки цвета хаки и оксфордские рубашки на пуговицах с цветастыми кашемировыми свитерами, свободно наброшенными на плечи. Они прошли мимо рядов уличных художников и их мольбертов по живописным улицам Сен-Тропе к любимому ресторану Маурицио, известному своими рыбными блюдами, расположенному в глубине старого города. Они заняли столик, и официантка подала им воду и бутылку вина. Маурицио налил три стакана, пошутив по поводу эпизода с Аньелли, и заказал рыбу для всех. Руссо, сидевший слева от Маурицио, посмотрел через стол на Моранте и одними губами попросил его затронуть тему «Гуччи», но Моранте проигнорировал это и продолжил болтать с Маурицио. Во время первого блюда Руссо пнул Моранте под столом, давая ему знак приступить к делу. Наконец Моранте кивнул Руссо и откашлялся.
– Маурицио, есть кое-что, о чем мы с Тото хотели бы поговорить с тобой, – сказал Моранте, оглядываясь на Руссо в поисках поддержки.
Маурицио заметил серьезные нотки в голосе Моранте.
– Да, Андреа, в чем дело? – отозвался он, глядя на Руссо, как будто ожидая разъяснений, хотя Руссо молчал.
– Тебе не понравится то, что я тебе скажу, но я должен это сделать, так как считаю себя твоим настоящим другом. Пожалуйста, постарайся отнестись к этому серьезно ради нашей дружбы, – сказал Моранте. – У тебя так много достоинств, Маурицио, – начал Моранте своим ровным, звучным голосом. – Ты умен и очарователен, и никто не может так вдохновить людей изменениями в «Гуччи», как ты. У тебя целый набор прекрасных качеств, но… давай будем реалистами и признаем, не все люди – прирожденные менеджеры. Мы через многое прошли вместе, но я чувствую, что должен сказать, что я не думаю, что ты знаешь, как управлять этой компанией. Я думаю, ты должен позволить кому-то другому…
Маурицио с такой силой ударил кулаком по столу, что опрокинул их бокалы и заставил столовое серебро станцевать звенящее танго.
– НЕТ! – громко воскликнул Маурицио, опуская кулак. – НЕТ! НЕТ! НЕТ! – повторил он крещендо, и каждое слово сопровождалось очередным ударом кулака по столу, так что бокалы подпрыгивали, а другие посетители ресторана стали оглядываться на трех мужчин, каждый из которых покраснел. – Ты не понимаешь меня и того, что я пытаюсь сделать с этой компанией! – решительно сказал Маурицио, свирепо глядя на Моранте. – Я с тобой совершенно не согласен.
Моранте встревоженно посмотрел на Руссо, который вообще не поддержал его. Веселая, братская атмосфера, которой они наслаждались во время поездки, была разрушена.
– Послушай, Маурицио, это просто мое мнение, – сказал Моранте, поднимая руки, как бы защищаясь. – Ты не обязан со мной соглашаться.
Своей бурной реакцией Маурицио удивил себя, а также Моранте и Руссо. Он ненавидел конфронтации, предпочитая улаживать все мирным путем. Он попытался разрядить обстановку, проявив обычную дипломатичность.
– Dai, Андреа, – сказал Маурицио, – давай не будем портить прекрасный уикенд такими разговорами.
Руссо отпустил скабрезную неаполитанскую шутку, и к концу трапезы атмосфера стала почти такой же, как и в начале, пусть только внешне.
– Что-то внутри него изменилось, – говорил позже Моранте. – Он решил, что больше не может мне доверять, и поэтому все остальное было показухой. Маурицио слышал, как его отец и дядя снова и снова говорили, что он не способен управлять компанией. Он носил с собой этот страх перед отцом и дядей, и я бросил его ему в лицо. Он хотел услышать, как люди говорят: «Ты гений». Вокруг него были люди гораздо более изворотливые, чем я, которые говорили ему то, что он хотел услышать, и они остались в деле. С Маурицио вы были либо за него, либо против.
Как и в случае с отцом и Патрицией, Маурицио прекратил свои отношения с Моранте. Вернувшись в Милан, они почувствовали, как между ними пробежал холодок. Все это заметили.
– Поначалу Маурицио и Андреа Моранте были неразлучны, – вспоминала Пилар Креспи, работавшая с обоими. – Маурицио любил Моранте. А потом все развалилось. Он чувствовал себя преданным. Моранте намекнул ему, что, возможно, он взял на себя слишком много, и ему это не понравилось. Ему нравились те, кто ему поддакивает.
Что еще хуже, переговоры с Ракамье, над которыми Моранте интенсивно работал в течение шести месяцев, провалились на финальном этапе. Все было готово, когда Моранте уехал на рождественские каникулы, убежденный, что нужно всего лишь подписать бумаги. Сделка сорвалась в шикарных тихих офисах Ротшильдов в Париже.
Маурицио Гуччи и его адвокаты были приглашены вместе с командой руководителей «Инвесткорп». Но когда все стороны собрались за столом, сумма, предложенная Ракамье, оказалась намного ниже, чем ожидали в «Инвесткорп».
– Предложенная ими сумма была настолько маленькой, что мы оскорбились и ушли, – вспоминал Рик Свенсон, который в то время все еще работал с «Инвесткорп».
Ракамье недооценил гордость и деловые стандарты «Инвесткорп». Позже Свенсон узнал от консультанта, что Ракамье на самом деле был готов выложить еще 100 миллионов долларов на стол, но он так оскорбил руководителей «Инвесткорп», что они ушли, прежде чем он успел назвать большую цифру.
– Именно тогда все действительно начало разваливаться, – вспоминал Моранте.
Когда в «Инвесткорп» провели аудит бизнеса «Гуччи» на своем ежегодном заседании комитета по управлению в январе 1991 года, цифры показали мрачную картину: продажи упали почти на двадцать процентов, прибыли не было, а краткосрочные перспективы были еще хуже. Компания потеряла десятки миллионов долларов.
– Это напоминало самолет, вошедший в крутое пике, – говорил исполнительный директор «Инвесткорп» Билл Фланц, который к тому времени проводил все больше и больше времени в «Гуччи».
– Всего за несколько лет компания перешла от прибыли в 60 миллионов долларов к убыткам в 60 миллионов долларов, – говорил позже Рик Свенсон. – Маурицио сократил продажи более чем на 100 миллионов долларов и добавил еще 30 миллионов долларов к списку расходов. Он был похож на ребенка в кондитерской, которому нужно было все и сразу. У него не было чувства приоритетности. Он всем видом показывал: «Я здесь, я контролирую ситуацию, и у меня все получится», – рассказывал Свенсон.
Маурицио умолял своих партнеров из «Инвесткорп» дать ему время.
– Спрос придет! Продажи будут расти. Это всего лишь вопрос времени!
У Маурицио возникли проблемы с тем, чтобы достаточно быстро доставлять обновленные товары «Гуччи» в магазины. Скорость, с которой по воле Маурицио вырезали дешевые холщовые сумки, не оставляла времени на новые изделия, которыми Доун Мелло и ее команда дизайнеров собирались наполнить магазины.
– В магазинах ничего не было, – вспоминал Карло Маджелло, управляющий директор «Гуччи» в Великобритании с 1989 по 1999 год. – В течение примерно трех месяцев магазины были пусты – у людей сложилось впечатление, что мы закрываемся!
– Никто не обвинял Маурицио в том, что он повышал цены, но он мог бы постепенно отказаться от холщовых сумок, – комментировал ситуацию американский ритейлер Берт Тански, который в то время был президентом «Сакс, Пятая авеню» и в настоящее время является председателем и генеральным директором «Бергдорф Гудман», входящей в розничную группу «Нейман Маркус».
– Раньше мы умоляли их – нет причин отказываться от столь успешного продукта, не предложив замены, – говорил Тански. – Это все, что знал клиент.
Когда «Инвесткорп» проанализировала падение продаж «Гуччи», над Ираком начали летать истребители. Напряженность на Ближнем Востоке нарастала со 2 августа 1990 года, когда иракские войска вторглись в Кувейт. Восьмого августа Ирак официально аннексировал Кувейт, обвинив страну в перепроизводстве нефти и снижении цен. Когда Саддам Хусейн не ответил на ультиматум ООН о выводе своих войск к 15 января 1991 года, силы ООН во главе с американским генералом Норманом Шварцкопфом начали массированную бомбардировку Ирака, за которой последовало наземное вторжение. Хотя 28 февраля было принято соглашение о прекращении огня, война в Персидском заливе опустошила рынок предметов роскоши.
– Это ударило по отрасли, – вспоминал Пол Димитрук, который ушел из «Инвесткорп» в сентябре 1990 года, но оставался в тесном контакте с отраслью в качестве члена совета директоров магазинов беспошлинной торговли (Duty Free Shops, DFS), крупнейшего в мире ритейлера люксовых брендов через свою сеть магазинов, не облагаемых налогами.
– Война в Персидском заливе породила страх, который по прошествии лет кажется чрезмерным, но в то время был очень реальным, – считает Димитрук. – Было ощущение, что должно произойти что-то ужасное. Люди вообще не хотели летать, тем более над Ближним Востоком. Покупкой предметов роскоши продолжали заниматься только американцы и японцы. Эта сфера просто рухнула, – вспоминал Димитрук.
Что еще хуже, японский фондовый рынок рухнул примерно в то же время, вызванный обвалом на рынке недвижимости.
– Токийская фондовая биржа упала с тридцати девяти тысяч до четырнадцати тысяч, – сообщал Димитрук. – Это было самое большое падение реального благосостояния в мировой истории, если не считать войны.
После провала сделки с Ракамье и начала войны в Персидском заливе Моранте понял, что не будет никаких рыцарей на белом коне, которые спасут Маурицио. Он должен был покопаться в недрах компании и посмотреть, сможет ли она выжить.
– Я собрал цифры, чтобы попытаться напугать Маурицио, но ничего не вышло, – говорил Моранте, который подсчитал, что в 1991 году «Гуччи» потеряет 16 миллиардов лир (около 13 миллионов долларов). – Продажи не возвращались на прежний уровень, прибыли не было, расходы стремительно росли, и все наличные деньги компании были съедены. Маурицио понятия не имел, как работает денежный поток в компании. Его стиль был основан на интуиции. И сегодня, если вы попытаетесь управлять бизнесом с помощью интуиции, вам это сойдет с рук, если дела идут хорошо, но этого ни за что не случится, когда дела идут плохо.