– Паола, с этого дня я свободный человек! – сказал он, когда они чокнулись бокалами и поцеловались. Месяц назад Паола получила развод от Коломбо. Маурицио наконец почувствовал, что может восстановить свою жизнь, освободившись от личных и деловых проблем, которые так тяготили его все это время. Он запретил Патриции использовать имя «Гуччи» и начал оформлять документы, чтобы получить опеку над двумя девочками. По словам самых близких к нему людей, Маурицио не хотел снова жениться. Тем не менее он попросил Франкини подумать над контрактом их отношений с Паолой. Паола, придерживающаяся иного мнения, рассказывала друзьям, что они с Маурицио планируют рождественскую свадьбу в снегах Санкт-Морица с запряженными лошадьми санями, доверху набитыми мехами. Эти слухи дошли до Патриции, которая беспокоилась, что у них может быть общий ребенок.
Патриция дала выход своей ярости в новом проекте – рукописи на пятистах страницах, частично состоявшей из фактов, частично – из вымысла, под названием «Гуччи против «Гуччи», которую она начала писать после того, как Маурицио потерял компанию. Она позвонила своей подруге Пине, чтобы та приехала из Неаполя и помогла ей закончить творческую хронику ее жизни в семье Гуччи. Пина обнищала после краха бутика одежды, который она открыла с подругой, и была рада бежать из Неаполя от своих растущих долгов. Она призналась Патриции, что украла 50 миллионов лир (около 30 тысяч долларов) из кассы в магазине своего племянника, где она некоторое время подрабатывала, и ей было необходимо уехать из города. Патриция предложила ей поселиться в миланском отеле, не пригласив к себе: Сильвана и девочки не любили Пину, находя ее вульгарной и неопрятной.
Маурицио тихонько выскользнул из постели, чтобы не разбудить Паолу. Он чувствовал себя отдохнувшим после спокойного уикенда дома в Милане, который заменил поездку в Санкт-Мориц, которую они изначально планировали. Чарли навещал отца, оставив Маурицио и Паолу наедине. Маурицио в среду вернулся из Нью-Йорка, где рассчитался по старым долгам, которые после напряженных дней в «Гуччи» все еще не были оплачены. Каждое напоминание о пережитой травме заставляло Маурицио вновь чувствовать усталость и депрессию.
В ту пятницу, незадолго до полудня, Маурицио решил, что слишком устал, чтобы ехать три часа до Санкт-Морица. Он позвонил Паоле, которая отменила встречу с обивщиком мебели в Санкт-Морице, в то время как Лилиана уведомила прислугу в Санкт-Морице и Милане об изменении планов. Большинство миланских семей из высшего класса редко проводят выходные в городе, направляясь вместо этого в близлежащие Альпы зимой и на лигурийское побережье летом. Маурицио – в соответствии со своим новым пониманием более простой жизни – время от времени проводил выходные в Милане. Покидая офис в ту пятницу, когда на его столе царил творческий беспорядок из бумаг, брошюр и заметок о его новых проектах, он приклеил на дверь записку для уборщицы, попросив ее ничего не трогать.
В воскресенье, после позднего пробуждения и ленивого завтрака на террасе, Маурицио и Паола прошлись по антикварному рынку в районе Навильи вдоль двух каналов, ведущих в город, где раз в месяц тротуары заполнялись торговцами антиквариатом. Единственным разочарованием Маурицио в тот уикенд было то, что он не смог увидеть своих дочерей.
Он ненадолго встретился с Алессандрой в пятницу в автошколе, куда она ходила сдавать экзамен по вождению. На следующий день она позвонила ему и радостно сообщила, что сдала.
– Фантастика! – ответил Маурицио. – В следующие выходные мы поедем в Санкт-Мориц вместе, только ты и я.
То был последний раз, когда она разговаривала с отцом.
В воскресенье вечером Маурицио согласился пойти в кино и поужинать с группой друзей Паолы. Позже, тем же вечером, дома, они с Паолой провели мозговой штурм в поисках названия для сети небольших роскошных отелей, которые хотел открыть Маурицио. Его взгляд упал на книгу китайских сказок на ночном столике, озаглавленную Il Paradiso nella Giara, или «Рай в банке».
«То, что надо, – думал он, снова и снова повторяя это название, прежде чем заснуть. – Рай в банке – это прекрасно».
На следующее утро Маурицио принял душ в просторной, отделанной мрамором ванной комнате рядом с их спальней, думая о предстоящем дне. Его первая встреча была назначена на 9:30 утра в его кабинете, он хотел услышать мнение Антониетты по поводу некоторых своих проектных идей. Далее была запланирована встреча с Франкини и деловой обед, на который он также пригласил Паолу. Тем не менее он надеялся, что это будет короткий день, – недавно он купил новый набор бильярдных киев и хотел пораньше вернуться домой и испробовать их.
Маурицио вернулся в спальню после душа как раз в тот момент, когда Паола подняла свою растрепанную голову с подушки. Наклонившись, чтобы поцеловать ее, он взял пульт, чтобы открыть автоматические жалюзи, закрывающие панорамные окна в дальнем конце их комнаты. Она сонно моргнула, когда шторы поднялись, заливая комнату утренним светом. За окнами показался оазис зеленой листвы, создававший иллюзию, что они живут в райском саду, а не в центре Милана.
Маурицио оделся, выбрав серый шерстяной костюм «принц Уэльский», накрахмаленную голубую рубашку и синий шелковый галстук от Гуччи. Маурицио не стал отказываться от галстуков «Гуччи» после продажи компании и не понимал, почему он должен это делать. Время от времени он посылал Лилиану в магазин, чтобы она покупала их для него, – к тому времени де Соле любезно предложил ему скидку, хотя до этого ни одному члену семьи Гуччи не предлагали скидки в магазинах «Гуччи». Он застегнул коричневый кожаный ремешок своих часов от Тиффани и засунул в карман пиджака ежедневник с несколькими заметками, которые он сделал для себя на выходных. Он сунул кораллово-золотой талисман на удачу в правый передний карман брюк, металлическую табличку с эмалированным ликом Иисуса – в задний. Паола закуталась в халат, и они вместе пошли по коридору навстречу запаху свежего кофе, доносящемуся с кухни. Адриана, кухарка, приготовила завтрак, который сомалийская горничная Паолы подала им в большой столовой. Маурицио взял газету и просмотрел заголовки, пока ел булочку и потягивал кофе. Паола, всегда заботящаяся о своей талии, зачерпнула ложкой йогурт.
Маурицио отложил газету, допил кофе и посмотрел на нее с теплой улыбкой.
– Ты придешь около половины первого? – спросил он, потянувшись, чтобы взять ее руку в свою. Она улыбнулась и кивнула. Маурицио встал, заглянул на кухню, чтобы попрощаться с Адрианой, и вышел в коридор, Паола последовала за ним. Он накинул пальто из верблюжьей шерсти, потому что утренний воздух все еще был прохладным.
– Возвращайся в постель, если хочешь, милая, – сказал он, обняв Паолу. – До обеда еще много времени. Спешить некуда.
Он поцеловал ее на прощание и быстро спустился по величественной каменной лестнице, проведя рукой по мраморным обелискам на площадке. Пройдя через большие деревянные двери и выйдя на тротуар, он взглянул на часы – было ровно 8:30 утра. Он подождал на углу, пока светофор покажет зеленый, пересек Корсо Венеция и быстро зашагал по тротуару по Виа Палестро, торопясь привести в порядок свои бумаги до приезда Антониетты. Он окинул взглядом парк на другой стороне улицы и сосчитал свои шаги, как делал это много раз раньше: сто шагов от двери до двери. Возможность ходить на работу пешком была настоящей роскошью, размышлял он, приближаясь к входу на Виа Палестро, 20. Он мельком заметил темноволосого мужчину, стоявшего на тротуаре и смотревшего на номер здания, словно проверяя адрес.
Размахивая руками, Маурицио вошел в дверь и поприветствовал швейцара, Джузеппе Онорато, когда взбегал по лестнице.
– Buongiorno!
– Buongiorno, Dottore, – сказал Джузеппе Онорато, оторвав взгляд от движущейся метлы.
Только горничная видела, как Патриция Реджани безудержно рыдала утром 27 марта 1995 года, узнав о смерти Маурицио. Потом она вытерла слезы, взяла себя в руки и написала в своем дневнике от Картье одно-единственное слово, написанное заглавными буквами: PARADEISOS, что по-гречески означает «рай». Ручкой она медленно нарисовала жирную черную рамку вокруг даты. В три часа дня Патриция прошла несколько кварталов от своей квартиры на площади Сан-Бабила до Корсо Венеция, 38, вместе со своим адвокатом Пьеро Джузеппе Пароди и старшей дочерью Алессандрой. Она позвонила в дверь квартиры Маурицио и попросила позвать Паолу Франчи, которая пыталась вздремнуть.
В то утро, вскоре после ухода Маурицио, пришла расстроенная Антониетта и спросила Паолу. Антониетта сказала, что явилась в офис Маурицио на встречу, но не смогла войти из-за собравшейся там толпы. Она сразу же бросилась к Паоле, чтобы сказать, что что-то не так. Паола накинула кое-какую одежду и побежала через улицу, проталкиваясь сквозь толпу журналистов, столпившихся у больших дверей.
– Я его жена! Я его жена! – задыхаясь, кричала она карабинерам, которые удерживали журналистов. Они пропустили ее. Как раз в тот момент, когда она собиралась войти в широкие деревянные двери, друг Маурицио, Карло Бруно, вышел из толпы и потащил ее прочь.
– Паола, – сказал он серьезно, – не ходи туда.
– Что-то с Маурицио? – спросила она.
– Да, – сказал он.
– Он ранен? Я хочу пойти к нему, – плакала она, прижимаясь к руке Бруно, когда они шли вдоль парка. Они дошли до пересечения Виа Палестро с Корсо Венеция.
– Уже ничего нельзя поделать, – тихо сказал он, когда она недоверчиво посмотрела на него. Через несколько часов Паола отправилась к Маурицио в городской морг.
– Он лежал на столе животом вниз, лицом в сторону, – рассказывала Паола. – У него была крошечная дырочка в виске, но в остальном он выглядел безупречно. Это было самое невероятное в нем – когда он путешествовал, когда он спал, он всегда был безупречен. Казалось, он никогда не морщинился и не выглядел помятым.
В тот же день миланский судья Ночерино допросил Паолу об убийстве, спросив, были ли у Маурицио враги.