Том Форд, у которого к тому времени были опционы на акции на миллионы долларов, покрылся холодным потом, когда акции «Гуччи» резко упали, и за закрытыми дверями отругал де Соле за то, что тот так откровенно высказался о негативном прогнозе, который затмил хорошие новости о приобретении «Северин Монтр». Но предупреждение де Соле стало сигналом для всей отрасли – вскоре «Прада», LVMH, DFS и многие другие изо всех сил пытались сократить свои убытки в Азии.
Низкая и колеблющаяся цена акций «Гуччи» означала, что впервые с момента их выпуска «Гуччи» может быть выкуплена примерно за 2 миллиарда долларов, что вызвало слухи о том, что другие флагманы индустрии предметов роскоши, такие как Бернар Арно из LVMH, к тому времени широко известный как барон поглощения, рассматривают возможность выкупа «Гуччи». В ноябре, несмотря на интенсивное лоббирование со стороны де Соле, акционеры «Гуччи» отклонили предложенные меры против поглощения, которые ограничили бы право голоса одного акционера до 20 процентов, независимо от размера пакета. Это действие сделало компанию «Гуччи» еще более уязвимой, хотя на тот момент все потенциальные короли поглощений были заняты укреплением своих империй в Азии.
– Это привилегия акционеров – решать, – сказал де Соле, пытаясь скрыть разочарование по поводу поражения. – Я выполнил свой долг.
Де Соле пережил семейные войны «Гуччи» как завоеватель, который вывел «Гуччи» на новые территории. Но, как и всем завоевателям, ему пришлось готовиться к новым войнам.
Глава 17. Аресты
Алессандра Гуччи с темными непричесанными волосами втолкнула мать в просторную ванную комнату квартиры на Корсо Венеция так, чтобы ни один из находившихся в доме полицейских этого не заметил. Патриция и две ее дочери переехали в эту великолепную квартиру через несколько месяцев после смерти Маурицио, сменив свой пентхаус в Галлериа Пассарелла на экстравагантную съемную квартиру Маурицио. Алессандра быстро заперла дверь и оттолкнула мать в дальний угол к облицованной мрамором стене, где, как она надеялась, их никто не услышит.
– Mamma! – прошипела Алессандра, держа свою миниатюрную маму за плечи и глядя в немигающие глаза Патриции. – Я клянусь тебе, что все, что ты скажешь мне сейчас, останется между нами. Скажи мне! – напирала она, впиваясь пальцами в плечи Патриции. – Скажи: это сделала ты? Клянусь, я не скажу Нонне Сильване или Аллегре.
Патриция снова посмотрела на бледное лицо своей старшей дочери. На один миг она заглянула в обеспокоенные голубые глаза, которые всего несколько минут назад были мирно закрыты во сне.
В 4:30 утра в пятницу, 31 января 1997 года, две полицейские машины остановились перед закрытым ставнями палаццо на Корсо Венеция, 38. Филиппо Нинни, темноволосый начальник уголовной полиции Милана, вышел и позвонил в дверь квартиры Гуччи, где Патриция теперь жила с Алессандрой, Аллегрой и двумя слугами, а также с кокер-спаниелем Роаной, говорящим скворцом, двумя утками, двумя черепахами и кошкой.
Polizia! Aprite! – произнес он в домофон, но ответа не получил. Внушительная арочная деревянная дверь оставалась закрытой. После нескольких безрезультатных попыток Нинни раздраженно набрал Патрицию Реджани с мобильного. Он знал, что Патриция там, потому что его люди проследили, как она возвращалась домой после ужина. Он также догадывался, что она не спит, потому что из прослушки он знал, что она разговаривала по телефону со своим бойфрендом, местным бизнесменом по имени Ренато Венона, – Патриция называла его своим плюшевым мишкой. Они разговаривали до 3:30 утра. Патриция, страдающая хронической бессонницей, часто до рассвета разговаривала с друзьями по телефону, после чего спала до полудня. Сонный голос с иностранным акцентом наконец ответил на жужжащий звонок домофона, и Нинни услышал взволнованный крик птицы на заднем плане.
– Это полиция, вы должны открыть дверь, – коротко сказал Нинни. Через несколько минут сонная филиппинская горничная распахнула тяжелую дверь, и Нинни в сопровождении других полицейских чинов проследовал за ней через патио и поднялся по величественным мраморным ступеням в квартиру Гуччи, и эхо их шагов разносилось в утренней тишине. Пока офицеры разглядывали роскошную мебель, горничная проводила их по коридору в гостиную и пошла звать Патрицию.
Спокойная и свежая, несмотря на наступление рассвета, Патриция вошла в комнату через несколько минут в бледно-голубом халате. Из офицеров, собравшихся в ее гостиной, она узнала только высокого белокурого карабинера Джанкарло Тольятти, которого видела на допросах после убийства Маурицио. Со дня убийства прошло два года, а о подозреваемых до сих пор не сообщалось. У Патриции был свой человек в отделении полиции, которому она время от времени звонила, чтобы узнать последние новости о расследовании, но в последнее время ему было нечего ей сказать. Она кивнула Тольятти и безучастно посмотрела на Нинни, который явно был главным. Он представился и показал ей ордер на арест, который держал в руках.
– Синьора Реджани, я должен арестовать вас по подозрению в убийстве, – сказал Нинни голосом, похожим на грохот грома.
Нинни, опытный следователь, посвятивший свою карьеру борьбе с разрастающейся торговлей наркотиками в Милане, чувствовал себя более непринужденно, выслеживая боссов мафии и совершая рейды на заброшенные склады, чем стоя в роскошной гостиной Патриции Реджани. Он посмотрел в ее ясные, ничего не выражающие глаза.
– Да, понимаю, – пробормотала она, безучастно взглянув на документ в руках Нинни.
– Вы знаете, почему мы здесь? – спросил Нинни, удивленный ее безразличием.
– Да, – бесстрастно сказала она, – это связано со смертью моего мужа, не так ли?
– Мне очень жаль, синьора, – сказал Нинни. – Вы арестованы. Вам придется пойти с нами.
Через несколько минут Алессандра проснулась наверху в своей спальне и в ужасе обнаружила в своей комнате двух полицейских. Они объяснили, что арестовали ее мать и увезут с собой.
– Они осмотрели все в моей комнате, мои игрушки, мой компьютер. Потом мы спустились вниз.
Вскоре к ним присоединились испуганная и потрясенная Аллегра с другим полицейским. Пока она тихо рыдала в гостиной, Нинни приказал Патриции одеться и идти с ним. Именно тогда Алессандра последовала за ней и затащила мать в ванную. Мать и дочь – одна была младшим отражением другой – на мгновение уставились друг на друга.
– Клянусь тебе, Алессандра, клянусь, я этого не делала, – сказала Патриция, когда один из полицейских постучал в дверь. Пока Патриция одевалась под присмотром женщины-офицера, другие агенты обыскивали квартиру, изъяв бумаги и стопку дневников Патриции в кожаном переплете. Когда она вышла, все посмотрели на нее в недоумении. На Патриции были блестящие золотые украшения с бриллиантами и норковая шуба до пола. В ухоженных руках она сжимала кожаную сумочку «Гуччи».
– Ну что? – сказала она, оглядывая изумленную публику. – Я готова!
– Вернусь вечером, – решительно сказала она, поворачиваясь, чтобы поцеловать дочерей. Выходя из дома, она надела черные солнцезащитные очки на глаза, которые выглядели необычно блеклыми и уязвимыми без привычной защиты из тяжелой черной подводки и туши.
Любое сострадание, которое Нинни мог испытывать к Патриции, в этот момент испарилось.
«Куда, по ее мнению, мы идем? На бал-маскарад?» – спросил он себя, спускаясь по мраморным ступеням и проходя обратно через патио.
Худой и жилистый, с проницательными темными глазами и суровыми усами, Нинни имел репутацию решительного, серьезного следователя, увлеченного полицейской работой. Его главными противниками были семьи южных итальянцев, которые мигрировали в Милан и воспользовались разгулом наркоторговли, уходящей корнями на Балканы. Многие из этих семей проиграли в клановых войнах у себя дома или просто приехали на север в поисках работы и быстро нашли в наркоторговле легкий способ заработать.
Когда Нинни продвигался по служебной лестнице в рядах миланской полиции, он часто вспоминал Модесто, сицилийца, который приехал в Милан с большой семьей, чтобы найти возможность содержать ее. Вначале Модесто кружил по улицам города в качестве шарманщика, посылая своих семерых или восьмерых детей просить милостыню у прохожих. Вскоре Модесто променял свою шарманку на более прибыльные занятия, став одним из самых важных наркобаронов Ломбардии, центром которой является Милан.
Филиппо Нинни тоже приехал из южной Италии, из небольшого городка в окрестностях Таранто в Апулии, расположенного на «каблуке» Апеннинского полуострова. Мальчишкой он увлекся детективными романами и полицейскими фильмами, внимательно изучая все приемы, которые использовали следователи. На семейных встречах он засыпал двоих своих родственников, работавших в полиции, вопросами об их службе. Филиппо даже бросил римский университет, чтобы поступить в полицейскую академию, что привело в ярость его отца, работавшего на военно-морской верфи.
– Ты с ума сошел? – негодовал отец. – Ты хочешь, чтобы тебя убили? Работа полиции – опасное дело.
Но Филиппо настаивал на том, что хочет стать полицейским. Он также хотел финансовой независимости. Его отец по-прежнему содержал двух молодых братьев Филиппо, которые жили с ними в одном доме, и он терпеть не мог просить денег на учебники. В конце концов его отец согласился и поехал с ним в Рим в день его поступления в академию. В конце первой недели отец Нинни вернулся, чтобы посмотреть, как поживает его сын. Как только он увидел измученное лицо Филиппо, он велел ему собирать чемоданы и ехать домой. Но Филиппо был непреклонен.
– Нет, – сказал он отцу, качая головой. – Мне удалось поступить в академию. Я знал, что будет тяжело, и я уйду только тогда, когда закончу учебу, если только они не вышвырнут меня раньше.
Нинни не только успешно закончил академию, но и произвел свой первый арест еще до того, как приступил к своей первой работе, – в поезде из Рима в Милан. Молодая цыганка обокрала ехавшего в вагоне карабинера, и, пока молодой офицер тщетно пытался задержать ее и отобрать свой кошелек, она продолжала голосить и брыкаться.