воего человека, молодого детектива по имени Карло Колленги, который бегло говорил по-испански, потому что его мать была из Боготы. Карло изображал из себя «Карлоса», закоренелого убийцу из Медельинского наркокартеля, который приезжал в Милан «по делам». Карпанезе представил Савиони Карлоса, зарекомендовав его как идеального человека, который поможет «убедить» Синьору дать им больше денег. Главный судья Милана Борелли сказал Ночерино санкционировать план Нинни.
– Если за этим стоит Нинни, – сказал он Ночерино, – то можно быть уверенным, что все серьезно.
План Нинни сработал блестяще. На следующий день Карпанезе пригласил Карлоса в отель «Адри», где познакомил его со смуглым Савиони. Савиони медленно осмотрел его с головы до ног, отметив вьющиеся светлые волосы, ледяные голубые глаза, черную шелковую рубашку с открытым воротом и тяжелую золотую цепочку на шее.
– Buenos días, – сказал Карлос, сверкнув бриллиантовым кольцом на мизинце, и протянул руку Савиони. Под черной шелковой рубашкой к его груди были прикреплены два маленьких микрофона. В нескольких кварталах отсюда в полицейском фургоне, заполненном записывающим оборудованием, сотрудники подразделения Нинни прислушивались к сигналу.
– Где ты остановился? – спросил Савиони Карлоса через Карпанезе.
– Скажи своему другу, что я не отвечаю на такие вопросы, – ответил Карлос, и Савиони, заикаясь, извинился, с еще большим уважением глядя на холодного «колумбийца».
Трое мужчин перешли в телевизионную комнату, где им было удобнее разговаривать. Савиони принес всем кофе.
– Сколько сахара? – спросил он Карлоса, который делал вид, что не понимает итальянского.
Карпанезе объяснил Карлосу по-испански, что Савиони хотел попросить его о помощи. Когда они закончили, Карпанезе повернулся к портье.
– Савиони, не волнуйся, – сказал он. – Карлос решит все ваши проблемы. Несмотря на то что он выглядит молодо, он профессиональный убийца, лучший из лучших в картеле Медельина. Он убил более ста человек. Он тот, кто может преподать Синьоре урок.
Лицо Савиони озарила улыбка.
– Почему бы тебе не позвонить Пине и не обсудить это с ней? – спросил Карпанезе. – Нам пора идти, у Карлоса есть кое-какие дела, которыми он должен заняться.
Савиони вскочил в приподнятом настроении, впечатленный и горящий желанием угодить.
– Конечно, конечно, я уверен, что Карлос очень занят. Почему бы тебе не взять мою машину? И вот, сегодня ужин за мой счет, – сказал он, вкладывая стотысячную купюру в руку Карпанезе.
Карпанезе проехал на ржавой красной четырехдверной «Кордобе» Савиони, популярной недорогой модели испанского автопроизводителя «Сеат», по улице Виа Лулли от отеля «Адри», проглядывая в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что за ними следит только фургон полицейской разведки. Карлос тихонько закричал в микрофон, прикрепленный к его груди:
– Ragazzi! Какая удача! Нужно напичкать эту колымагу жучками!!!
Вернувшись во двор на площади Сан-Сеполькро, команда Нинни разместила скрытые микрофоны в машине Савиони и вставила чип за приборной панелью, чтобы отслеживать ее через спутник. Телефоны всех подозреваемых также прослушивались, и агенты Нинни днем и ночью дежурили на центральном посту прослушивания на площади Сан-Сеполькро.
В тот же день Савиони позвонил Пине в дом ее племянницы недалеко от Неаполя, пока полицейские записывали разговор на пленку.
– Пина, ты должна приехать в Милан как можно скорее. У меня есть решение нашей маленькой проблемы. Нам нужно поговорить.
На следующий вечер полицейские записали еще один разговор – Пина из Неаполя звонила Патриции.
– Ciao. Это я. Ты видела новости несколько недель назад? – спросила Пина.
– Да, – ответила Патриция. – Но лучше не говорить об этом по телефону. Нам нужно встретиться.
Пина прибыла в Милан 27 января. Савиони ехал на старом красном «Сеате», чтобы забрать ее в миланском аэропорту Линате, когда полиция выследила его на экране своего GPS. Хотя в молодости она была хорошенькой, сейчас на лице Пины, которой был почти пятьдесят один год, проступал отпечаток тяжелой жизни. Ее светлые волосы в беспорядке рассыпались по плечам, а под глазами виднелись тяжелые мешки, что делало ее похожей на бассета. Лоб, казалось, был сплошь изрезан длинными морщинами. Савиони поехал на площадь возле отеля «Адри», где припарковался, чтобы они могли поговорить. А бобины полицейских магнитофонов продолжали крутиться.
– Gesummio, Ивано, – сказала Пина, призывая Иисуса Христа на неаполитанском диалекте, заламывая руки и плотнее закутываясь в свой тонкий серый плащ. – Когда я прочитала несколько недель назад, что расследование продлили, я чуть не упала в обморок, глядя на газету. Уже один раз продлили на полгода и ничего не придумали. Что они раскопали? О чем они думают?
– Dai, stai tranquilla, – увещевал ее Савиони, прося сохранять спокойствие и предлагая ей сигарету, которую она с благодарностью приняла. – У них ничего нет. Это просто рутина, – сказал он, прикуривая для нее сигарету.
– Я перестала разговаривать по телефону, потому что думаю, что он прослушивается, – продолжила Пина, заламывая руки. – Я думаю, что за ней следят. Если что-то начнет вылезать наружу, сразу скажи – я поеду за границу, иначе мы все попадем в тюрьму. Моя подруга Лаура говорит, что они нас никогда не найдут, но мы должны быть очень осторожны. Один неверный шаг – и patatrac![45] Начнется сущий ад!
– Ascoltami, Пина, послушай, я должен сказать тебе кое-что важное, – сказал Савиони, закуривая. – Я встретил одного колумбийца, действительно крутого парня. Ты должна увидеть его глаза, они как лед, – выдохнул Савиони. – Он убил более ста человек. Нас познакомил Карпанезе. Я всегда знал, что будет выгодно позволить ему жить у нас бесплатно – в любом случае этот парень может помочь нам разобраться с Синьорой. Он заставит ее заплатить.
Пина искоса посмотрела на Савиони. Дым от ее сигареты выходил из окна, которое было приоткрыто.
– Ты уверен? Может быть, сейчас не лучшее время. Если они продлили расследование – может, нам стоит пока просто затаиться. А что, если они следят за ней?
Савиони нахмурился и покачал головой.
– Ооооо, Пина, пора положить этому конец, – воскликнул Савиони. – Ты получаешь ежемесячную стипендию, а как насчет остальных?
– Да, колоссальные три миллиона лир [около шестисот долларов] в месяц, – отрезала Пина. – Это все, на что я живу! А что будет, если она передумает? С меня хватит. Ты знаешь, я отношусь к этому так же, как и остальные: мы берем на себя все риски, а она снимает все сливки. Может быть, ты и прав. Может быть, мне стоит поговорить с ней еще раз, сказать ей: «Мы сделали это вместе, и теперь ты должна отдать нам то, что причитается», – сказала Пина.
– А если она откажется, – вставил Савиони, – мы попросим colombiano с ледяными глазами принести нам ее голову на серебряном блюде!
В течение следующих нескольких дней полицейские бобины жужжали и записывали каждый разговор Патриции, Пины и Савиони. Нинни радостно усмехался. У него были записи разговоров Савиони и Пины, которые рассказывали о деле. У него был разговор между Савиони и Бенедетто Черауло, предполагаемым киллером, и у него был разговор между Савиони и Пиной, в котором говорилось о Чикале, предполагаемом водителе машины для бегства. Все, что ему было нужно, чтобы пасьянс сложился, это Синьора. Но Синьора была умна и, хотя постоянно говорила по телефону, никогда не обсуждала никаких новых условий. Нинни ждал, пока вращались бобины. С годами он понял, как важно не поддаться волнению в момент прорыва в расследовании.
– Если у вас есть хорошая зацепка, часто лучше всего просто распутывать ее до конца, – говорил Нинни позже. – У меня все было настроено: «Карлос», прослушиваемые телефоны, жучки в машине – мы знали, кто они такие и что они сделали. Все, что им нужно было сделать, это поговорить.
У Нинни не было столько времени, сколько он хотел. Тридцатого января его вызвал один из агентов на посту прослушивания.
– Capo! Я думаю, вам стоит это послушать. – Он включил разговор Патриции с одним из ее адвокатов, состоявшийся тем утром.
– Над этой семьей сгущаются темные тучи, – зловеще сказал адвокат, хотя предметом разговора был явно безобидный долг, который Патриция наложила на местного ювелира. После экстренного совещания с Ночерино и его начальством они решили, что у них достаточно улик, чтобы завершить расследование. Они запланировали провести аресты на рассвете следующего утра.
– Мы решили, что она прознала о нас, – сказал Нинни позже. – Мы боялись, что она может ускользнуть из Италии, и тогда мы никогда ее не схватим, – сказал Нинни.
Когда утром 31 января 1997 года агенты доставили Савиони в штаб-квартиру уголовной полиции на площади Сан-Сеполькро, Нинни попросил привести его к нему. Савиони рухнул на стул перед столом Нинни, его руки были скованы наручниками спереди. Нинни попросил одного из своих офицеров снять с Савиони наручники. Он предложил ему сигарету, которую тот взял.
– На этот раз ты проиграл, – протянул Нинни. – Мы на шаг впереди вас – мы все знаем. Ваша единственная надежда – признаться, и, если вы это сделаете, все пройдет легче.
– Я действительно думал, что он мой друг, – сказал Савиони, покачивая головой и попыхивая сигаретой. Он догадался, что Карпанезе обратился в полицию. – Я уверен, что это был он. Он продал меня. Он предал меня.
В этот момент в дверь постучали. Нинни поднял глаза и увидел голубоглазого блондина – инспектора Колленги.
– Аааа, смотри, кто здесь! Савиони, это же твой друг, – лукаво улыбнулся Нинни.
Савиони обернулся и узнал «Карлоса», колумбийца с ледяными глазами.
– О нет, Карлос, они тебя тоже поймали? – выпалил он.
– Ciao, Савиони, – сказал «Карлос» на прекрасном итальянском. – Я – Ispettore