Колленги.
Савиони поднес кулак ко лбу.
– Какой я идиот, – пробормотал он.
– Как видите, на этот раз мы вас переиграли! – сказал Нинни. – Хотите послушать свои собственные слова? Я могу поставить запись. Ваша единственная надежда – признаться. Суд будет более снисходительным к вам, если вы это сделаете.
Глава 18. Суд
Около полдесятого утра 2 июня 1998 года дверь справа от судейской коллегии распахнулась и пять охранниц в ярких голубых беретах сопроводили Патрицию в переполненный зал в здании миланского суда. Ропот прокатился по толпе. Когда Патриция вошла, фотографы и телеоператоры рванулись вперед с видом испуганных оленей, застывших в свете автомобильных фар. Ее адвокаты, одетые в широкие черные мантии с кисточками и белые манишки с оборками, поднялись со своих мест в первом ряду, чтобы поприветствовать ее.
Судебный процесс по делу об убийстве Маурицио Гуччи шел уже несколько дней, но тем серым утром вторника Патриция впервые предстала перед судом. Она предпочла пройти предварительные допросы в своей камере в Сан-Витторе, что было ее правом. Патриция кратко проконсультировалась со своими юристами, двумя известными адвокатами по уголовным делам. Знаменитый седовласый Гаэтано Пекорелла станет deputato итальянского парламента до завершения судебного процесса. Вечно загорелый Джанни Дедола защищал ведущих бизнесменов, в том числе телевизионного магната и бывшего премьер-министра Сильвио Берлускони. Оба адвоката убедили Патрицию явиться в суд задолго до того, как начать выступление в свою защиту, чтобы привыкнуть к атмосфере в зале суда.
Патриция прошла мимо прокурора Карло Ночерино и рядов адвокатов и журналистов позади него и села на последнюю скамейку. За ее спиной любопытные зрители пытались получше рассмотреть ее, прижимаясь к деревянной оградке высотой по пояс, отделявшей участников процесса от публики. Слева от нее толпились журналисты, мельтеша за фигурами охранниц в голубых беретах и записывая каждую деталь ее внешнего вида в свои блокноты. От светской королевы, усыпанной драгоценностями и самоуверенностью, не осталось и следа. В возрасте почти пятидесяти лет, бледная и растрепанная, Патриция, вошедшая в зал суда в тот день, была полностью сбита с толку. Никогда еще ее не выставляли напоказ таким образом, и она была совершенно не готова к тому, с чем ей пришлось столкнуться. Ее короткие спутанные темные волосы обрамляли лицо, опухшее от лекарств. Она посмотрела на свои руки, избегая пристальных взглядов окружающих, и наматывала на правое запястье бледно-зеленые четки, подаренные ей популярным священником-целителем монсиньором Милиньо. На правой руке были синие пластиковые часы «Свотч». Хотя ее гардероб на Корсо Венеция был переполнен дизайнерскими костюмами и полками с подходящими сумками и туфлями, в то утро Патриция была одета в простые синие хлопковые брюки, рубашку-поло и хлопковый свитер в бело-голубую полоску, обернутый вокруг ее плеч. Всегда осознавая свой миниатюрный рост, на своих крошечных ножках она носила заостренные белые кожаные туфли 34-го размера на десятисантиметровом каблуке.
Снаружи перед зданием суда гудели моторами фургоны телеканалов, готовые к прямой трансляции. Огромное здание, облицованное белым мрамором с надписью IVSTITIA («Юстиция») на фасаде, было спроектировано Марчелло Пьячентини, ведущим архитектором во времена Муссолини. Церкви, сады и два монастыря были снесены, чтобы построить здание суда, которое занимало целый городской квартал в восточной части Милана. Каждый день толпы людей стягивались к зданию суда, парковали велосипеды, скутеры и автомобили и поднимались по бетонным ступеням, чтобы столкнуться с не самыми приятными аспектами жизни. Внутри километры коридоров огибали главное фойе, колонны которого достигали высоты нескольких этажей. Оттуда извилистые коридоры расходились, соединяя около 65 залов судебных заседаний и 1200 кабинетов этого лабиринта в стиле Кафки. Прямо за зданием суда стояла базилика Санта-Мария-делла-Паче, где Маурицио обвенчался с Патрицией 26 лет назад.
За несколько недель до суда итальянские газеты и телеканалы начали штамповать яркие анонсы предстоящей схватки между «черной вдовой», как они называли Патрицию, и «черной ведьмой», как они называли Пину, несмотря на протесты Ориммы, заявлявшей, что у нее не было сверхъестественных способностей. В марте, за два месяца до начала суда, Пина нарушила пятнадцатимесячное молчание и сделала признание. Она сказала, что Патриция отправила в ее камеру записку через другого заключенного, предлагая «заполнить ее камеру золотом», если она возьмет на себя всю вину в убийстве Маурицио. Обиженная и рассерженная Пина послала Патрицию к черту и попросила своего адвоката позвонить Ночерино.
– Я уже не молода, и я здесь надолго! Что толку от двух миллиардов лир [примерно 1,5 миллиона долларов], когда ты в тюрьме? – негодовала Пина, которой в марте исполнилось пятьдесят два года.
И Пина, и Патриция содержались в женском отделении тюрьмы Сан-Витторе, расположенной на западной окраине центрального округа Милана. Савиони, швейцар отеля, и Черауло, предполагаемый киллер, также находились там, в то время как Чикала, бывший владелец пиццерии, был заключен в Монце, недалеко от Милана. В серых стенах Сан-Витторе находилось почти 2000 человек; тюрьма была построена в 1879 году и рассчитана всего на 800 заключенных. Это здание, скопированное с филадельфийской модели, давно известной среди экспертов в области устройства тюрем, состояло из центральной башни и отходящих от нее четырех крыльев, образующих крест. Около ста из 2000 заключенных были женщинами. Они содержались отдельно в невысоком бетонном здании напротив главного входа, между двумя передними крыльями. Вооруженные охранники расхаживали по высоким внешним стенам, окружавшим тюрьму, а другие стояли на смотровых вышках на каждом углу. Охранники наблюдали, как заключенные выходили во дворы на прогулку каждое утро и после обеда, в то время как всего в нескольких метрах от них, по другую сторону стен, жители Милана передвигались взад и вперед по оживленным улицам города. Вход в Сан-Витторе напоминал ворота средневековой крепости. Камни розового цвета обрамляли высокие сводчатые двери и окна наверху, а стены с раздвоенными зубцами – верх главного здания.
Сан-Витторе стала символом Tangentopoli, коррупционного скандала, разгоревшегося в ходе операции «Чистые руки»[46]. Тогда были арестованы и заключены в тюрьму ведущие политики и крупнейшие бизнесмены, от них добивались признаний в том, что они давали взятки и получали откаты, исчислявшиеся миллионами долларов. Однако их предварительное заключение вместе с осужденными торговцами наркотиками и мафиози вызвало жаркую полемику о гражданских правах. Протестующие заявили, что условия содержания стали причиной двух самоубийств среди заключенных политиков и бизнесменов.
Поскольку адвокаты Патриции тщетно боролись за ее освобождение под домашний арест по медицинским и психологическим причинам, ссылаясь на периодические эпилептические приступы после операции по удалению опухоли мозга, каждый день в Сан-Витторе все сильнее отдалял Патрицию от мира роскоши, который она завоевала и потеряла.
Вначале Патриция конфликтовала с сокамерницами.
– Они думают, что я экзальтированная, избалованная и у меня в жизни было все, поэтому я должна платить за это, – говорила она.
Она попросила разрешения оставаться одной во время перерыва в отдельном дворе после того, как другие женщины начали насмехаться над ней, плевать в нее и бросать ей волейбольный мяч в голову во время групповых упражнений в главном дворе. Директор Сан-Витторе, понимающий человек, который помогал поддерживать высокий моральный дух, несмотря на тесноту, согласился. Но когда Патриция попросила разрешения установить в ее камере холодильник для хранения домашнего мясного рулета и других деликатесов, которые ее мать, Сильвана, передавала по пятницам, он отказал.
Когда она вызвалась купить холодильник в каждую камеру, он снова отказал. Патриция вздохнула, смирилась со скудной тюремной едой и до поздней ночи смотрела телевизор в серых стенах камеры номер 12 – «для некурящих».
Эта камера на третьем этаже имела площадь не более шести квадратных метров. Две двухъярусные кровати, две односпальные кровати, стол, два стула и два шкафчика расположились вдоль стен, оставляя узкий проход посередине. Маленькая дверь в дальнем углу вела в крошечную комнату с туалетом и раковиной. В другом углу стояли стол и стулья для еды, которую тюремный персонал подавал на подносах три раза в день через отверстие в железной двери камеры. Патриция сворачивалась калачиком на своей нижней койке, где она приклеила фотографию Падре Пио, знаменитого священника, причисленного к лику блаженных, чей образ был широко коммерциализирован.
Вначале она отказывалась общаться со своими сокамерницами – итальянкой Даниэлой, заключенной в тюрьму по обвинению в умышленном банкротстве, и Марией, румынской девушкой, обвиненной в проституции. Она замыкалась в себе, листая журналы и вырывая фотографии понравившихся ей нарядов. Сильвана делала все возможное, чтобы побаловать ее, принося ей ночные рубашки и нижнее белье из шифона и шелка, которым завидовали ее сокамерницы. Сильвана также приносила помады, кремы для лица и любимый парфюм Патриции – «Палома Пикассо». Патриция писала своим дочерям нежные письма, запечатывая конверты наклейками с сердечками и цветами и подписываясь именем Патриция Реджани Гуччи, от которого она решила не отказываться. Она запретила Алессандре и Аллегре навещать ее, кроме как на Рождество и Пасху, заявив, что тюрьма – не то место, где молодые девушки должны навещать свою мать.
Дважды в неделю тюремные охранники проводили ее по длинному коридору, чтобы она могла позвонить домой по оранжевому телефону-автомату. Помимо библиотеки, швейной мастерской и часовни, в Сан-Витторе был парикмахерский салон, куда Патриция ходила раз в месяц. Там, с разрешения директора тюрьмы, знаменитый итальянский гуру-парикмахер Чезаре Рагацци ухаживал за волосяным имплантатом, который покрывал шрам Патриции после операции на мозге. По ночам, страдая бессонницей, она читала комиксы, чтобы заснуть. Все это время она думала о предстоящем суде.