Пина, опасаясь, что Патриция решила свалить все на нее, нарушила договор о молчании и рассказала всю грязную историю Ночерино, указав на Патрицию как на автора идеи с убийством. Признание Пины подтвердило то, что Савиони рассказал в офисе инспектора полиции Нинни в день своего ареста.
Ночерино был в восторге. Несмотря на тщетные двухлетние попытки разобраться в деле Маурицио, к моменту начала судебного процесса в мае 1998 года он собрал ошеломляющее количество улик против Патриции, набив ими 43 картонных коробки для документов. Адвокатам защиты пришлось заплатить кругленькую сумму, чтобы сделать фотокопии содержимого, а судебным секретарям неоднократно приходилось возить ящики в зал суда и обратно на металлических тележках. Помимо признаний Пины и Савиони у Ночерино были тысячи страниц стенограмм телефонных разговоров, в том числе разговоров Патриции с соучастниками, а также показания друзей, слуг, экстрасенсов и всевозможных специалистов, имевших дело с четой Гуччи. Осенью 1997 года следователи даже совершили обыск в тюремной камере Патриции, обнаружив выписку с ее банковского счета в Монте-Карло под кодовым названием Lotus B, в которой были сняты суммы, соответствующие суммам, которые, по словам Пины и Савиони, они получили. На полях рядом с цифрами Патриция написала «П» вместо Пины. У Ночерино даже были дневники Патриции в кожаном переплете, которые полиция конфисковала при ее аресте. Но у него не было прямого признания Патриции в ее причастности, и это его беспокоило.
Со своего места в глубине зала суда Патриция безучастно осматривала коричневую стальную клетку – стандартную составляющую итальянских залов судебных заседаний, – которая размещалась вдоль правой стены зала с высокими потолками. Хотя в Италии обвиняемые считаются невиновными до тех пор, пока их вина не будет доказана, люди, обвиняемые в насильственных преступлениях, должны отсиживать судебные процессы в клетке. Внутри Бенедетто Черауло, обвиняемый в непосредственном совершении убийства, и Орацио Чикала, предполагаемый водитель машины для бегства, свесили руки через решетку и смотрели на море журналистов, адвокатов и любопытных зевак. Сорокашестилетний Черауло, одетый в аккуратно застегнутую рубашку и куртку, с недавно подстриженными и причесанными волосами, гордо смотрел на толпу пронзительным взглядом. Он объявил себя невиновным – и не было прямых доказательств его роли в убийстве, хотя Ночерино был уверен, что у него достаточно косвенных доказательств для вынесения обвинительного приговора, включая признание Савиони, в котором Бенедетто был назван исполнителем. Рядом с ним склонился лысеющий 59-летний Чикала, его большая куртка свисала с плеч, словно с вешалки. После двух лет в тюрьме разорившийся владелец пиццерии потерял почти 15 килограммов и большую часть своих волос. Ряд матовых окон с жалюзи над клеткой был единственным источником свежего воздуха в комнате. Черная мраморная плитка на стенах доходила до высоты примерно в 2,5 метра, уступая место грязной белой штукатурке, покрывающей остальные стены и потолок.
Патриция не хотела смотреть на Пину, которая сидела на скамейке в нескольких рядах от нее с новой красной прической и в хлопковым свитере с тигровым орнаментом. Время от времени Пина наклонялась, чтобы перешептываться со своим адвокатом Паоло Трейни, дородным улыбчивым мужчиной, который сопровождал свою речь, размахивая ярко-синими очками для чтения, что положило начало модной тенденции среди других юристов миланского суда. Ивано Савиони, швейцар отеля «Адри», с угрюмым лицом и блестящими от геля волосами, в черном костюме и розовой рубашке, бесшумно опустился на заднюю скамейку справа от Патриции в окружении конвоиров.
Раздался звонок, и голоса затихли, когда в зал суда вошел судья Ренато Людовичи Самек, сопровождаемый помощником, оба в традиционных черных мантиях и белых манишках судейского корпуса. Следом за ними вошли шесть гражданских присяжных и два заместителя в деловой одежде с церемониальной лентой через плечо, с цветами итальянского флага – белым, красным и зеленым. Все они заняли свои места на деревянной трибуне, огибающей возвышение в передней части зала. Самек сел, и присяжные заняли места по обе стороны от него и его помощника. Самек строго смотрел через очки на кончике носа, пока охранники выводили операторов и фотографов, которым было запрещено присутствовать на самом процессе.
– Если у кого-то еще раз зазвонит telefonino, владельца попросят уйти, – сказал Самек, глядя на собравшихся после безуспешной попытки открыть слушание на фоне чьего-то трезвонящего телефона. Самек – худощавый мужчина с небольшими залысинами и невозмутимым лицом с тонкими губами – прославился в судебном сообществе Милана после процесса, проходившего в бункере повышенной безопасности под Сан-Витторе в 1988 году. В тот день, во время процесса над боссом мафии Анджело Эпаминондой – опасным гангстером, в послужном списке которого значилась длинная череда убийств, – в зале суда началась стрельба. Когда испуганные адвокаты и помощники юристов нырнули под столы и стулья, Самек вскочил на ноги, призывая к порядку, – единственный, кто остался стоять во всем помещении. В результате перестрелки между членами клана два карабинера были тяжело ранены. Чтобы показать, что власти нельзя испугать подобной демонстрацией силы, Самек лишь ненадолго приостановил слушания и возобновил их в тот же день.
Во время процесса по делу об убийстве Гуччи Самек проявил себя как требовательный руководитель, придерживаясь интенсивного графика слушаний (три дня в неделю) и встречаясь с присяжными в выходные дни для рассмотрения доказательств. Самек, который должен был вынести приговор вместе с присяжными, как это принято в итальянской судебной системе, настаивал на четкости в ходе всего судебного процесса. Не терпящий не относящихся к делу вопросов или уклончивых ответов, он часто сам брал на себя задачу допроса свидетелей, что неслыханно для судебных процессов в США. Адвокаты за глаза сравнивали Самека с непоколебимым огромным мраморным барельефом святого Амвросия, покровителя Милана, который находился на стене за трибуной. В правой руке святой держит кожаную плетку с семью завязанными на узлы хвостами, и две неуклюжие фигуры падают под его ударами.
В последующие недели и месяцы итальянцы пристально следили за процессом в газетах и на телевидении, поскольку сообщения о свидетельских показаниях складывались в эпическую историю любви, разочарования, власти, богатства, роскоши, ревности и алчности.
Суд по делу об убийстве Гуччи стал итальянским эквивалентом дела О. Дж. Симпсона[47] в Соединенных Штатах.
– Это не дело об убийстве, – бормотал адвокат Патриции Дедола. – На фоне этой истории греческая трагедия выглядит как детская сказка.
Суд высветил яркую, бурную жизнь Маурицио и Патриции, разительно контрастирующую с серой нищетой, в которой жили Пина и трое ее сообщников. И, подобно судебному разбирательству по делу О. Дж. Симпсона, которое подчеркнуло расовые разногласия в американском обществе, судебное разбирательство по делу Гуччи показало пропасть, разделяющую богатых и бедных в Италии.
Миллионы итальянцев зачарованно смотрели свои телевизоры несколькими днями ранее, когда обвинение и защита выступали со своими вступительными речами. Ночерино, мрачный и красивый обвинитель, стоял в левой части зала суда, лицом к судье и телевизионной камере, которую Самек разрешил использовать на открытии и закрытии процесса, и изображал Патрицию как одержимую, полную ненависти разведенную женщину, которая хладнокровно и решительно организовала убийство своего мужа, чтобы получить контроль над его многомиллионным состоянием.
– Я намерен доказать, что Патриция Мартинелли Реджани договорилась о гонораре, который она готова предложить за организацию и исполнение убийства Маурицио Гуччи, и произвела платежи несколькими частями, включая авансовый платеж и окончательный расчет, – сказал Ночерино, и его голос эхом отдавался под высоким потолком зала суда.
Адвокаты Патриции, Пекорелла и Дедола, стоявшие в правой части зала суда, не отрицали навязчивую ненависть Патриции к Маурицио, которую, по их признанию, она широко транслировала. Но они изобразили ее как богатую, больную женщину, ставшую марионеткой своей давней подруги Пины Ориммы. Они сказали, что Пина, а не Патриция, организовала убийство, а затем шантажировала и угрожала Патриции, чтобы та молчала. По словам адвокатов, 150 миллионов лир (около 93 тысяч долларов), которые Патриция выплатила перед убийством, были щедрой ссудой нуждающемуся другу. 450 миллионов лир (около 276 тысяч долларов) она заплатила тому же человеку после того, как он стал угрожать Патриции и ее дочерям. Дедола своим звучным баритоном драматично заявил, что доказательством было письмо из трех строк, которое Патриция написала, подписала и отправила миланскому нотариусу в 1996 году, где говорилось: «Я была вынуждена заплатить сотни миллионов лир за собственную безопасность и безопасность своей семьи. Если со мной что-нибудь случится, то только потому, что я знаю имя человека, убившего моего мужа: это Пина Оримма».
Элегантная риторика Дедолы и явно отчаянная попытка с письмом Патриции не помогли сдержать резкий удар, нанесенный ее защите тем серым утром вторника – Орацио Чикала, водитель машины для бегства, неожиданно сделал признание. Стратегия защиты меркла на фоне причудливой истории, которую Чикала рассказал простой неграмотной речью необразованного человека на сицилийском диалекте – истории мстительной принцессы Патриции и нищего, которым был он сам.
Тюремные охранники в голубых шапочках выпустили Чикалу из клетки, позволив ему встать рядом со своим адвокатом, женщиной лет сорока. Они составляли странную пару: адвокат – очаровательная опытная, покорившая зал суда своим бархатным голосом, красивыми темными волосами и обтягивающими костюмами, и сутулый, тощий Чикала, утянувший свою семью на дно сначала игорными долгами, а теперь участием в убийстве.