справедливой платой за его смерть.
Ночерино напомнил Патриции, что в течение нескольких месяцев после смерти Маурицио они с Пиной почти ежедневно разговаривали по телефону, вместе отправились в круиз на «Креоле» и в отпуск в Марракеш.
– Ваши отношения создавали впечатление близкой дружбы между двумя женщинами, а не шантажистки и ее жертвы, – отметил Ночерино.
– Пина предупредила меня, что телефоны почти наверняка прослушиваются, и сказала, что я не должна выдавать напряжение в голосе или словах. Она сказала, что наше поведение должно было казаться таким же нормальным, как и всегда, – парировала Патриция, не моргнув глазом.
В сентябре Сильвана давала показания в защиту дочери. Одетая в простые коричневые брюки и подходящий к ним клетчатый жакет, с рыжими волосами, зачесанными назад, она описала Патрицию как «пластилин в руках Пины – Пина решала все, от того, что они будут есть на ужин, до того, куда они поедут на отдых». Ее скрюченные пальцы покоились на посеребренной трости, а темно-карие глаза были непроницаемыми и тусклыми. «Пина пропила свой мозг», – сказала она. Сильвана также признала, что Патриция открыто говорила о поиске убийцы для Маурицио и что она, Сильвана, не воспринимала это всерьез.
– Она говорила об этом так, как если бы сказала: «Не хочешь пойти попить чаю в Сант Амброус?» К сожалению, я никогда не придавала большого значения ее словам…
Самек поднял глаза поверх очков и посмотрел на Сильвану.
– Почему «к сожалению»? – спросил он.
– Потому что мне следовало заставить ее перестать говорить эти глупости, – ответила Сильвана.
– Хммм, – вслух задумался Самек. – Это ваше «к сожалению» меня не убеждает.
В конце октября Ночерино выступил с обвинительной речью, которая растянулась на два дня и пестрела деталями сложного судебного процесса. Самек снял очки и устроился в своем кожаном кресле с высокой спинкой. Свидетельское кресло пустовало, и единственная телекамера нацелилась на Ночерино.
– Патриция Мартинелли Реджани категорически отвергла обвинение в том, что она заказала убийство Маурицио Гуччи, – сказал Ночерино, и его слова разнеслись под сводами зала суда. – Она предложила нам свою версию фактов, сказав, что Пина Оримма сделала ей подарок и угрозами заставила ее заплатить за него. Это была ее защита. Но ее аргументация не заслуживает доверия, – мягко сказал Ночерино, прежде чем снова повысить голос. – Патриция Мартинелли Реджани была женщиной из высшего общества, чья гордость была глубоко ранена руками ее мужа. Только его смерть могла прижечь эти раны! – выкрикнул он. – И после его смерти она говорит о безмятежности, которую она наконец чувствует, она записывает слово «PARADEISOS» в своем дневнике – это многое говорит о ее сущности, – сказал Ночерино. В заключение он попросил суд приговорить всех пятерых обвиняемых к пожизненному заключению – самому суровому наказанию по итальянским законам. Патриция немедленно объявила голодовку в знак протеста.
Дочери Патриции, Алессандра и Аллегра, впервые предстали перед судом в тот день, когда ее защитники выступили со своим заключительным словом. Две девушки забились на заднюю скамейку с Сильваной, а Патриция осталась впереди между своими адвокатами.
Когда адвокат Патриции, Дедола, заговорил, зал с высокими потолками наполнился его дрожащим баритоном.
– Есть один злодей, который украл у Патриции желание увидеть мертвым ее мужа! – нараспев произнес Дедола. – Злодей, державший все в своих руках! Этот злодей в зале суда. Злодей – это Пина Оримма!
Во время перерывов в заключительной речи Дедолы Патриция подходила, чтобы обнять и поцеловать своих дочерей, которых она видела всего несколько раз с момента своего ареста на рассвете. Когда она обнимала девочек, их окружали мигающие вспышки папарацци, которые толпились в зале суда. Девочки погладили Патрицию по щекам и передали ей пакет моркови, чтобы она могла что-нибудь съесть, несмотря на голодовку. Они неловко болтали, делая вид, что игнорируют толпу зевак, которые лишали их возможности поговорить с глазу на глаз, на которую они надеялись.
Третьего ноября, в последний день судебного процесса, небо, здания и улицы отливали одним и тем же грязно-серым цветом, что не так уж необычно для миланских зим. Самек начал заседание ровно в половине десятого и объявил, что приговор будет вынесен во второй половине дня. Репортеры выбежали из зала суда, чтобы уведомить свои головные офисы. Затем Самек позволил каждому из подсудимых сделать заявление.
Патриция, одетая в черный костюм от Ив Сен-Лорана и черную куртку с капюшоном на подкладке из тонкой серебристой ткани, встала первой. Она отказалась от заявления, подготовленного ее адвокатами, предпочитая использовать собственные слова.
– Я была наивна до глупости, – сказала она. – Я оказалась вовлеченной в это дело против своей воли и категорически отрицаю, что была соучастницей.
Затем она повторила старую пословицу, которую приписала Альдо Гуччи: «Никогда не пускайте волка в свой курятник, даже дружелюбного. Рано или поздно он проголодается». Сильвана цокала языком из-за своенравия дочери и отказа читать заявление адвокатов.
Роберто и Джорджо Гуччи, каждый из которых в тот вечер наблюдал за ней в новостях по отдельности – Роберто во Флоренции, Джорджо в Риме, – были в ярости из-за того, что она упомянула имя их отца в этой грязной истории, которую сама спровоцировала.
Ближе к вечеру небо затянуло туманом, заморосил мелкий дождь. Поток журналистов и операторов потек к зданию суда, где мраморные глаза святого Амвросия мрачно смотрели на переполненный зал. Поднялся ропот, когда охранники в голубых беретах привели Патрицию и четырех ее сообвиняемых. Она устроилась на скамейке между адвокатами, ее глаза расширились, а кожа была бледной и похожей на воск. Пока журналисты и операторы боролись за место, Ночерино взял за руку Тольятти, молодого карабинера, работавшего с ним последние три года. На мгновение темная голова склонилась к светлой, и Ночерино шепнул Тольятти: «Mi raccomando[49], что бы ни случилось, держи себя в руках. Не выходи из себя». Ночерино знал, что Тольятти, который мог быть эмоциональным, потратил последние три года своей жизни на поиски зацепок в деле об убийстве Гуччи – и не хотел бурной реакции, будь то радость или отчаяние.
Все взгляды следили за помощницей Самека, пока она ходила взад и вперед между битком набитым залом суда и судейскими комнатами. Отсутствовали только Сильвана, Алессандра и Аллегра. В то утро, после последних показаний подсудимых, они отправились в Санта-Мария-делле-Грацие, церковь, которая ежегодно привлекает сотни туристов современной реставрацией «Тайной вечери». Они поставили три свечи: первую – Экспедиту, святому всепрощения, как просила их Патриция. Затем они зажгли еще две – одну за Патрицию и одну за Маурицио.
Алессандра уехала в Лугано, где у нее была собственная квартира, чтобы побыть в одиночестве. Там она изучала бизнес в филиале престижного миланского университета Боккони. Она сунула в рукав три изображения святых – Экспедита, Мадонну Лурдскую и святого Антония – и попыталась сходить на занятия, но образы ее матери, адвокатов, присяжных и судьи в зале суда не выходили у нее из головы, и она не могла сосредоточиться. Она вернулась в свою квартиру, посмотрела свою любимую видеокассету – «Красавицу и чудовище» Уолта Диснея – и помолилась.
В 17:10, после почти семи часов обсуждений, прозвенел звонок и в зал ворвался Самек в сопровождении помощника и шестерых присяжных. Фотографы и телеоператоры ринулись вперед. На несколько секунд треск затворов фотоаппаратов стал единственным звуком в помещении.
Самек на мгновение оторвался от листа белой бумаги, который держал в руках, чтобы осмотреть толпу, прежде чем начал читать. «Именем итальянского народа…»
Патриция Мартинелли Реджани и все четверо сообщников были признаны виновными в убийстве Маурицио Гуччи. Самек огласил тюремные сроки, которые в итальянских судах озвучивают в момент вынесения вердикта: Патриция Реджани – 29 лет; Орацио Чикала – 29 лет; Ивано Савиони – 26 лет; и Пина Оримма – 25 лет. Несмотря на просьбу Ночерино, только киллер Бенедетто Черауло был приговорен к пожизненному заключению. Публика зашумела.
Пока телекамеры выискивали Патрицию, она стояла неподвижно, не сводя глаз с лица Самека. Когда он зачитывал приговор, ее ресницы задрожали. Она на мгновение опустила глаза, затем снова подняла, бесстрастная, когда Самек закончил читать. Он снова окинул взглядом собравшихся, сложил лист бумаги и вышел. На часах было 17:20.
Толпа в зале суда рванулась вперед, когда дверь за Самеком и присяжными закрылась. Журналисты и камеры окружили Патрицию, которая пряталась между темными мантиями своих адвокатов.
– Истина – дочь времени, – сказала она и умолкла, отказываясь говорить что-либо еще. Дедола поднес сотовый телефон к уху и позвонил в квартиру на Корсо Венеция, 38, где Сильвана и Аллегра ожидали приговора.
Когда Самек огласил приговор, кровь прилила к голове Тольятти. Он никогда не слышал, чтобы человек, заказавший убийство, получал меньше, чем киллер. Он посмотрел на Ночерино, подавил гнев и убежал из зала суда, быстро подсчитывая в уме – 29 лет? Это означало, что Патриция Реджани может выйти через 12–15 лет. Ей будет 62–65 лет. Тольятти, после всех рассмотренных им дел об убийствах, почувствовал себя разбитым.
В клетке угрюмый Бенедетто Черауло вскочил на скамейку, цепляясь за решетку, глядя на толпу в поисках своей молодой жены в толпе. Она, мать их новорожденного ребенка, заливалась слезами.
– Я знал, что это так и закончится! – крикнул Черауло сквозь толпу. – Они думают, что изобрели велосипед! Я ничего не могу сделать, кроме как кричать о своей невиновности. Я просто обезьяна в клетке!
Несмотря на суровые тюремные сроки, Пина, Савиони и Чикала вздохнули с облегчением. Все было кончено; они избежали пожизненного заключения. Они шепотом переговаривались со своими адвокатами. За хорошее поведение их могли помиловать через 15 лет или даже раньше.