Во времена моего детства всем заведовала миссис Хауэлл, жена священника; именно она увлекла меня музыкой. Честно, она заставила меня полюбить музыку. Миссис Хауэлл вела и взрослый хор, и детский. Иногда два хора исполняли гимны вместе; иногда мы, дети, пели свои гимны во время службы. Миссис Хауэлл говорила, что от звука детского пения она яснее ощущает присутствие Бога, и учила нас не бояться петь; не беспокоиться, что сфальшивим, а петь сердцем. Она говорила, что так не появится ни одной неправильной и фальшивой ноты.
Да, я очень, очень любила миссис Хауэлл.
Когда я была во втором или третьем классе, она поставила меня петь соло — начало «Святой ночи» во время службы при свечах в рождественский сочельник.
— Святая ночь!.. — начала я совсем одна с алтаря, и мой тонкий, дрожащий голос несся над приделами и рядами в старой церкви. На тот сочельник в церкви было темно и холодно. Привычные лица стали неузнаваемыми в колеблющемся свете и завитках черного дыма от свечей в руках. Я четко видела только миссис Хауэлл, которая стояла прямо передо мной, тихо улыбаясь; ее сложенные лодочкой ладони качали воздух гладкими движениями, губы беззвучно повторяли слова вместе со мной.
— Над нами звезд сиянье, — выводила я почти шепотом. — И в эту ночь Спаситель наш рожден.
Церковь была полна, хотя лиц я не видела. Руки дрожали; чтобы успокоить их, я вцепилась в подол красной клетчатой рождественской юбки. Потом набрала воздуха и продолжила, не сводя глаз с миссис Хауэлл:
— Томился мир греховный, прозяба… а… ая (уф). О ценности души поведал Он.
И тут (о, какое счастье!) хор, дети и взрослые, и все прихожане присоединились ко мне.
— Воспрянет мир, ведь ждет его спасенье! Рассвет святой надежду нам принес! Колени преклони! — Тут вступали баритон старого мистера Гамильтона и сладкое, яркое сопрано миссис Райли. — О, ангельское пенье! Святая ночь, когда рожден Христос…
Не описать словами, какие тепло и единение охватывают тебя, когда поешь одна, а потом вдруг тебя поддерживает весь хор. Остаток гимна я пела, широко улыбаясь и выискивая по рядам лица друзей, папы с мамой — теперь я видела их в теплом свете свечей. Они были там. Они пели с нами. Помню маму в тот вечер — как она пела, как улыбалась мне, как текли по ее лицу слезы.
Когда в воскресной школе миссис Хауэлл разучивала с нами этот гимн, она велела нарисовать картинки к каждой строчке. Мне досталась строчка «О ценности души поведал Он». Я нарисовала младенца в яслях с маленьким нимбом над головой и исходящими от него солнечными лучами. Миссис Хауэлл сказала: «Мне нравится, что ты с помощью желтых лучей солнца передала душу и ее ценность».
Я гордо улыбнулась, хотя просто нарисовала младенца Иисуса таким, каким видела повсюду — с маленьким нимбом и лучами золотого света. Душа? Божественная ценность? Можете представить, чтобы взрослый пичкал ребенка такой ерундой?
На следующий день я погуляла с собаками после завтрака, потом надела шерстяную юбку и свитер. Погода переменилась; все-таки нас ждет холодный День благодарения.
Из дома я вышла примерно в полдень. Тесс ждала всех к часу, поскольку хотела подать обед в три. Эмили и Скотт приехали еще вчера вечером, а родители Майкла жили в нескольких минутах. Когда я появилась, все были уже на месте.
Как я говорила, тяжело находиться среди людей, которые свободно пьют. Тесс и Эмили обычно при мне сдерживаются. Выпьют вина, но так, словно пьют без всякого удовольствия. Уотсоны вообще почти не пьют. Так что я подумывала, не опоздать ли немного. И даже размышляла — не выпить ли бокал вина перед отъездом из дома. Многие пьют вино за обедом, когда не работают. Но я испугалась, что они учуют запах. И потом, именно об этом говорили женщины в Хэзел-дене, вспоминая о постыдных пьяных днях, — пить для храбрости. Я не такая. Мне этого не нужно. Так что я приехала вовремя, в час, и обнаружила на крыльце старушку Бонни.
Было холодно, и я позволила ей зайти внутрь со мной. Тесс, как раз проходившая мимо двери с большим блюдом сырных закусок, сразу встрепенулась.
— Мама, я только что ее выпустила. Я все выставляю на кофейный столик — она сожрет.
— О, Тесс, на улице мороз. Может, ее пустить в вашу комнату или еще куда?
— Нет, она будет скулить и царапать дверь. Грейди спит, а она его разбудит. Выпусти ее. Пожалуйста.
— Хорошо, хорошо, — сказала я, хватая Бонни за ошейник и выводя снова на улицу. Я пообещала ей, что попозже стащу для нее кусок индюшки, и бедняжка со стоном опустилась на крыльцо.
Я пошла внутрь, и все начали крепко меня обнимать, даже Нэнси и Билл Уотсоны. Зачем все время обниматься? Скотт держал стакан с «Кровавой Мэри». Когда-то я любила «Кровавую Мэри». И когда Тесс спросила меня, что я буду пить, я хотела попросить диетическую коку, но передумала и сказала:
— Я буду «Кровавую Мэри»… только без водки.
— Значит, «Невинную Мэри»? — засмеялся Скотт. — Я сделаю, Хильди.
Я отправилась за ним на кухню. Было приятно увидеть Скотта, честно признаюсь. Он мне нравится и всегда нравился. Выйдя замуж за Скотта, я вышла за лучшего друга. Наши худшие годы — когда он поют, что гей, но не хотел мне признаться. После развода, когда прошли первая боль от разрыва и финансовые споры, я признала в Скотте старого доброго друга; и он ко мне относится так же.
Тесс суетилась на кухне с Нэнси Уотсон; когда мы вошли, она показалась мне сердитой.
— Ну, мама, папа, у нас тут все в порядке. Почему бы вам не пойти в гостиную к остальным?
— Я только приготовлю маме выпивку, — сказал Скотт.
— А, ладно, — ответила Тесс, поливая птицу жиром; я заметила, как она уголком глаза следит, что наливает Скотт.
— Когда Грейди должен проснуться? — спросила я у Тесс.
— Обычно он встает примерно в два — теперь он спит один раз в день, — доложила Нэнси.
Я улыбнулась ей, подумав про себя «Да знаю я, пух-лик. Ты нянчишь его каждый день».
Скотт выдавил лимон в мой стакан и добавил несколько лишних капель табаско, именно так, как мне всегда нравилось. Мы вернулись в гостиную. Майкл с Биллом смотрели футбол. Мы со Скоттом никогда не увлекались спортом, но постояли рядом несколько минут. Майкл и Билл затаили дыхание.
— Нет, нет, не-е-ет! — внезапно завопил Майкл, хлопнув по дивану кулаком. Мы со Скоттом посмотрели на экран, пытаясь понять, из-за чего шум. Я смотрю спортивные передачи примерно, как кошки смотрят телевизор: мне нравится движение, я могу следить за фигурами на экране, но понятия не имею, что к чему.
— Ну, вот и все, — вздохнул Билл.
Майкл зарычал.
Мы со Скоттом улыбнулись друг другу.
— Пойдем в столовую, посмотришь стол, — сказал он. — Я сервировал его утром.
Мы прошли в столовую и увидели стол для ужина на День благодарения, достойный шоу Марты Стюарт. Скотт собирает французский фарфор, красивые старинные скатерти и салфетки и всегда щедро делится с девочками. Он и мне оставил сказочную коллекцию, но я никогда не сумею сервировать стол, как это делает Скотт. Он расставил букеты в вазах, в центральной композиции использовал сосновые шишки и охапки разноцветных листьев и создал маленькие праздничные подсвечники из малюсеньких тыкв.
Мы отодвинули два стула от стола и, присев, чокнулись.
— Твое здоровье, — сказала я.
— Твое. здоровье, Хильди, — ответил Скотт.
Мы сделали по глотку.
— Ты надолго в Марблхед? — спросила я.
— Собираюсь уехать завтра, с самого утра. Не могу найти надежного человека в магазин, пока меня нет. Зимой я работаю только по выходным.
— Ну конечно, завтра большая продажа, да?
— Может, в «Гэпе». В антикварном деле не то. Однако у нас — у меня — обычно день удачный.
Бывший бойфренд Скотта, Ричард, был и партнером по магазину, но вернулся в Нью-Йорк после разрыва. Мы сделали еще по глотку и улыбнулись друг другу. Скотт выглядел… тучным. Ну, давайте честно. Он выглядел старым. И наверняка думал то же самое про меня.
— По-прежнему в завязке? — спросил Скотт.
— Не в завязке. — Я шутливо нахмурила брови. — На восстановлении.
— Точно, извини, — кивнул Скотт. Потом тихонько спросил: — Ты ходишь на собрания анонимных алкоголиков?
— Ты совсем сбрендил? — прошептала я, и он расхохотался.
— Девочки докладывали, как хорошо идет «программа». В конце концов пришлось спросить, что за программа. Я было подумал, что ты устроила себе какое-нибудь телешоу. Они сказали «папа, это анонимные алкоголики», как будто я идиот. Кажется, они и меня хотят поприжать.
— Ну, если они пригласят тебя на обед без всякого праздника, вот мой совет: спасайся.
Скотт засмеялся:
— Если честно, Хильди, я думаю, ты большая молодец. То, что остаешься трезвой и прочее, молодец. Знаю: это все ради девочек, но и тебе самой это на пользу. Я вижу в тебе перемены. Правда.
«Наверное, это не первая его «Кровавая Мэри», — подумала я. «Перемены». Люди видят то, что хотят видеть.
Грейди проснулся, как по расписанию, в два. Нэнси побежала к нему по лестнице и вскоре принесла — в крошечных серых брючках и крошечной белой оксфордской майке.
— Боже милостивый, — пробормотал мне Скотт. — Только посмотри на маленького республиканца!
— Все нормально, — прошептала я. — Это официальный прием. Ты перепил.
Скотт рассмеялся чересчур громко; Тесс и Эмили бросили на нас строгий взгляд и дружно потащились на кухню.
Все начали играть с Грейди. Он в таком милом возрасте: и ходит, и говорит, и всех очаровывает.
Нэнси требовала от него повторить все буквы в алфавите, которым она его научила. Потом начала:
— А это кто? — И показала на Майкла.
— Папа, — радостно отозвался Грейди.
— А это кто? — Она показала на Билла.
— Деда.
— Правильно. Деда, слышишь, что Грейди говорит?
— Мм-м-м, — согласился Билл, поворачиваясь и подмигивая Грейди, прежде чем снова уставиться в телевизор.
— А это кто? — спросила Нэнси, указывая на меня. Грейди уже отвлекся на стопку галет на сырной тарелке, стоявшей перед ним на кофейном столике.