— Грейди, кто это? — повторила Нэнси, пытаясь заставить Грейди посмотреть на меня. Она хотела развернуть внука, но он вырвался из ее рук и сунул галету в рот. Потом потянулся за сыром бри.
— Нет, Грейди! — закричала Нэнси, схватив его и убирая прочь от соблазнительной тарелки, полной смертельных молочных продуктов. — Пойдем посмотрим, что мамочка тебе приготовила. Только сначала поцелуй бабушку Хильди.
Грейди ревел по сырной тарелке, и когда Нэнси поднесла его ко мне, тряс головой и кричал:
— Нет, нет, нет, нет!
— Он всегда спросонья немного капризничает, — улыбнулась Нэнси.
— Знаю, — сказала я сквозь зубы. Честно, не будь у нее на руках мой внук, влепила бы ей по лицу. Можно ли быть более ужасной бабушкой для Грейди? Никогда не любила Нэнси Уотсон. Дуреха. Если она не сидела с Грейди, то занималась «альбомами» — такое у нее хобби; Тесс часто подсовывает мне приторные альбомы, посвященные Грейди, — похоже, Нэнси выпускает по альбому в неделю. Я улыбаюсь, когда Тесс листает передо мной страницы, и говорю что-нибудь вроде «надо же, столько времени уделять всему подобному!». Или «Наверное, лучше бы здесь были одни фото, без сердечек, вырезанных медвежат и прочего». Новейшее изобретение Нэнси в деле альбомострое-ния заключалось в «пузырях», выходящих из головы Грейди. Подразумевалось, что это смешно. Например, Грейди, завернутый в полотенце после купания, — и пузырь с надписью «А-а-ах, еще один день в спа!» Я старалась сохранять каменное лицо, когда Нэнси или Тесс подсовывали мне альбомы. Наверняка сами они содрогались от хохота, тыкали в фото пальцами и кивали, переворачивая страницы.
Обед все не начинался. Голова раскалывалась. Я пришла к выводу — в течение последних недель, — что нужно переходить с красного вина на белое. От красного ужасно болит голова. Я читала, что тут дело в танинах. Они так действуют на некоторых — вызывают головную боль.
Мы целую вечность болтали со Скоттом, и наконец пришла пора садиться за стол. Эмили открывала на кухне вино.
— Мама! Ты что будешь? — спросила она.
Меня подмывало попросить пакетик сока Грейди. Я чувствую себя инфантильной (этому слову учат в клинике), когда меня спрашивают, чего бы я хотела выпить. Я заметила, что Билл и Нэнси улыбаются мне ужасно покровительственно.
— Скотт, сделай мне еще «Невинную Мэри», — попросила я.
Он смешал мне невинное питье.
Питье для озорных девочек, которым отказано в праве пить взрослые напитки.
Скотт протянул мне стакан, а потом мы все понесли на стол индейку и гарнир: картофельное пюре, брюссельскую капусту и горошек, тыкву и специальные макароны без клейковины — единственное блюдо из ограниченной диеты Грейди, которое он соглашался есть.
Началась обычная беготня — искали соусник, выясняли, какая из солонок работает, пытались определить, откуда запах горелого, — и в конце концов я осталась на кухне одна со своей «Невинной Мэри». Когда все расселись, выяснилось, что Тесс забыла поставить пироги в духовку.
— Я поставлю, — сказала я, поворачиваясь кругом. Я одна еще не села. Поставив в духовку яблочный и вишневый пироги, я плеснула чуть-чуть водки в «Мэри». Немного. Но и не слишком мало. Право слово, День благодарения — тяжелое испытание для трезвого. Нужно расслабиться.
Я уселась, Билл Уотсон прочитал молитву, и мы, подняв бокалы, чокнулись друг с другом. Я глотнула своего напитка. Я не пила ничего, кроме вина, с тех пор, как снова начала пить. По мне, все-таки вино — не совсем питье. Вот водка, решила я после второго глотка, это да.
Ну и что?
Мы пытались скормить Грейди кусочек индюшки. Скотт и я уговорили Тесс поставить высокий стул Грейди между нами. Я собралась дать внуку немного картофельного пюре, но Майкл воскликнул:
— Нет, Хильди! В пюре масло и молоко.
Я перехватила взгляд Скотта над головкой Грейди, и мы оба едва не рассмеялись. У Скотта дрожат ноздри, когда он сдерживает смех, на это просто невозможно смотреть. Отвернувшись, я кашлянула в салфетку, на глаза навернулись веселые слезы. Майкл рявкнул так, словно я норовила скормить ребенку ложку мышьяка.
Эмили повеселила нас историей про свою соседку, которая пыталась найти парня через Интернет. Мы хохотали, как безумные. Эмили очень, очень веселая. Это у нее от Скотта. Я пошла налить себе еще «томатного сока». И снова сделала «Мэри» для взрослых. Когда я села за стол, Грейди начал барабанить ладошками и мычать, и я заметила:
— Знаете, по-моему, у Грейди врожденный дар к музыке.
— Мама, только подумать! — обрадовалась Тесс. — Именно так. Я только на днях об этом кому-то говорила.
— Разумеется, — подтвердил Скотт. — Грейди, какие песни ты знаешь?
Майкл и Тесс пытаются пичкать сына песнями из детских передач. Все уже приканчивали по второму бокалу вина и принялись дразнить их, что это глупая музыка.
— Я научила его нескольким хорошим песням, — сказала я. — Песням, которые мы с папой пели вам, девочки…
— Прекрасно. Грейди, наверное, учит песни «Грейт-фул дэд», — скривилась Эмили.
— Что? — сердито воскликнули мы хором со Скоттом; словно в старые времена, когда были только Скотт, Тесс, Эмили и я.
— Я всегда ненавидела «Грейтфул дэд», — заявила я, отхлебнув «сока», и засмеялась.
— И я… — сказал Скотт. — Грейди, вот песня великой Нины Симон…
— Папа, нет! — взвизгнули одновременно девочки. Я чуть не захлебнулась от хохота, представив, что Скотт исполняет Нину Симон в присутствии Уотсонов.
— Нет, — сказала я, наконец. — Грейди любит Саймона и Гарфункеля. Мы выучили «Ярмарку в Скарборо».
— Правда, Хильди? — спросил Скотт, ласково улыбнувшись мне. — Спой. Спой ему сейчас.
— Нет, — засмущалась я.
— Давай, мам, — сказала Эмили.
— Я не могу одна. Там на несколько голосов.
— Папа… — взмолились девочки.
— Ушам не верю. Вы терпеть не могли, когда мы пели вместе, — засмеялась я.
— Неправда! — заявила Тесс.
— Мы терпеть не могли, только когда вы пели в машине, — добавила Эмили.
— Это и правда ужасно. Не надо петь, — сказала Тесс.
И конечно, мы запели. Мы пели замечательно. Мы пели, улыбаясь друг другу через головку Грейди, которая вертелась то к Скотту, то ко мне, то снова к Скотту. Мы взяли несколько фальшивых нот, Скотт путал слова, но, дойдя до припева, мы сделали его правильно. Вышло очень мило. Невообразимо прекрасно. И в конце Грейди заколотил ладошками по подносу своего высокого стула, лг Еще, — сказал он. — Еще!
Все засмеялись его словам, а Эмили улыбалась, качала головой и утирала слезы салфеткой. Она всегда была самой чувствительной из нас.
— Не заставляй нас начинать, Грейди. Пожалеешь, — сказал Скотт.
— Я и не представляла, что у вас такие голоса, — сказала Нэнси Уотсон.
— Девочки тоже замечательно поют. Тесс, гитара еще сохранилась? — спросила я. Тесс как раз наливала себе еще вина.
— Да, где-то на чердаке, наверное. Могу поискать. Но с вами, ребята, я петь не буду.
Когда мы расправились с десертом и убрали гору тарелок, все расселись у камина, пока Тесс настраивала гитару. Мне наконец разрешили впустить Бонни; я отвела ее на кухню, чтобы покормить, и подлила еще немного в свой стакан. Больше ни капли. Мне еще домой ехать. Скотт вошел как раз, когда я выдавливала маленький лимон.
— Старая добрая Бонни, — сказал он. — А как твои «семейные ду'хи»?
Скотт всегда называл наших собак моими «духами». Это часть нашей ходячей шутки о моем ведовстве — собак он называл моими фамильными духами. Когда девочки были маленькие, у нас был пес — помесь хаски — Лука, который привык писать в самые ценные вещи Скотта; и жевал он только туфли и ремни Скотта. Скотт часто сердито заявлял, что пес выполняет мои приказы. Мне было приятно.
— Бабе и Молли не «ду'хи». У них ничего нет общего с Лукой. Он был похож на меня.
— Ты на себя наговариваешь, — сказал Скотт.
— То есть? Лука был прекрасным псом. Преданным, героическим, умным…
— Злобным, мстительным и разбалованным, — засмеялся Скотт.
— Вот видишь: совсем как я. А две теперешние — не мои «ду'хи». Разве только Бабе, самую малость.
— Бабе — это отвратительная мелкая кусака? По-моему, ты больше похожа на другую. Добрую, улыбчивую. Ты просто не хочешь, чтобы об этом знали.
— Нет! Я ничуть не похожа на Молли с ее беспомощностью, — засмеялась я.
Скотт попросил меня сделать с Бонни фокус, который я когда-то делала на вечеринках. Я способна заставить собаку выполнять простые команды без голоса или заметных жестов. И не обязательно знакомую собаку; я просто привлекаю внимание собак кусочком пищи, и потом они меня слушаются. Я достала кусок индюшки из раковины и подозвала Бонни; потом подняла руку с мясом на несколько дюймов. Собака села. Подождав, пока она переведет взгляд с индюшки на мое лицо, я стала смотреть на нее, медленно выдыхая и еле заметно приближаясь к ней. Пауза — и Бонни выполнила команду «лежать». Я бросила ей кусок.
— Мама, папа! — Эмили звала из гостиной. — Что вы делаете?
— Ничего, милая. Просто мама заколдовала собаку, — ответил со смехом Скотт, и я пихнула его, пока мы шли в гостиную.
Через несколько минут я качала Грейди на коленях и напевала:
— Ехали мы ехали.
В город за орехами,
По кочкам, по кочкам,
В ямку… бух!
В начале последней строчки Грейди всегда настораживался и начинал повизгивать от возбуждения, потому что на слове «бух» я раздвигала колени, его попка проскакивала вниз на мгновение, и Грейди понимал, что может упасть на пол. Но тут я снова поднимала его на колени. Грейди всегда это обожал; он смеялся и требовал еще. Девочкам тоже когда-то нравилась эта забава.
Скотт наконец настроил гитару. Уотсоны допивали кофе и доедали пироги. Скотт — потрясающий имитатор, поет точь-в-точь, как сам исполнитель. И сегодня он начал с «Милой Лоррейн» — и пел совсем как Нэт Кинг Коул. Представьте «Милую Лоррейн» под гитару. Вы поразитесь, как мило это звучит, когда играет Скотт. Потом он начал упрашивать меня спеть песню вместе.