ви, мимо муралов и модных ресторанов, уверенные, что он гонится за нами. А в направлении квартиры Грей проехали две пожарные машины с воющей сиреной. Мы замедлились, чтобы проводить их взглядом. В отдалении поднималась в небо тонкая струйка дыма.
Мы остановились, тяжело дыша, и взялись за руки, осознавая, что этот человек спалил все, что принадлежало нашей сестре. Осталось лишь то немногое, что нам удалось унести. Где бы ни была Грей, что бы с ней ни произошло… нам придется разгадать эту тайну, довольствуясь лишь тем, что удалось сохранить.
– Ты в порядке? – спросила я сестру, пытаясь восстановить дыхание. Пальцы стали липкими от ее засыхающей крови. Левый рукав куртки Виви промок насквозь.
Она освободила руку и вытерла ее вторым рукавом. Пуля прошла по касательной. Крови было много, и на месте татуировки с глицинией останется шрам длиной и толщиной в палец, но рана казалась неглубокой.
Виви порылась в своем рюкзаке, извлекла оттуда шарф и начала заматывать рану, чтобы остановить кровь.
Проходившая мимо пожилая женщина в шубе замедлила шаг и вытаращилась на нас.
– У меня чокнутая кошка, – заявила Виви с невозмутимым видом, пожимая плечами.
Дама поспешила прочь.
– Меня подстрелили, – произнесла Виви. – Ты можешь в это поверить? Подстрелили. Из пистолета!
– Знаю, – ответила я, помогая ей затянуть импровизированную повязку.
– Да это же какой-то капец.
– Знаю.
– Реально какой-то капец.
– Знаю.
– Айрис, ты не слушаешь меня. Это полный капец!
– Нам нужно поскорее убираться отсюда, – ответила я, когда еще одна женщина, проходя мимо, бросила на нас косой взгляд. Кто-нибудь может вызвать полицию. И как тогда мы объясним свою историю? Пропавшая сестра, мертвое тело, сгоревшая квартира, огнестрельная рана и пригоршни украденных украшений. И даже хуже: чувак с черепом и цветы, растущие из всех мягких тканей трупа. – Идем.
Мы двинулись в том же направлении, откуда пришли, отчасти для того, чтобы сбить с толка нашего преследователя, если он пойдет по следам крови. Кроме того, в сотне ярдов я заметила кафе, где мы могли бы спрятаться.
Внутри оно оказалось маленьким и темным. По обоям в цветочек блуждал абрикосовый свет от свисающих с потолка ламп. Мы проскользнули в самый дальний угол. Все мое тело саднило от избытка адреналина. К тому же я неудачно приземлилась, и теперь при каждом шаге одну из лодыжек пронзала острая боль. В тепле ладони покалывало и пощипывало от порезов. В волосах застряли осколки. На руках засохла кровь. Запах смерти по-прежнему преследовал меня повсюду. Мы разложили спасенные вещи на столике перед собой. Блокнот в кожаной обложке с испачканными кровью краями. Мятые, вырванные из записной книжки странички, горстка рисунков, по большей части теперь безнадежно испорченных от влаги, ведь мы крепко сжимали их в руках на бегу. С них мы и решили начать.
Первые четыре оказались набросками платьев для модного дома Холлоу. Безликие фигуры, обтянутые слоями темной ткани и перьев. Карандашные штрихи придавали им некий яростный импульс. Но на последнем было нечто совершенно другое: полуразрушенный дом с разбитыми окнами и старыми каменными стенами. На воротах висела полоска клетчатой ткани.
– Кажется, я видела это место раньше. – Навалившись на стол, я внимательно изучала картинку. Воспоминание было туманным и далеким. Была ли я в этом месте или видела его в кино в детстве? – Лоскуток, похоже, от пальто, в котором я была в день нашего исчезновения.
– Мне он тоже кажется знакомым, – согласилась Виви.
– Посмотри-ка, – я подняла со стола листочки из блокнота, – это же почерк Гейба.
Было несложно узнать его почерк, ведь в моей прикроватной тумбочке хранилась открытка, подаренная отцом на мой пятый день рождения. Обложку украшали нарисованные от руки полураспустившиеся ирисы с нежно-лиловыми лепестками, а внутри папа оставил короткое поздравление и объяснил, почему меня назвали Айрис. Это были любимые цветы его матери.
– Что там написано? – спросила Виви.
Я пробежалась взглядом по страницам. Похоже, они были вырваны из дневника.
Дети вернулись домой. Неделю назад мы могли только мечтать об этом.
– Боже, – выпалила я, – это же про нас.
Они не разговаривают, только шепчутся друг с другом. Когда мы вернулись в Лондон, они бродили по дому не меньше часа, будто успели его забыть. Девочки больше не спят в своих постелях. Вместо этого они забиваются втроем под кровать Грей. У меня все еще куча вопросов.
Что с ними произошло? Где они были? Причинил ли им кто-то боль? Но сейчас я просто счастлив, что они дома.
Я передала первую страничку Виви и принялась читать следующую.
Девочки дома уже три недели. Я должен быть счастлив. И я счастлив… Но никак не могу избавиться от ощущения, что с ними что-то не так. Кейт считает меня параноиком. И, наверное, она права. Какое еще тут может быть объяснение?
Сегодня шесть недель, как они дома. Едят все, что попадается им на пути. Как саранча. Прошлым вечером у нас закончилась вся еда. В два часа ночи я зашел в кухню и обнаружил их там голыми. Они пригоршнями хватали кошачий корм и запихивали себе в рот. Когда мы попытались его отобрать, они принялись брыкаться и царапаться.
Кейт заплакала и оставила их в покое. Для меня это слишком. Я не смог оставаться в доме и до утра бродил по округе.
Когда они пропали, я хотел лишь одного: чтобы они вернулись домой целыми и невредимыми. И вот они с нами. Уже три месяца. А меня не оставляют мрачные мысли. С ними что-то не так. Они выглядят точно как мои дочери, если не принимать во внимание зубы и глаза. Теперь у них еще и волосы начали светлеть. Почему Кейт всего этого не замечает?
Когда-то мы были счастливы. Жизнь, конечно, не казалась нам сказкой, денег не хватало, приходилось день за днем вкалывать, чтобы прокормить детей, и все же мы были счастливы. Я любил свою жену. Она была такой… полной жизни.
Смеялась как тропическая птичка. На первое свидание я повел ее в кино. И она смеялась так громко и неудержимо, что все остальные в зале, глядя на нее, хохотали вместе с ней. Это было волшебно. Вот уже много месяцев я не слышу ее смеха. Она исхудала. Все еду отдает детям. Они буквально вытягивают из нас жизнь.
Наверное, я схожу с ума. Мне самому так кажется. И Кейт так думает. И психотерапевт – тоже. Он утверждает, что моя теория неверна и является лишь проявлением посттравматического стрессового расстройства. И дети ведут себя странно по той же причине. Но с ними всеми что-то не так. Особенно с той, что выглядит как Грей. Я их боюсь. А ее – особенно. Где же мои дети? Если это не они, тогда где мои девочки? Я пришел к ужасному выводу: мои дети мертвы.
– Господи, – произнесла Виви, – он и правда сошел с ума.
Все произошло очень быстро. Когда мы вернулись домой после похищения, Гейб Холлоу был вне себя от счастья. Он не выпускал нас из объятий. Взрослый мужчина совершенно потерял над собой контроль после чудесного возвращения трех дочерей.
Он первый заметил, что мои зубы и глаза изменились. Тогда мы были еще в Шотландии. Втайне от мамы он отвел меня в полицейский участок и объяснил детективу, в чем заключается его странная проблема.
– Месяц назад, вечером накануне исчезновения, Айрис грызла леденец, и у нее выпали два передних молочных зуба. Она еще пищала от восторга, – рассказывал он.
Мне тогда было семь. Зубы начали выпадать поздновато, и я умирала от желания поскорее встретиться с зубной феей.
– И что же не так? – спросили детективы.
– А вы посмотрите, – предложил отец, поднимая мою верхнюю губу. – Только посмотрите.
Все зубы были на месте. Никаких щелей. Выпавшие зубы выросли. Но это снова были молочные зубы. Через пару месяцев они выпали снова.
– А теперь посмотрите на ее глаза, – настаивал Гейб. – У моих дочерей голубые глаза, а у этой девочки – черные.
Я пару раз моргнула, стоя перед детективом, которая смотрела на меня с печальной улыбкой.
– Ваши дочери вернулись к вам, Гейб, – произнесла она, закрыв лежавшую перед ней папку. – Вам достался тот самый хеппи-энд, один на миллион. Идите-ка домой.
Мы пошли домой, и на какое-то время жизнь вновь стала обычной. Гейб был высоким мужчиной, у которого всегда была теплая кожа. За несколько недель, прошедших с нашего возвращения, я очень сильно к нему привязалась. Мне нравилось забираться к нему на колени и засыпать у него на руках. Нравилось отбрасывать волосы с его лба и изучать мягкие, приятные черты лица. А когда он вставал, чтобы отправиться куда-нибудь, я еще крепче обнимала его за шею, чтобы он взял меня с собой. Какое-то время Гейбу нравилось такое внимание, и он называл меня «своей маленькой пиявочкой».
Не могу сказать точно, когда его разум впервые помутился. Впрочем, подозреваю, что последней каплей стали наши волосы, начавшие менять цвет. У всех трех они были темные, как и у родителей, но через несколько недель после возвращения стали светлеть, пока не превратились в совершенно белые. Такое случается с теми, кто пережил серьезную травму. Люди могут поседеть за короткий период времени. У этого явления даже есть название – синдром Марии-Антуанетты, названный в честь королевы, чьи волосы поседели в ночь накануне встречи с гильотиной. Такое происходит крайне редко, сказали доктора, но беспокоиться тут совершенно не о чем.
Жизнь продолжалась. Мы вернулись в школу. Но Гейб начал нас сторониться. Он больше не брал меня на колени и не позволял обнимать его за шею маленькими ручонками. Глубоко внутри него зародилось нечто пугающее. Не знаю, как он пришел к мысли о том, что нас подменили: может, слышал в детстве какую-нибудь сказку или прочитал на форуме конспирологов, – но она твердо укоренилась в его голове и захватывала все большую и большую часть сознания, пока, словно пыль, не покрыла собой все.