— Отправляйся-ка ты, Пончу, к себе, иначе твоя хижина окончательно развалится. Я дам тебе немного денег в долг, ты начнешь понемногу торговать и со временем расплатишься со мной.
Пончу слегка расстроился. На свете нет милосердия, думалось ему. А когда учитель взял с него расписку в получении денег, он решил, что невелика цена благодеянию, за которое придется рассчитываться.
Но не в характере учителя было выступать в роли благодетеля и делать человека морально обязанным себе. Он утверждал:
— Если человек теряет уважение к себе, он погибает.
После того как Пончу взял деньги под расписку, в поклонах его сильно поубавилось почтительности, а брать прах от ног учителя он и вовсе перестал. Учитель в душе посмеивался — он проживет и без поклонов.
— Я признаю лишь отношения, основанные на взаимном уважении, — говорил он. — Чрезмерное поклонение только портит их.
Пончу накупил дхоти, сари, теплых тканей и стал продавать их в ближайших деревнях. Правда деньгами ему платили редко, но он мог продавать полученный рис, джут и другие сельские продукты, и это давало ему возможность существовать и даже откладывать деньги на уплату долга. Через два месяца часть долга учителю он погасил. По мере того как сокращалась сумма долга, сокращалось и число поклонов. Должно быть, Пончу решил, что ошибся, считая господина учителя своим гуру. «И этот человек не прочь нажиться», — думал он.
Так обстояло дело с Пончу, когда на него обрушился поток свадеши.
Шли каникулы, и молодежь из нашей и соседней деревни, учившаяся в школах и колледжах Калькутты, вернулась домой. Некоторые юноши в избытке усердия бросили занятия вообще и, сделав Шондипа своим вождем, увлеклись пропагандой свадеши. Многие из них закончили мою бесплатную школу, других я обеспечивал стипендией для занятий в Калькутте. И вот однажды они гурьбой явились ко мне.
— С нашего шукшаорского рынка, — заявили они, — должны быть изъяты английская пряжа, теплые ткани и другие товары.
— Я не могу этого сделать, — ответил я.
— Почему? Вы боитесь убытков? ядовито спросил кто-то из них.
Я понимал, что этот вопрос был задан только для того, чтобы оскорбить меня.
— Убытки понесу не я, — пришлось мне ответить, — а мелкие торговцы, в большинстве своем люди бедные, и их покупатели.
Но тут в разговор вмешался учитель, присутствовавший при этом.
— Конечно, убытки понесет он, а не вы, — сказал он.
— Во имя родины... — начали было они.
— Родина — это не только земля, — снова оборвал их учитель, — но и люди, которые на ней живут. А вы видели хотя бы краем глаза, как они живут? И все же вы вдруг ни с того ни с сего хотите диктовать им, какую соль есть и в какое платье одеваться. Почему они должны это терпеть, почему мы должны заставлять их терпеть это?
— Но ведь мы сами употребляем только отечественные соль и сахар и носим отечественные ткани, — отвечали они.
— Это уж ваше дело. Вам нужно давать выход своему раздражению и поддерживать свой фанатизм. Деньги у вас есть, так чего ж вам не покупать товаров отечественного производства, уплачивая за них на две пайсы дороже. Бедняки не мешают вам развлекаться по-своему. Вы же непременно хотите заставить их поступать по-вашему. Вся их жизнь — непрестанная, упорная и тяжелая борьба за существование. Вы даже представить себе не можете, что значат для них эти две пайсы. Так как же вы можете сравнивать себя с ними! Вы вели совершенно иной образ жизни, чем они. И теперь хотите ответственность за это свалить на их плечи! Хотите вылить на них свою злобу? Я считаю это низостью. Сами вы можете делать что угодно, хоть умереть! Я, старик — ваш наставник, готов приветствовать вас и даже последовать за вами. Но если вы, размахивая знаменем свободы, будете попирать свободу бедняков, я восстану против вас и, если потребуется, отдам жизнь.
Почти все эти юноши были учениками Чондронатха-бабу и не решились отвечать ему непочтительно, хотя, совершенно очевидно, они с трудом сдерживали кипевшую в них ярость.
— Вся наша страна дает сейчас великую клятву, — обратились они ко мне, — неужели вы один будете препятствовать ее желанию?
— Неужели вы думаете, что я способен на это? Я охотно отдал бы жизнь, чтобы помочь ей.
— Разрешите узнать, в чем заключается ваша помощь? — криво усмехнувшись, спросил один из студентов, готовившийся стать магистром.
— Я закупил у местных фабрик и привез на наш рынок отечественную ткань и пряжу. Больше того, такую же пряжу я послал на соседние рынки.
— Но мы видели, — возразил тот же юноша, — что вашу пряжу на рынке никто не покупает.
— Это не моя вина и не вина торговцев. Это доказывает лишь то, что еще не вся страна дала великую клятву, о которой вы говорите.
— Дело не только в этом, — вмешался учитель. — Доказывает это еще и то, что и вы сами дали клятву больше для того, чтобы доставлять неприятности всем вокруг. Вы хотите, чтобы торговцы, которые никакой клятвы не давали, покупали пряжу, чтобы ткачи, не дававшие клятвы, ткали из нее ткань, а люди, не дававшие клятвы, покупали бы такую ткань. И это — способ достижения цели? Шумиха, поднятая вами, и насилие над слугами заминдра? Иначе говоря, клятву даете вы, но поститься будут они, зато первыми разговляться после поста будете опять-таки вы.
— А может быть, вы разрешите нам осведомиться, — продолжал другой студент, — в чем будет заключаться доля лишений, взятая вами на себя?
— Отчего же, пожалуйста, — ответил учитель. — Так знайте же, что Никхилу пришлось самому скупать всю эту пряжу отечественного производства, а для того, чтобы выткать из нее материю, ему же пришлось открыть ткацкую мастерскую. Если судить по его блестящим деловым успехам в прошлом, надо полагать, что стоимость этой ткани, когда она будет готова, достигнет стоимости парчи. А пригодится она, по всей вероятности, только на оконные занавески для его же гостиной, хотя она и будет пропускать солнечные лучи. И если к тому времени вы забудете о своей клятве, то сами же будете вовсю потешаться над этим образцом отечественного искусства. И только англичане, может быть, восхитятся когда-нибудь мастерством наших тканей.
Я знаю своего учителя с тех пор, как помню себя, но никогда еще не видел его таким возбужденным. Я прекрасно понимал, что с некоторых пор в его сердце затаилась обида за меня. Это было причиной того, что его обычное самообладание, не раз уж подвергавшееся испытаниям, изменило ему в конце концов.
— Вы старше нас, — вмешался студент-медик, — и нам не пристало пререкаться с вами. Но мы все же попросим вас твердо ответить мам на один вопрос: вы не запретите продажу иностранных товаров на вашем рынке?
— Нет, я не сделаю этого, — ответил я, — потому что эти товары мне не принадлежат.
— Или потому, что вы пострадаете от этого! — с усмешкой заметил будущий магистр.
— Да, — ответил за меня учитель. — И обычно тот, кто страдает, лучше разбирается во всем.
С громкими возгласами «Банде Матарам» студенты покинули нас.
Через несколько дней учитель привел ко мне Пончу. Оказывается, заминдар Хориш Кунду наложил на него штраф в сто рупий. Почему, в чем он провинился? Пончу продавал английские ткани. Он пришел к заминдару и, упав в ноги, обещал никогда больше не заниматься торговлей, лишь бы заминдар разрешил ему продать ткани, купленные на деньги, взятые в долг.
— Так дело не пойдет, — ответил заминдар, — ты должен у меня на глазах сжечь все ткани — тогда я отпущу тебя.
Пончу не сдержался.
— Мне такие забавы не по карману, — выпалил он, — у вас вон денег много, покупайте и жгите себе на здоровье!
Заминдар весь побагровел, услышав такие речи.
— Ах ты подлая тварь! — заревел он. — Ты еще будешь разговаривать! Я тебя проучу!
Последовала унизительная порка, а затем штраф в сто рупий.
И это совершают люди, которые следуют по пятам за Шондипом и кричат «Банде Матарам»! Это люди, которые служат родине!
— А что стало с материей?
— Всю сожгли.
— Кто там был еще?
— Много народу, и все кричали «Банде Матарам». Там и Шондип был. Он взял в пригоршню пепел и сказал: «Братья, это первый в нашей деревне погребальный костер, на котором возданы последние почести английской торговле. Это священный пепел! Обсыплем им тело и разорвем путы Манчестера. Нагими аскетами выполним свой обет».
— Пончу, тебе надо подать жалобу, — сказал я.
— Никто не захочет выступить свидетелем, — ответил Пончу.
— Как это не захочет? Шондип! Шондип!
Шондип вышел из своей комнаты.
— Что случилось? — спросил он.
— На твоих глазах заминдар сжег товары Пончу. Ты выступишь свидетелем?
— Конечно, выступлю, — ответил, смеясь, Шондип, — но со стороны заминдара.
— Что ты хочешь этим сказать? Разве ты не собираешься свидетельствовать истину?
— А разве истина только то, что действительно случилось? — в свою очередь, спросил Шондип.
— Какая же еще может быть истина?
— Случилось то, что должно было случиться, — сказал Шондип. — Чтобы воздвигнуть храм истины, нам придется в процессе созидания не раз прибегать ко лжи, недаром весь мир — это порождение иллюзии, лжи. Те, кто хочет чего-то достигнуть в этом мире, должны творить свою правду, а не идти слепо за общепризнанной.
— Следовательно...
— Следовательно, я дам то, что вы называете ложным показанием. Точно так же, как дают ложные показания те, которые создают империи, строят социальные системы, основывают религиозные учения. Те, кто хочет властвовать, не боятся лжи, железные оковы правды достаются тем, кто склоняется перед этой властью. Разве ты не читал истории? Разве ты не знаешь, что в огромной кухне мира, где готовится политический соус к государствам-жертвам, главной приправой является ложь?
— В мире сейчас готовят много разных соусов, но...
— Знаю, знаю! Зачем тебе заниматься стряпней! Ты предпочитаешь быть одним из тех, кого потом будут пичкать изготовленным. Они разделят Бенгалию на части и скажут, что делают это во имя вашего блага. Они закроют двери к образованию и будут говорить о благородном стремлении поднять вашу культуру на еще большую высоту. Вы будете продолжать хныкать по углам, а мы, грешники, воздвигнем крепость из камня лжи. Причем спасти нас может именно наша крепость, а не река ваших слез.