к груди, сказала: «Сын мой, к чему спасать меня, раз я не могу спасти тебя!»
Я знаю, знаю: настоящая власть на земле дается только в союзе с дьяволом. Мать — одна мать может обезвредить козни дьявола. Ей не нужны успехи и богатство — она стремится дать жизнь, сохранить жизнь. Страстное желание уберечь юношу от гибели охватило меня, оно заставляло меня действовать.
Но ведь я только что сама просила Омулло совершить грабеж. Если сейчас я начну отговаривать его, он отнесется к этому как к внезапному проявлению женской слабости. Слабость в нас мужчины ценят лишь тогда, когда мы можем своими чарами сделать мир игрушкой в их руках.
— Иди, Омулло, тебе ничего не нужно делать. Я сама добуду деньги, — решительно сказала я.
Он уже подошел к двери, но я вернула его.
— Омулло, я твоя диди. Сегодня по календарю не день для совершения торжественной церемонии благословения брата[45], но ведь такая церемония возможна в любой день года. Благословляю тебя, пусть хранит тебя всевышний!
Услышав эти слова, Омулло от неожиданности замер на месте. Затем, опомнившись, он склонился до земли и взял прах от моих ног, в знак того, что принимает наше родство. В глазах его блестели слезы. О брат мой, быстрыми шагами иду я к своей смерти — позволь же мне унести с собой все до единого твои грехи! И пусть не коснется тебя скверна, наполняющая мою душу.
— Пусть твоим братским даром мне будет этот пистолет, — сказала я ему.
— Что вы будете с ним делать, диди?
— Я хочу научиться убивать.
— Это верно, сестра, наши женщины тоже должны уметь умирать и убивать. — И Омулло протянул мне пистолет.
Отблеск сияния, озаряющего его юное лицо, упал и на мою жизнь и осветил ее, как первый нежный луч утренней зари.
Я спрятала пистолет на груди под сари. В минуту отчаяния этот братский дар поможет мне найти выход...
Я думала, в моем сердце распахнулась дверь, ведущая в покой, где хранятся материнские чувства. Но на смену матери явилась возлюбленная, она захлопнула дверь и преградила мне путь к высшему счастью. На следующий день я встретилась с Шондипом. И безумие снова закружило мое сердце в неистовой пляске.
Что это? Разве это я? Нет, никогда! Я никогда не подозревала в себе столько бесстыдства, столько коварства. Заклинатель змей уверяет, что эту змею он извлек из складок моей одежды. Это неправда, змеи у меня никогда не было. Она все время принадлежала ему. Мною владеет какой-то злой дух, это он направляет мои поступки — я не ответственна за них.
Этот злой дух предстал передо мной в образе бога с пылающим факелом в руке и сказал: «Я твоя родина, я твой Шондип, я для тебя — все. Банде Матарам!» И, сложив с мольбою руки, я ответила: «Ты моя вера, ты мой рай! Все остальное сметет моя любовь к тебе, Банде Матарам!»
Нужны пять тысяч? Хорошо, принесу пять тысяч. Они нужны завтра? Прекрасно, завтра вы их получите! В безумной оргии, которая происходит сейчас, этот пятитысячный дар растает, как легкая пена на вине: безумный разгул только начинается. Неподвижный мир заколеблется под ногами, глаза опалит пламя, мы услышим страшные раскаты грома, и завеса тумана скроет от нас все, что впереди. Неверными шагами приблизимся мы к краю бездны, где ждет нас смерть... мгновение—и пламя потухнет, пепел разлетится по ветру. Исчезнет все!
Я долго думала над тем, где бы мне достать деньги. И вот позавчера, когда нервы мои были, казалось, взвинчены до предела, я вдруг отчетливо поняла, что мне нужно делать. Каждый год к празднику Дурги мой муж дарит обеим невесткам в знак уважения по три тысячи рупий. И каждый год подаренные деньги вносятся на их имя в банк. И на этот раз, как обычно, подарок был сделан, однако я знала, что деньги еще не отправлены в банк. Я знала также, где они хранятся: в стальном сейфе, стоявшем в углу маленькой гардеробной рядом с нашей спальней.
Обыкновенно мой муж сам отвозил эти деньги в калькуттский банк; на этот раз у него пока что не было случая это сделать. Я увидела в этом руку судьбы. Деньги задержаны потому, что они нужны родине. Кто посмеет отнять их у нее и отправить в банк? И разве я посмею отказаться взять их?! Богиня-разрушительница протягивает мне свою жертвенную чашу и говорит: «Я алчу. Дай мне, дай!» Вместе с этими пятью тысячами рупий я отдаю ей кровь своего сердца. О мать! Ведь те, кому эти деньги принадлежат, и не почувствуют их потери — а для меня это вопрос жизни или смерти.
Сколько раз называла я прежде в душе боро-рани и меджо-рани воровками, обвиняя их в том, что они выманивают деньги у моего доверчивого мужа. Я говорила ему:
— После смерти своих мужей они скрыли многое из того, что не принадлежало им.
Он отмалчивался и ничего не отвечал. Тогда я начинала злиться и говорила:
— Если тебе так уж хочется доказать свою щедрость, делай им подарки, я не понимаю, зачем ты разрешаешь надувать и обирать себя.
Как, наверно, смеялась судьба, слушая мои упреки. Теперь я сама собираюсь похитить деньги из сейфа мужа, — деньги, принадлежащие моим невесткам.
Вечером муж разделся в маленькой гардеробной и, по обыкновению, оставил ключи в кармане. Я вытащила ключ от сейфа и открыла его. Замок чуть звякнул при этом, но мне показалось, что этот звук должен был разбудить весь мир. Руки и ноги у меня похолодели, я задрожала.
Внутри сейфа был ящичек. Выдвинув его, я не нашла банкнот, а лишь аккуратно завернутые столбиками гинеи. У меня не было времени отсчитать себе деньги — я забрала все двадцать пакетов и завязала их в угол своего сари.
Ноша была нелегкая. Под тяжестью похищенного я чувствовала себя совсем раздавленной. Может быть, если бы это были банкноты, мой поступок не так походил бы на кражу, но ведь я несла золото.
Крадучись, я вошла в свою комнату. Она стала мне чужой. Совершив кражу, я утратила все свои права на нее — права, столь дорогие моему сердцу.
Я шептала: «Банде Матарам! Банде Матарам! Родина, моя родина! Моя золотая родина! Все золото принадлежит тебе и никому другому».
В темноте ночи дух человека слабеет. Закрыв глаза, прошла я мимо постели спящего мужа, прижимая к груди завязанный в край сари сверток с похищенным золотом, вышла на крышу онтохпура и распростерлась па полу. Каждая гинея впивалась мне в грудь и давила меня. А безмолвная ночь стояла рядом и грозила мне пальцем. Я не могла отделить свой дом от родины. Сегодня я ограбила дом, следовательно, ограбила и родину. Совершенный мною грех лишал меня дома, а вместе с ним и родины. Если бы я умерла, не закончив собирать пожертвования для своей родины, даже то немногое, что положила бы я к ее ногам, было бы даром почитания, угодным богам. Но разве воровство — почитание? Как же я могу принести в дар это золото? Горе мне! Я знаю, что впереди меня ждет смерть. Так зачем же я хочу своим нечестивым прикосновением осквернить родину!
Путь к возвращению денег для меня отрезан. У меня не хватит сил вернуться в комнату, взять ключ и снова открыть сейф. Я, наверно, упала бы без сознания на пороге комнаты мужа. Остается только идти по пути, на который я вступила.
Нет у меня сил и для того, чтобы сосчитать взятые деньги. Сколько их там, в этих свертках? Раскрывать их и пересчитывать краденое я не буду.
На темном холодном небе не было ни облачка, мерцали звезды. Лежа на крыше, я думала: «Случись мне во имя родины похитить, подобно золотым монетам, эти звезды, что бережно хранит у себя на груди ночная тьма, ночь навсегда осиротела бы и ночное небо ослепло — я ограбила бы весь мир». А разве я не сделала этого сейчас? Разве не ограбила я весь мир, похитив не деньги, а вечный свет неба — доверие и честь?
Ночь я провела на крыше. Только утром, когда я могла быть уверена, что муж встал и ушел, я закуталась с головой в шаль и потихоньку отправилась к себе.
Меджо-рани поливала из медного кувшина цветы на веранде.
— Чхото-рани, ты слышала новость? — воскликнула она.
Я молча остановилась, нервная дрожь охватила меня. Мне казалось, что свертки гиней выпирают из-под шали. «А вдруг они прорвут сари и со звоном рассыплются по веранде, — мелькнула у меня мысль, — и слуги увидят воровку, обокравшую самое себя!»
Меджо-рани продолжала:
— Шайка вашей Деби Чоудхурани прислала анонимное письмо, угрожая ограбить нашего братца.
Я стояла молча, как вор, застигнутый врасплох.
— Я ему посоветовала искать защиты у тебя, — продолжала она поддразнивающим тоном. — Смилуйся, богиня, уйми свою шайку. Уж мы, так и быть, пожертвуем что-нибудь на ваше «Банде Матарам». И что только не делается вокруг! Но ты уж бога ради, нас хоть пощади — не допусти в доме грабежа.
Ничего не ответив, я поспешно прошла к себе в спальню.
Я попала в трясину, и выбраться из нее у меня нет сил — стараясь освободиться, я лишь глубже погружаюсь.
Хоть бы скорее молено было передать деньги Шондипу! Больше я не в состоянии нести свою ношу, моя спина надламывается.
Несколько позже мне сообщили, что Шондип ждет меня. Тут было не до нарядов. Завернув шаль, я торопливо вышла к нему в гостиную.
Вместе с Шондипом был Омулло. Мне показалось, будто последние остатки гордости, чести покидают меня. Неужели я должна буду обнажить свой позор перед этим мальчиком? Неужели они обсуждали мой поступок с другими своими единомышленниками, ничего не оставив в тайне?
Мы, женщины, никогда не поймем мужчин. Прокладывая дорогу для колесницы своих желаний, они не остановятся даже перед тем, чтобы вымостить путь мелкими осколками разбитого сердца вселенной. Охваченные творческим экстазом, они с радостью уничтожают все созданное творцом. Что им до жгучего стыда, который пришлось пережить мне? Их очень мало интересует чья-то жизнь — все силы души они отдают достижению цели. Увы! Что я для них? Полевой цветок на пути бурного потока.
Какая польза Шондипу от того, что он погубит меня? Пять тысяч рупий? Неужели я не стою большего? Конечно, стою. Ведь Шондип сам внушил мне это, ведь, только поверив ему, я и стала свысока смотреть на окружающий мир. Я поверила, что несу в себе свет, жизнь, силу, бессмертие; возликовав, я порвала все путы и вышла на широкие просторы жизни. О, если бы кто-то убедил меня сейчас, что я имела на это право, сама смерть не была бы страшна мне — утратив все, я не потеряла бы ничего!