Шондип-бабу внушил мне, что вся страна нуждается во мне. Я ни на минуту не усомнилась в этом. Словно какая-то божественная энергия вселилась в меня. Я никогда не испытывала такого состояния прежде, оно было недоступно мне. У меня не было времени задумываться над тем, откуда взялась так внезапно эта энергия. Каково ее происхождение? Во мне ли родилась она или нахлынула откуда-то извне. Нет, не во мне, а во всей стране, словно поток, рожденный половодьем. Что за дело такому потоку до крошечного пруда где-то на задворках сада.
Шондип-бабу советовался со мной о каждом пустяке, касающемся движения свадеши. Сперва я чувствовала себя очень неловко, пыталась уклониться под разными предлогами, но вскоре мое смущение прошло. Он восхищался всеми моими советами.
— Мы, мужчины, — говорил он, — способны только размышлять. Вы же, женщины, схватываете суть на лету. Создавая женщину, всевышний пустил в ход всю свою фантазию; создавая мужчину, он применял грубую силу.
Слушая его, я начинала верить в свой ум, свое могущество; мне казалось, что я всегда обладала ими и они были настолько присущи мне, что я просто не замечала их.
Со всех концов страны к Шондипу-бабу приходили письма с самыми неожиданными вопросами. Шондип-бабу показывал их мне и не отвечал ни на одно, не узнав моего мнения. Иногда он не соглашался со мной, и в этих случаях я не спорила. Проходил день-другой, и вдруг с видом человека, неожиданно вышедшего из мрака на яркий свет, он говорил мне:
— Вы были правы, я спорил зря.
Шондип-бабу не раз признавался, что, когда он поступает вопреки моему слову, ему часто приходится расплачиваться за это впоследствии. В чем же тут дело? — удивлялся он. Постепенно я уверовала в то, что за всем происходившим в те дни в нашей стране стоял Шондип-бабу, а за ним — здравый смысл некой женщины. И сознание огромной ответственности, лежащей па мне, пополняло меня гордостью и ликованием.
Муж не принимал участия в наших совещаниях. Шондип-бабу относился к нему как к младшему брату, которого очень любят, но на благоразумие которого не полагаются. Он мягко вышучивал детскую наивность моего мужа, утверждая, что все его рассуждения поставлены с ног на голову. Но странные теории и парадоксы Никхи-леша были, по его мнению, настолько забавны, что вызывали у него еще более нежные чувства к моему мужу. Движимый, очевидно, именно этой исключительной нежностью, он и отстранил мужа от всех трудностей, связанных с движением свадеши.
Природа располагает большим запасом болеутоляющих средств, которые она применяет, когда хочет незаметно перерезать живую нить, связывающую два организма. И тот, кто подвергся операции, узнает о ней лишь после того, как придет в сознание и увидит, что с ним произошло.
Пока скальпель работал над нитью, связывавшей меня с тем, что было мне дороже и ближе всего в жизни, наркоз совершенно одурманил меня, и я даже не подозревала, какая жестокость творится надо мной. Такова женщина: стоит страсти проснуться в ней, и она забывает обо всем на свете. Мы, женщины, — разрушительницы. Слепая природа берет у нас верх над разумом. Мы, как реки, питаем все вокруг, пока катим воды в своем русле, но стоит лишь нам выйти из берегов, и мы начинаем губить и разрушать.
РАССКАЗ ШОНДИПА
Я понимаю — происходит что-то неладное. У меня был случай убедиться в этом.
С моим приездом гостиная Никхилеша, где перемешались два мира: внутренний и внешний, превратилась в некое земноводное, которое живет и на свету и во мраке. Я мог входить туда, покидая свет, Царица Пчела появлялась из мрака.
Будь мы осторожней, прояви мы должную выдержку, никто не обратил бы внимания на то, что происходит между нами, но мы мчались вперед, не задумываясь о последствиях, подобно тому как устремляется вода в брешь плотины, размывая ее все больше и больше.
Я обычно сидел у себя, когда Царица Пчела приходила в гостиную, но сразу же узнавал о ее появлении. Раздавался звон запястий и браслетов: хлопала чуточку сильнее, чем нужно, дверь, скрипела дверца книжного шкафа. Я входил в гостиную и заставал Царицу Пчелу, стоящей спиной к двери и с преувеличенным вниманием выбирающей книгу. Я предлагал помочь ей в этом трудном деле, она испуганно вздрагивала и отказывалась. Затем завязывался разговор.
В тот вечер — это был четверг — в полдень я вышел из комнаты, заслышав знакомые звуки. Но на веранде передо мной вырос привратник. Не обращая на него внимания, я продолжал свой путь, однако он преградил мне дорогу.
— Господин, не ходите сюда.
— Не ходить? Почему?
— В гостиной рани-ма[20].
— Прекрасно, доложи твоей рани-ма, что Шондип- бабу хочет ее видеть.
— Нельзя, господин, — сказал он. — Не приказано.
Я страшно рассердился:
— А я приказываю — пойди и доложи!
Привратник смутился, видя мою настойчивость. От толкнув его, я направился к двери и уже почти достиг ее, но он догнал меня и, схватив за руку, воскликнул:
— Господин, не входите!
Как! Прикасаться ко мне?
Я с силой выдернул руку и ударил его по щеке. В это мгновение в дверях появилась Царица Пчела и услышала, как привратник начал бранить меня.
Я никогда не забуду ее в этот момент.
Царица Пчела красива. Это открытие принадлежит мне.
Большинство моих соотечественников на нее и не взглянули бы. Она высока и тонка, и наши ценители красоты с презрением назвали бы ее «жердью». Но меня как раз и восхищает ее высокая, стройная фигура, которая, словно струя фонтана жизни, бьет из самых глубин сердца создателя. Она смугла, но цвет ее лица напоминает вороненую сталь — светящуюся, мерцающую и суровую.
В тот день отблеск вороненой стали появился и в ее глазах. Она остановилась на пороге и, указывая пальцем на дверь, воскликнула:
— Вон!
— Не гневайтесь на него, — проговорил я. — Раз существует запрет, уйти должен я.
— Нет, вы не уйдете, войдите в комнату, — дрожащим голосом возразила Царица Пчела.
Ее слова звучали не просьбой, а приказанием. Я вошел, сел в кресло и, взяв веер, начал им обмахиваться. Царица Пчела что-то написала карандашом на клочке бумаги и приказала слуге отнести записку господину.
— Простите меня, — заговорил я, — я не владел собой, когда ударил вашего привратника.
— И хорошо сделали, — ответила Царица Пчела.
— Но ведь этот несчастный не виноват, он всего лишь выполнял приказание.
В комнату вошел Никхил. Я поспешно поднялся с кресла, подошел к окну и стал смотреть в сад.
— Привратник Нонку оскорбил Шондипа-бабу, — начала Царица Пчела.
— Каким образом? — спросил Никхил, так хорошо разыграв изумление, что я невольно обернулся и внимательно посмотрел на него. «Самый порядочный человек опускается до лжи перед своей женой, — думал я, — если она этого заслуживает, конечно».
— Шондип-бабу шел в гостиную, а Понку преградил ему путь и сказал: «Не приказано».
— Кем не приказано? — спросил Никхил.
— Откуда я знаю?
От гнева и обиды Царица Пчела готова была расплакаться. Никхил послал за привратником.
— Я не виноват, господин, я выполнял приказание, — мрачно ответил Нонку.
— Чье приказание?
— Мать боро-рани и мать меджо-рани мне приказали.
Некоторое время мы все молчали.
— Нонку придется выгнать, — сказала Царица Пчела, когда он вышел из комнаты.
Никхил промолчал. Я понял, что врожденное чувство справедливости не позволяет ему согласиться с этим. Его щепетильность не знает предела. Но на этот раз перед ним стояла нелегкая задача: Царица Пчела не из тех женщин, которые сдают позиции без боя. Увольнением Нонку она хотела отомстить невесткам за нанесенное оскорбление.
Никхил продолжал молчать. Глаза Царицы Пчелы метали молнии. Мягкость мужа возмущала ее до глубины души. Немного погодя, так ничего и не сказав, Никхил покинул комнату.
На следующий день я уже не видел привратника. Мне стало известно, что Никхил послал его работать в имение и что Нонку только выиграл от этого. По некоторым признакам я догадывался, какая сильная буря бушует за моей спиной. Могу сказать одно: Никхил — удивительный человек, ни на кого не похожий.
Результатом всего происшедшего было то, что Царица Пчела стала совершенно свободно приглашать меня в гостиную посидеть и поболтать с ней, не ища для этого предлога и не делая вид, что встретились мы случайно.
Таким образом, то, о чем прежде могли только догадываться и подозревать, становилось очевидным. И это было тем более удивительно, что для постороннего мужчины хозяйка знатного дома так же недосягаема, как звездный мир, в котором нет проторенных дорог. Мир. полный неуловимых движений, колебаний, звуков... Здесь один за другим слетали покровы обычаев, и наконец, обнаженная естественность явила изумительную победу истины!
Именно истины! Взаимное влечение мужчины и женщины — это реальность. Точно так же, как и весь мир материи, начиная с мельчайшей былинки и кончая небесными звездами. А человек пытается окутать эти отношения непроницаемым туманом лживых слов и с помощью им же самим придуманных ограничений и условностей превратить их в некую домашнюю утварь. Но ведь это так же нелепо, как если бы мы захотели растопить солнце, чтобы из расплавленной массы заказать цепочку для часов в подарок зятю.
Когда же, несмотря ни на что, жизнь откликается на зов плоти, хитрости мгновенно исчезают, и все становится на свои места. И никакая религия, никакая вера — ничто не может противостоять этому. Какой стон и скрежет зубовный поднимается вокруг! Но разве можно бранить бурю? Она и отвечать-то не станет, налетит и тряхнет как следует — она ведь реальность!
Я наслаждаюсь, наблюдая за тем, как постепенно просыпается истинное «я». Сколько смущения, робости, неверия! Но разве жизнь возможна без этого?
Как милы ее неуверенные шаги, потупленная головка! А ведь эти маленькие хитрости не могут обмануть никого, кроме ее самой. Когда жизнь вступает в борьбу с фантазией, хитрость становится ее главным оружием. Потому что враги естественности упрекают ее в грубости. И не мудрено, что ей приходится либо таиться, либо приукрашивать себя. Ведь не может же она заявить откровенно: «Да, я груба, потому что я — жизнь, я — плоть, я — желание, я — страсть, бесстыдная и безжалостная, как бесстыден и безжалостен огромный валун, который в потоке ливня летит с горной вершины на жилище людей, готовый разбиться вдребезги».