— Так не пойдет!
Семен взял плоскую кисть шестой номер, и решительными мазками стал делать новый подмалевок полностью меняя уже готовое цветовое и сюжетное решение.
— Мяу! Мяу! — донеслось откуда-то сверху, пронзительно и жалостно.
— О! Господи! Это еще что такое? Звуковые галлюцинации или кошка появилась?
— Мяу! — обиженно ответила галлюцинация над головой Пихтова.
Семен автоматически поднял глаза на застекленное окно, сделанное прямо в скате крыши и увидел серую в полоску кошку. Обычную такую кошку дворовой породы, с белой грудкой фартуком.
— Ты откуда взялась дуреха? — спросил Семен у кошки, рассматривая обрывок бельевой веревки рядом с ней. И в душе ожидая, что она сейчас ответит: «Сам дурак! Я из центра! Принимай шифровку». Но кошка ничего не ответила, а смотрела на Семена желтыми глазами с какой-то неизбывной тоской. Достать бы её надо, подумал Пихтов и пошел к лестнице, выходящей из мастерской на крышу.
Зеленая односкатная крыша, покрытая рифленым кровельным железом, оказалось довольно скользкой. И это её еще дождь не мочил.
— Кис-кис-кис! — позвал Семен кошку. Но она на его призыв не ответила. Так и сидела, повернувшись к человеку полосатой спиной.
— Кис-кис-кис! — повторил Семен и сделал первый шаг. Нога в тапке попыталась скользнуть ниже, и, теряя опору, Пихтов упал па пятую точку, раскинув руки, и распластавшись как препарированная лягушка на разделочной доске. Страх охолодил грудь и тонкими иголочками стал покалывать в подушечках пальцев. Твою мать! Еще сорваться не хватало? Он быстро представил себе, как его тело ухнет с крыши в туман и будет падать, и падать, бесконечно долго падать в пространстве лишенном дна. Это нам надо? Это нам не надо. А надо спасти бедное животное. Он просто не мог допустить, чтобы ни в чем не повинное животное погибло, потому, что очень жалел и любил животных, так часто страдающих по вине человека.
— Иди сюда, дуреха, — ласково позвал он кошку, подползая к ней на заднице. Но кошка на ласковое имя «дуреха» не отзывалась.
— Муська! Иди ко мне! — крикнул тогда Пихтов, и Муська разом повернула сначала ушки, а потом и голову к Семену.
То, что это кошка, а не кот Пихтов больше не сомневался, он вот как-то даже не заглядывая животным под хвост, мог отличить самку от самца. По едва заметным отличиям в движениях, по выражению глаз и мимике, четко видел нежная и грациозная эта кошка, или своенравный кот. И вот сейчас, когда взял, наконец, кошку на руки, чуть не расплакался от жалости к ней. Какие-то изверги так туго перевязали кошку веревкой под мышками и через шею, что она еле дышала.
Хантер пробыл в 305 кабинете ровно пять минут. Окинул взглядом полицейского с мятыми гармошкой погонами, и перепуганного худосочного азиата с наручниками на тонких кистях. Выслушал пространную речь дознавателя, что этот азиат и есть убийца, и ни слова не говоря, вышел.
На улице около ОВД к нему подошел посредник.
— Вот видите! — обрадовался тот, — Посмотрели?! Убедились? Все хорошо? Позвоните пожалуйста сейчас же своим …э-э-э…. Пусть они отпустят Коленьку.
— Да, да! Все замечательно! Пойдемте вон туда, на лавочку, — Хантер, ласково поддерживая посредника за локоть левой рукой, увлек его за собой, — И все обсудим.
Сидоров насторожился, и как-то опешил от внезапно доброго отношения. Но пока они шли до лавочки, которая располагалась через дорогу в скверике у гостиницы «Москва», бдительность его несколько притупилась. И он стал наглеть на глазах, требуя компенсацию за моральный ущерб ему и его ребенку. Но в ответ, Хантер так рассыпался в любезностях, и уверениях, что компенсирует ему ущерб сверх всяких ожиданий, что посредник всерьез озаботился какую сумму запросить. И пока нолики в голове Сидорова умножались и прибавлялись, они до лавочки и дошли. А когда они присели, нечто грубое, железное, твердое уперлось в бок посредника, ломая самим фактом своего существования все иллюзии.
— Вот, Он! — Хантер достал из внутреннего кармана плаща фото бритого наголо киллера, и положил посреднику на колено, — передайте это фото ментам! Если у них вдруг видео с камеры пропало внезапно. А чебуречника с базара мне подсовывать больше не советую.
И Хантер резко поднялся, собираясь уходить.
— А как же мой сын? А деньги? Помогите! Уб… — попытался заорать посредник, но тут же захлопнул рот, от быстрого и точного удара в солнечное сплетение. Он медленно заваливался на лавочке на бок, с напрасно раскрытым ртом, не способным сделать и глотка воздуха. В это время Хантер быстрым шагом уже переходил через дорогу. Он торопился вернуться назад в нору Шурави и дочитать все документы до конца. У него уже были кое-какие мысли относительно того, что искал Шурави проводя раскопки в подвале магазина «Pucha». Это был без сомнения камень в форме человеческого сердца, известный в этой реальности как «философский камень», и по древним легендам реальности Хантера «капля желаний» — пра-материя, первое вещество, созданное Богом, а вернее овеществленное желание Бога. И как первое желание, обладающее просто сказочными возможностями и божественной силой. Старая цыганка увидела в камне лишь одно свойство из бесчисленного множества и догадалась совместить с другими предметами, это свойство усиливающее, пробуждающее его к действию. Ладно. Пусть цирк размещался именно на этом месте. Пусть камень неизвестный вор выкинул где-то поблизости. Но под строительство дома рыли котлован. И всю землю вывозили. Камень не мог остаться там. Не знать этого мог только глупец или несмышленый младенец. Однако Шурави настырно копал. Он был уверен, что камень до сих пор в этом месте? Но позвольте спросить, а на чем основывалась эта его уверенность? У него, что был какой-то прибор?
Со всем эти нужно было безотлагательно разобраться. И Хантер понимал, что ответы на все его вопросы по-прежнему лежат там. В коробке с надписью «Крокет» среди вороха старых газет.
— Бойцовский кот.
— Бойцовский клуб, а бойцовый кот, — поправил собеседника Валерий Николаевич, сидя на подоконнике, взобравшись на него вместе с ногами, и выпуская дым в приоткрытое окно. Подоконник был широкий, построенный вместе с домом много лет назад, когда квартирный вопрос решали с размахом и Сталинки еще в Хрущевки не превратились. Гостеприимный такой подоконник получился, почти как хозяин. При желании Мухин мог бы на нем, и поспать, вытянувшись рядом с котом, который часто грелся на солнечном подоконнике. А, если хозяина с котом согнать, то место хватило бы и для габаритного гостя, давившего задом кухонную табуретку.
— А ты прав Боб, вот стал тебе про киллера рассказывать, и сходство заметил. Бойцовый кот капрал Гаг и киллер Саша. Вроде Саша профессионал, но что-то такое есть в глазах, неопределенность какая-то, неуверенность. Чертики так и прыгают. Выдернули его из 90ых годов, к нам сунули, цели показали и вперед. Вот парень и растерялся.
— Сядь Муха за стол, не маши крыльями под окном, дым все равно сюда сквозняком тянет, а тебя просквозит, простынешь, — сказал Боб, давя свой окурок в пепельнице на столе. Пепельница стояла рядом с тарелкой гостя, на которой кучкой громоздились рыбьи кости. Судя по челюстям с зубами, этот пазл был недавно рыбьей головой.
— Мне и тут нормально, — отозвался Мухин, напоминающий не муху, а скорее кузнечика с острыми коленками, выпирающими из домашнего трико, — Вот и не знаю, что мне теперь делать Боб….
— Не знаешь что делать, не делай ничего.
— Но как же, Берик? Его же вытаскивать надо.
— Тебе его не вытащить, — грустно, но как-то отстраненно ответил Боб, более известный прихожанам как отец Василий. Надо сказать, что глаза у него давно уже стали грустными и какими-то больными, хотя улыбался он довольно часто, и встрече со школьным другом был всегда рад. Только глаза его радоваться разучились, и смеяться, и чудить…Ах, как они чудили по молодости когда втроем, третьим был Поляк, на мотоцикле «Урал», принадлежащему Поляку, пытались речку перепрыгнуть. Боб совершенно безбашенный, со ртом, разорванным улыбкой, с бешенными лихими глазами и волнистым чубом, раздуваемым ветром, сидел за рулем и выжимал из многострадального «Урала» все, что есть, до последней капли. Как пахла ночная степь, как оглушительно орали сверчки, но три пацана на мотоцикле орали еще громче.
— Боб! Ты чего? Мы же разобьемся на хрен!
— Не ссы Муха! Перелетим! Надо только верить!
Перелететь они, конечно, не перелетели, плюхнулись на мотоцикле аккурат посередине речки, благо там речка узкая была — метров пять всего. Несмотря на недолет, все остались живы и здоровы. «Урал» только на ездоков обиделся и заглох в речке надолго, его потом Поляк неделю завестись уговаривал. И генератор сушил, и катушки там какие-то менял. И Боб, будучи тогда не семинаристом, а студентом Томского института радиотехники помогал Поляку его реанимировать. Но вот этот чумной совершенно взгляд, и эта убежденность Боба, что нужно только верить и все получится, навсегда остались у Мухина в памяти. А Валера тогда не поверил, может потому они и не долетели…А Боб всегда верил. Верил, что его пьяным менты не загребут, и они мимо проходили. Верил, что со средненьким аттестатом сможет поступить не в самый простой институт, и поступил. Потом Боб поверил в Бога и ушел в церковь, а любимая девушка поверила в Боба, бросила консерваторию и стала его попадьей, и нарожала ему пятерых детей. И сейчас Мухин ждал от старого друга не совета, и поддержки, а этой вот его веры, что все будет хорошо, все уладится. Ждал и не находил…По уставшим и грустным глазам друга, в которых кажется, вместилась вся скорбь мира, он видел, что тот больше не верит..
Нет, Мухин никогда бы не спросил у Боба, верит ли тот по-прежнему в Бога, в людей больше не верит. В мелких, подленьких, со своими одинаковыми, серыми и мелкими грешками, порождаемыми жадностью, завистью, глупостью. И не ждет он от этих людей добрых и бескорыстных поступков, веры в любовь и Бога, и вообще ничего хорошего не ждет, кроме как покаяния в своей глупости и грехах. И то случается все реже. Покаяние искреннее случается все реже. Нет. Боб никогда не рассказывал про то, что ему говорят на исповедях, но по косвенным оговоркам, Мухин понимал, что от этих исповедей крокодил бы в уныние впал, а не то, что человек с