Поев, они встали и вышли колонной обратно в спальню, Орест – следом.
Поскольку топчана ему не дали, он устроился на полу. Ночью просыпался несколько раз – от звуков кашля и, наконец, под утро проснулся опять – из-за мальчишек. Когда спросил у одного из них, куда можно выйти облегчиться, тот не ответил, а те, кто был рядом, отодвинулись, словно бы не желая, чтобы он к ним обращался.
Подойдя к двери, Орест обнаружил, что она открыта. Стражник, которого он видел накануне, сидел снаружи.
– Ты, – сказал он. – Две мысли. Сегодня утром идешь мыться. Воняешь, как старая коза. Получишь свежую одежду вместе с остальными. Старую оставь здесь. И тебе нужна дощечка. Держи ее при себе постоянно.
– Зачем дощечка? – спросил Орест.
– Скоро поймешь, – хохотнул человек. – Так, ты, давай мыться, сейчас же.
– Где баня? – спросил Орест.
– По лестнице вниз, а потом еще вниз. И тебе, и всем будет лучше, когда с тебя смоют эту вонь.
Пройдя два пролета лестницы, Орест увидел в бане четверых ребят. Встал в жидком свете, сочившемся в прорезь в стене, смотрел на них, двое шептались, а двое других оживленно плескались и заглушали шепот. Поначалу Ореста не заметили, он тихо разделся. Когда собрался залезть в ванну, двое, которые перешептывались, отпрянули друг от друга. Все четверо уставились прямо перед собой. Орест хотел дать им понять, что он не расскажет стражнику, что они шептались, но до него дошло, что, если он заговорит, это лишь усилит их к нему враждебность. Вскоре все четверо выбрались из ванны, обтерлись в углу.
Домывшись и высушившись полотенцем, оставленным мальчиками, он взобрался наверх и нашел стражника, тот выдал ему одежду, кусок сланца и кусок мела.
Стражник прошел с ним в спальню, нашел свободное место и велел двум мальчишкам помочь принести снизу топчан для Ореста. Орест стоял в свежей одежде, с дощечкой для письма в руках, и тут несколько мальчиков обратили на него внимание наконец, вгляделись в него. Но, когда Орест кивнул кому-то из них, тот отвернулся.
Дни текли медленно и в основном безмолвно. Три раза в день мальчики спускались в трапезную. Раз в неделю могли помыться. В ванной двое плескались, двум остальным при этом можно было шептаться так, чтобы никто не слышал. Только в это время, насколько понял Орест, мальчики разговаривали друг с другом. Иногда по ночам Орест слышал, как дети скулят и плачут во сне, а иногда кашлявший мальчик испускал хриплые звуки, а затем громко пытался вдохнуть, и этот шум продолжался даже после того, как стражник, сидевший всю ночь снаружи у двери в спальню, не приходил и не тряс мальчика – он даже бил его.
А еще дощечка. Сланцевая дощечка для письма должна была находиться рядом с топчаном, чтобы ее было видно. За любое нарушение правил мальчику оставляли отметку на его дощечке, и эту отметку делал его собрат-узник, а рядом он же подписывался – символом. Оресту, чтобы во всем разобраться, понадобилась не одна неделя: он никогда не видел, как кто-то кому-то пишет на дощечке. Должно быть, это происходило ночами, понял он, однако даже ночами, когда он не спал, – не засекал.
Время от времени происходила проверка, ее вел стражник, которого Орест узнал первым, но, бывало, включался еще один или двое других. Они проверяли дощечки, а затем отбирали мальчиков, у которых имелись отметки, – для наказания. Этих мальчиков выводили наружу – или спускали в трапезную, или в баню, но иногда ставили прямо за дверью. Суровость побоев не совпадала с количеством значков на дощечке, а зависела от настроения стражников. Тем не менее множество пометок означало, что тебя, скорее всего, заберут, чем если дощечка чистая или на ней мало меток.
Однако, заметил Орест, как бы мало ни было меток у мальчика с кашлем, которого, как он выяснил, звали Митром, его выводили всегда. Когда возвращался, он ложился на топчан и плакал, а затем кашлял, пока оба звука не объединялись.
Постепенно на дощечке Ореста начали набираться отметки, но он не мог взять в толк, чей это символ рядом с ними. Отметки ему ставил всегда один и тот же человек, ночью. Наконец как-то утром, когда Орест изучал значок, он заметил, что на него смотрит Леандр. Орест нахмурился, а затем вскинул взгляд, словно спрашивая, Леандра ли это знак, и тот кивнул. Потом Орест несколько раз пытался перехватить взгляд Леандра, но тот не обращал на него внимания.
Стражники вроде бы радовались, глядя на дощечку Ореста, показывали друг другу значки и говорили о них, но в первые несколько недель Ореста не трогали. Не велели ему выйти вон – вплоть до четвертой недели.
Он стоял рядом с дрожавшим Митром, хотя до сих пор думал, что его и не тронут, – считал, что его положение в этом месте не такое, как у всех остальных. Он даже не размышлял, как будет действовать, если его вызовут наказывать. Когда его грубо вытолкали за дверь трапезной, он увидел, что у стражника в руке палка.
– Только тронь меня, – сказал Орест, – только тронь – и мой отец об этом узнает.
– Твой отец? – переспросил стражник.
– Мой отец об этом услышит.
– Не твоему ли отцу перерезали глотку? – уточнил стражник.
Орест отшатнулся на миг и вгляделся в насмешливое лицо стражника. А затем оглядел комнату. Окажись поблизости нож, он бы применил его к стражнику, но приметил он лишь стул у столика сбоку, сломанный, у него легко было оторвать ножку и наброситься.
– Только попробуй! – сказал он, размахивая ножкой от стула.
Стражник глянул на него и рассмеялся.
В тот миг кто-то из стражников, втихаря надвигавшийся сзади на Ореста, смог его скрутить. Завел ему руки за спину, а второй принялся лупить его по лицу, наотмашь, тыльной стороной ладони. Когда руки Оресту освободили и он упал наземь, оба охранника пнули его, а затем один спустил его в трапезную и прошептал на ухо:
– Отец твой тебе не помощник, а? Больше мы о нем не услышим, верно?
Оставили его. Погодя Орест добрел до спальни, заметив напряженную тишину, какая воцарилась, пока он хромал мимо остальных к своему топчану. В последующие два дня он не ходил в трапезную, брал только воду, оставался в постели, спать не мог, все пытался взять в толк, что могло случиться с отцом.
Ему представились мать с Эгистом. Орест не помнил, когда это случилось, но, должно быть, под утро, когда он пришел раньше обычного и в дверях нянька вытащила его обратно в коридор, но он все же успел увидеть мать с Эгистом, голых, и они шумели, как звери. Образ застрял в памяти, окреп там так же, как черты отца, – как оно озарилось, когда он вернулся, – как отцов голос и всеобщее ликование, как запах лошадей и мужского пота, как ощущение счастья, которое было у Ореста, когда отец дома.
В следующую неделю он оказался в бане с Леандром и подался прочь от него, начал плескаться с кем-то из мальчишек, чтобы Леандр и четвертый мальчик могли пошептаться спокойно. Однако Леандр потянул его в темный угол – пусть двое остальных прикрывают.
– Я хочу сбежать, – прошептал он. – Надо помочь сбежать и Митру, прежде чем они его прикончат. Один я удрать с ним не смогу. Хочу, чтобы ты мне помог.
– Зачем ты ставишь метки мне на дощечку? – спросил Орест.
– Кое-кто из ребят ненавидит тебя – из-за твоей семьи. Они меня попросили.
– За что они меня ненавидят?
– Не знаю. Не уверен. И я хотел посмотреть, что ты станешь делать, когда придет твой черед наказания. Ты храбрый. Я подумал, что на тебя можно полагаться – ты не забоишься.
– Как нам сбежать?
– Придет ночь, когда я тебя разбужу. Готовься. Начнется все с кашля Митра. Никому не говори – и перестань на меня пялиться без передышки.
– Не пялюсь я на тебя.
– Пялишься – прекрати это. Слишком много ты озираешься. Начинай вести себя, как все. Будь как остальные.
– Когда сбежим?
– Все, не болтаем. Отойди.
Назавтра и далее Леандр продолжил подрисовывать отметки Оресту на дощечку, но не чересчур много. Орест попытался следовать совету Леандра и перестать на него глазеть. Но давалось трудно, и Оресту было одиноко и боязно. Он начал тревожиться о побеге, о том, куда им податься, о замыслах Леандра и о том, что произойдет, если их поймают. Просыпаясь среди ночи или под утро, он думал, что, может, лучше бы остаться тут и надеяться, что их как-то спасут. Размышлял, есть ли безопасный способ дать Леандру знать, что он не хочет сбегать с ним и с Митром, но вне бани все помалкивали, а когда Орест отправился в следующий раз мыться, Леандра там не оказалось.
Однажды ночью, когда кашель у Митра усилился, Леандр подошел и потрепал Ореста по плечу. Орест открыл глаза, но разглядеть смог лишь силуэт Леандра. Митр начал хрипеть, Леандр зашептал:
– Одевайся и иди со мной к двери.
Орест попробовал было ответить, но Леандр уверенно прикрыл ему рот ладонью, чтобы не дать заговорить. Оресту отчаянно хотелось уснуть: он понимал, что, если они не сбегут, день назавтра будет тяжелым, но по крайней мере страхи, которые предстоит пережить, окажутся знакомыми и предсказуемыми. Он медлил, встревоженный и напряженный, пока Леандр не выволок его из постели и не встал рядом, пока Орест одевался.
Они направились к двери из спальни и стали ждать, кашель Митра делался все громче, пронзительнее и болезненнее обычного. Услышав, что дверь открывается, Леандр с Орестом скользнули в сторону. В спальню вошел стражник. Леандр вывел Ореста в коридор, где они перерыли предметы рядом с лежанкой. Леандр нашел нож и вручил его Оресту. Сам взял плоскую деревяшку. И они стали ждать, пока стражник в спальне зажал Митру рот и, похоже, как-то сделал ему больно: Митр исторг сдавленный вой, от которого все в спальне проснулись и подали голос.
Орест слышал какие-то звуки от стражника, уловил шаги – тот приближался к двери. Орест постарался не дышать. Он понятия не имел, каков точный замысел, но решил, что должен напасть на стражника и заколоть его, прежде чем тот позовет на помощь.
Они подождали, пока стражник закроет дверь. Он лег, зевнул и вроде бы собрался заснуть; Орест осторожно подкрался и, крепко вцепившись в нож, воткнул его изо всех сил в шею стражнику, а по голове ему мощно ударил деревяшкой Леандр. Стражник взревел, Орест вцепился ему в волосы и еще раз загнал нож в шею, вытащил и воткнул ему в грудь – так глубоко, что не смог выдернуть нож из кости. Леандр колотил стражника по лицу. И тут они оба замерли. Орест слушал, Леандр держал его за плечо. Ни звука – не считая кашля из спальни. Леандр обеими руками поставил Ореста у стенки, а сам вернулся в спальню.