Услышав ликование и свист, я захотела быть рядом с матерью, чтобы в первые мгновения Орест видел, что мы стоим вместе, встречаем его на пороге дома.
Первого прибывшего мальчика подняли на руках и показали толпе, ликование продолжилось, но я видела, до чего быстро людям стало не по себе. Некоторые озирались, словно ища, нет ли еще свидетелей того, чему свидетели они сами: бледное, напуганное лицо мальчика, взгляд мечется, как у зверя, которого держали в клетке, и шум свободы ему даже страшнее.
Моя мать поймала мою ладонь в свою. Смотрела, а затем охнула, коротко вскричала и завопила на людей вокруг, повелевая им, чтоб Ореста привели прямо к ней, что никто пусть не поднимает его на руках, что он – сын Агамемнона и с ним нельзя обращаться так, как с остальными.
Вот тогда-то я и заметила в толпе Эгиста. Лицо у него напряглось от тревоги, лоб нахмурен, очи долу. Вскинул взгляд – и перехватил мой. Я поняла, что Ореста среди освобожденных нет. Поняла, пока других мальчиков поднимали на руках, пока звучали приветственные кличи и крики облегчения, что моего брата среди этих мальчиков нет, я глядела по сторонам, на некоторых людей, посматривавших на мою мать беспокойно, и осознавала, что и они это понимают. Может, знали все. Не знал лишь один человек – моя мать, она оставалась чистым пылом, дыханием, голосом и слепым ожиданием.
Я наблюдала за Эгистом, а мальчиков разбирали по домам их ликовавшие родственники. Когда толпа начала разбредаться, Эгист остался с двумя семьями, чьи сыновья тоже не вернулись. Все сбились вокруг него, а он, развеяв их страхи обещаниями и убеждениями, остался один на один с моей матерью. Я стояла рядом с ней, а она высокомерно взирала на него.
– Где Орест? – спросила она.
– Я не знаю, – ответил он.
– Можешь выяснить? – спросила она.
– Насколько я понял, он был с остальными мальчиками, – проговорил он.
– Правда? – переспросила она.
Тон у нее был холодный, прямой, размеренный, но звучала в голосе и ярость.
– Так кто же был тот посыльный, от которого осталась вонь? – спросила она.
– Он прибыл сообщить, что мальчики уже в пути.
– И что Ореста с ними нет?
Эгист склонил голову.
– Его найдут, – сказал он.
– Пусть те, кто сопровождал мальчиков, явятся ко мне, – велела мать.
– Они не шли с ними весь путь, – произнес Эгист. – Они передали мальчиков на попечение других, пройдя часть дороги.
– Пусть за ними сходят и приведут обратно, – сказала моя мать. – Выполняй немедленно. Когда появятся, пусть придут ко мне. Все это и так тянулось слишком долго. Я не потерплю дольше. Со мной я тебе так обращаться не позволю.
Я держалась от матери подальше, но по звукам от людей в коридоре и по тону голоса матери, пока она раздавала приказы, и по тишине, что последовала затем, я вычислила, что вокруг меня кипят лютые противоречия. Я тихонько ускользнула на отцову могилу, но и там ощущала, что воздух неподатлив и никакие шепоты, сколь угодно молящие, не уговорят мертвых отважиться выйти за пределы их царства.
В тот вечер, когда я отправилась к двери в комнату матери, я услышала, как она плачет, а голос Эгиста пытался ее утешить, затем ее голос оттолкнул его, велел убираться прочь.
Наутро я проснулась от очередных криков снаружи. Вновь слышала я мужчин в коридоре. Оделась тщательно. Думала, что найду мать и Эгиста, сяду с ними – пусть хотя бы ради того, чтобы подтвердить слова стражника: Эгист до недавнего времени знал, где Орест, и отвечал за него, и считал, что Орест вернется с остальными, но Орест и двое других мальчиков смогли удрать от его разбойников.
Теодот, дед Леандра, одного из мальчиков, которых пока не нашли, и отец третьего мальчика, Митра, которого тоже не было среди вернувшихся, явились с несколькими своими приверженцами и потребовали срочной встречи с моей матерью и Эгистом.
Из всех, кто не отправился с моим отцом на войну, Теодот был самым уважаемым и почтенным. Он часто приходил во дворец обсудить, где находятся похищенные мальчики, и всякий раз объяснял, что Леандр – его единственный внук.
Я приветствовала людей, ожидавших в коридоре. Проследовала с ними в комнату матери и встала в углу понаблюдать, а Теодот, даже не глянув на Эгиста, сказал моей матери, что от вернувшихся мальчиков они узнали, как Орест с двумя друзьями сбежал, один – внук Теодота Леандр, второй – сын Митра, тоже Митр. Трое мальчиков, сказал он, сбежали, убив одного из стражников, за несколько дней до того, как освободили других. Никто понятия не имел, куда они делись.
– Их найдут, – сказала мать, словно все это никак ее не удивляло. – Я все устроила так, чтобы их нашли.
– Всех мальчиков били, с ними скверно обращались, – продолжил Теодот, а остальные робко стояли рядом. – Кое-кто едва не умер от голода.
– К нам это не имеет никакого отношения, – произнесла моя мать.
Теодот едва улыбнулся. Склонил голову и вежливо сообщил, что понимает, почему она так говорит, но он ей не верит. Затем поклонился мне. Но ни он, ни прочие мужчины не смотрели на Эгиста. То, как они себя держали, подсказывало, что Эгист не достоин их презрения.
Через несколько дней двоих мужчин, сопровождавших мальчиков бо́льшую часть пути, пригнали во дворец и подвели к комнате моей матери, как узников. Им велели ждать в коридоре, пока люди, чьи сыновья вернулись, не собрались в комнате, вместе с Теодотом и Митром. Пройдя мимо, я пригляделась к тем двоим: они, казалось, в ужасе. Вновь я вошла в комнату к матери и встала в углу.
Когда тех двоих ввели, мать тут же вскинула руку, чтобы они не заговорили.
– Мы знаем, он сбежал с двоими другими. Нам этого сообщать не нужно. Нам лишь нужно, чтобы вы их нашли, всех троих. Вы наверняка представляете, куда они могли податься, сбежав. Вот что я говорю: отыщите их, приведите сюда. Не больше, не меньше. Никаких отговорок. За дело, сейчас же. Меня это мучит.
Один из них вроде бы собрался заговорить.
– Я не желаю ничего от вас слышать, – сказала мать. – Хотите что-то спросить – задайте вопросы Эгисту, когда будете уходить. Я желаю видеть своего сына, вот чего желаю я. Ничего другого я не желаю слышать. И не желаю, чтобы с ним или с его спутниками скверно обращались по дороге. Услышу от них хоть малейшую жалобу – лично отрежу вам уши, обоим.
Они робко убрались вон, Эгист – за ними. Остальные тоже вышли из комнаты, я подождала, приметив, до чего преисполнена гордости моя мать. Она бережно, нежно гладила себя по лицу, осторожно запустила пальцы в волосы. Неуверенно посматривала по сторонам, словно неуклюжий павлин. Села так, словно давала важную аудиенцию, но способна разогнать просителей в любой миг или приказать такое, что поразит всех духом чистого своеволия и колючей злобы. Заметив меня, она встала и улыбнулась.
– Как чудесно будет вернуть Ореста, – сказала она, все еще поглядывая вокруг себя, на воображаемую толпу. – И, быть может, так даже лучше, что он не вернулся вместе со всеми, чтобы его приветствовала эта свора. Я прослежу, чтобы он прибыл один, а другие мальчики, вероятно, – на день-другой позже.
Она мило улыбнулась. Я едва дотерпела, чтобы убраться к себе. Мне показалось, что она остаток дня будет примерять платья, оглядывать прическу и лицо, чтобы приготовиться к спектаклю, когда придет время встречать Ореста и быть на людях обожающей матерью, которая встречает сына после отлучки.
В последовавшие месяцы Теодот часто приходил во дворец с тем, вторым человеком, Митром. Обоих всегда принимали с почестями, приглашали других людей засвидетельствовать встречу, мать разговаривала с большой вескостью – о том, что следует проявить терпение. И хотя Эгист наблюдал со стороны, провожая гостей, когда приходил срок, они ни разу не обратились к нему и не посмотрели на него.
Мы с матерью часто разговаривали об Оресте и о том, где он может быть. Я знала, что отношения у них с Эгистом натянутые, и потому ела одна и каждый день ходила на могилу и возвращалась с духом отца рядом. Шептала и сестре. Но присутствие Ифигении и моего отца было призрачным, по временам – едва заметным.
Я осознавала напряжение вокруг себя; бывали дни, когда никто не ходил по коридорам дворца, дни и ночи, когда моя мать не покидала своей комнаты, а Эгист казался беззвучнее обычного. Бывало и так, что они никого не принимали, совсем никого. Когда я выбиралась в коридор, стражники стояли недвижимо, как фигуры, обращенные в камень.
Однажды утром меня разбудили мужские голоса. Теодот с Митром собрали еще десятерых людей, те стояли сзади в ряд; они, в свою очередь, привели себе в поддержку домочадцев и челядь. Я вышла мимо стражников на крыльцо и приблизилась к Теодоту. Выяснилось, что моя мать уже некоторое время отказывается встречаться с ним и с Митром, а Эгист велел им не являться во дворец, пока их не призовут.
– Скажи своей матери, что мы требуем у нее приема, – сказал Теодот, а Митр и все остальные рядом закивали.
Я жестом показала им на дворец, подчеркивая, что всем им можно войти свободно, если они того желают. Поговорила со стражниками, сказала, что моя мать выразила желание принять этих посетителей. Обогнала Теодота с Митром и их сопровождение, прошла по коридорам к комнате матери, но их вскоре остановили другие стражники, примчавшиеся отовсюду.
– Пропустите меня, – велела я стражникам.
В комнате мать стояла у окна, Эгист сидел. Они смотрели друг на друга сурово, словно только что прозвучали какие-то трудные слова – или же того и гляди будут произнесены. Оба повернулись ко мне, одновременно злобно и с угрюмым узнаванием.
– Скажи этим людям, чтоб подождали, – проговорила мать. – Приму их, но только двоих.
– Я тебе не посыльная, – сказала я.
Эгист поднялся и воззрился на меня. Это меня напугало, я двинулась к двери. Но, набравшись храбрости, вернулась к матери, встала рядом. Эгист вышел вон, я услышала, как голоса мужчин стали громче. Вскоре они пробились в комнату, во главе – Митр, Теодот – следом. Встали напротив моей матери.