Эгист тихонько пробрался в угол, мать нашла себе место, переместилась на него, как человек, у которого много других важных дел на уме. Устроившись поудобнее, она сосредоточилась на Теодоте.
– Как посмели вы вломиться ко мне в комнату? Вот, значит, до чего все дошло? После всего, что я сделала?
Теодот учтиво улыбнулся. Собрался заговорить, но его перебил Митр.
– После всего, что ты сделала! А что ты сделала? – спросил Митр. Лицо его алело от гнева.
– Я неустанно прилагала усилия, чтобы вернуть мальчиков, – сказала мать. – Когда первые посланные стражи не вернулись, мы отправили других, из наших самых доверенных…
– Это ты похитила мальчиков, – прервал ее Митр. – По твоим приказам это сделали. И своего же сына!
Эгист сердито двинулся на Митра, но его оттолкнули другие мужчины. Мать прижала ладонь ко рту и уставилась прямо перед собой. Когда Теодот попытался заговорить, Митр вновь не дал ему.
– Ты, ты одна убила своего мужа, – сказал Митр, обращаясь к матери лично. – Своей рукой. Своей рукой, ты одна.
Мать вскочила. Кое-кто из пришедших подался к двери и быстро покинул комнату.
– Ты усадила нас ужинать, а его тело уже лежало мертвым, а затем вынудила делать вид, что мы не замечаем твоего удовольствия. Ты заставила нас жить, будто ничего не случилось. Ты запугала нас, чтоб мы помалкивали.
– Довольно! – крикнул Теодот Митру. – Мы явились сказать, что желаем отправить на поиски мальчиков небольшую армию, – продолжил Теодот. – Мы уже некоторое время пытаемся попасть к тебе на прием, чтобы поговорить об этом.
– Ты украла мальчиков, – сказал Митр, показывая на мать. – Это все по твоим приказам, чтобы напугать нас. И лишь твоя рука и больше ничья держала нож, убивший Агамемнона. Не по приказам твоим это сделали. Это сделала ты! Лишь ты одна.
– Мой друг убит горем из-за сына, – сказал Теодот. – Жена у него очень хрупка, ей, возможно, недолго осталось.
– Я убит правдой, – проговорил Митр. – Я сказал правду. Станет ли кто-то отрицать, что я сказал правду? Станешь ли ты – да, ты?
Он посмотрел на Эгиста, тот пожал плечами.
Тогда Митр обратил свое внимание на меня, и я едва не улыбнулась. Известное кухаркам и стражникам в коридорах, но лишь нашептываемое, впервые отчетливо прозвучало вслух. Теперь, когда правда была сказана, я решила, что могу свободно подойти к матери, стиснуть ей запястья и встряхнуть ее.
Повернувшись к посетителям, все еще стоявшим в комнате, я заметила, что некоторым вроде неловко, у остальных же вид был решительный и бесстрашный, слова Митра и мой жест будто придали им отваги.
А затем я посмотрела на Эгиста. Он опять начал на меня пялиться. Я отошла в сторону, внезапно устрашившись. Глянув вновь, я увидела, что взгляд у него сделался жестче, настойчивее. Ни на кого больше не смотрел он, лишь на меня, словно это я открыто и прилюдно обвинила мать в похищении моего брата и убийстве моего отца, будто это со мной предстоит разбираться, когда уйдут эти люди.
– У тебя истерика. Нет мне дела ни до чего из сказанного тобой, – проговорила моя мать, обращаясь к Митру, а затем повернулась к Теодоту. – Никакой армии, ни маленькой, ни крупной, не будет послано без моего приказа.
– Нам надо искать их, – сказал Теодот.
– Мы отправили людей, которые знают эти места, и ждем их возвращения, – отозвалась мать. – Увидимся через несколько дней, когда, вероятно, пыл у всех поутихнет. И может, ты попросишь своего друга забрать назад слова, которые он произнес? Я вижу, что своей ложью он потревожил хрупкий умственный покой моей дочери. Моя дочь не крепка.
Посетители не отступили.
Мать поднялась и возвысила голос.
– Я настаиваю, чтобы вы немедленно покинули нас, а если ты… – она указала на Митра, – …еще раз приблизишься ко дворцу, я немедля задержу тебя – за распространение злобной, вредоносной лжи.
– Ты убила собственного мужа ножом, – сказал Митр. – Ты обманула его. И собственного сына велела выкрасть. И моего, и всех остальных. Этот человек в углу – твоя марионетка.
Он вновь показал на Эгиста.
– Я позову стражу, и тебя выведут, – произнесла моя мать.
– И дочь свою! – добавил Митр.
– Мою дочь?
– Ты отвела ее на убой.
Мать ринулась к нему и попыталась ударить по лицу, но сдала назад.
– Ты отвела ее на убой! – повторил Митр. – А вон ее… – Он показал на меня. – …заперла в темнице, как собаку, пока творила свое злое дело – убийство мужа.
Он плюнул на пол, и тут двое других вытащили его из комнаты. Последним уходил Теодот, он обратился к матери и прошептал:
– Может, через несколько дней я бы пришел один? Срам, да и только. Никто из нас и не представлял даже, что он скажет вот такое.
Мать одарила его кривой, преувеличенной улыбкой.
– Думаю, следует отвести твоего друга домой.
Когда все удалились, я заметила, что взгляд Эгиста – по-прежнему на мне. Мать повернулась, словно собиралась что-то сказать, но я вышла вон.
Позднее, когда уже почти заснула, я ощутила чье-то присутствие в дверях. Знала, кто это. Ожидала его.
– Не заходи ко мне в комнату, – произнесла я. Эгист улыбнулся.
– Ты знаешь, почему я здесь, – сказал он.
– Не заходи ко мне в комнату, – повторила я.
– Твоя мать… – начал он.
– Я не желаю слышать о матери, – прервала его я.
– Ей трудно дается это ожидание, и от этих людей только хуже. Тебе нельзя повторять ей то, что ты сегодня услышала. Она попросила меня довести это до твоего сведения.
– Мне нельзя повторять то, что все слышали? Что было сказано при всех средь бела дня?
– И вот еще что: если твой брат вернется, очень важно, чтобы ты не обсуждала с ним это.
– Когда он вернется?
– Никто не знает, где он. Но вернуться он может в любой миг. И ввести его в дела – задача твоей матери.
– Ввести его в заблуждение, в смысле?
– Я внятно выразился? Тебе нельзя говорить ни о чем, что сегодня было сказано, с твоим братом.
– Он сам выяснит. Кто-нибудь ему доложит.
– К тому времени он привыкнет к роли своей матери – и к моей. Он поймет, что мы заботимся о всеобщих интересах. Все остальное – в прошлом.
– Ты хочешь, чтобы он доверял вам? После всего, что произошло?
– С чего бы ему не доверять нам? – Эгист едва не хохотнул.
– Он будет доверять тебе, уж конечно, – как все мы тут.
– Если я обнаружу, что ты пошла наперекор матери, увидишь меня с другой стороны – с какой, возможно, еще не видела. Под темницами есть еще один этаж.
Он показал пальцем вниз, словно я не знаю, где находится темница.
– И твоя мать, как я уже сказал, попросила меня подчеркнуть, что она не желает никаких разговоров об этом, нигде, даже если вы останетесь наедине. С нее хватит.
Опровергать слова Митра он не удосужился. Более того, его требование не повторять сказанное даже при матери сдвинуло это сказанное в область неуютного, неловкого факта, чего-то такого, что может нарушить покой, который моя мать делано ощущала.
Она убила моего отца и бросила труп гнить на солнце. Она отправила меня и моего брата во тьму. Она подстроила похищение других детей. Но захотела все это отставить в сторонку, как можно отставить блюдо с неаппетитными объедками.
Хотелось пойти к ней в комнату и заставить ее выслушать меня, а я бы еще раз сказала ей, что́ она сделала с моим братом и со мной, чтобы мы не стали свидетелями того, как она, без всякого позволения богов, ни с кем из старейшин не посоветовавшись, решила, что мой отец должен сгинуть. Я желала удостовериться, что она меня слушает, когда я повторю сказанное Митром, чтобы сами боги услышали: она одна держала нож, убивший моего отца.
Я восстановила в памяти, как она вернулась с жертвоприношения моей сестры. Вспомнила ее молчанки и ярости, ее суетливые, переменчивые настроения, ее капризы, горестную бессловесность, ее высокомерие.
Теперь же о том, кто она, было сказано открыто. Она – женщина, преисполненная коварным голодом к убийству.
Когда она встречала моего отца, Эгист был во дворце, и это – начало долгого спектакля, спектакля, начавшегося с улыбок, а завершившегося воплями.
Разве не понимала она, что слуги знали о ее деянии, что слуги видели, как она ушла от окровавленного тела моего отца, в глазах – удовлетворение, и что весть о ее поступке распространится, как огонь в сухую ветреную пору?
Но они с Эгистом весь день отыгрывали этот вымысел. Если запретить нам напоминать о том, что они натворили, они смогли бы жить в мире собственного изобретения. Им хотелось молчания, чтобы продолжать играть свои роли невинных, поскольку никаких других ролей они взять на себя не могли – без того чтобы не наброситься друг на дружку или на всех нас. Роль убийцы и похитительницы была для моей матери, я это видела, отчего-то недосягаемой. Для нее это просто нечто, произошедшее всего раз. Оно в прошлом, и о нем не следует заикаться. А роль марионетки и подельника убийцы – не та роль, которую Эгист с легкостью сыграл бы, не взалкав большей драмы, большей крови, большей дикости.
Эгист стоял неподвижно, смотрел на меня, вся его зловредность – напоказ, и я видела, что мне грозит опасность, если я не соглашусь быть хрупкой дочерью, милой дурочкой, которая навещает могилу отца и беседует с его духом, свидетельницей, которая едва помнит услышанное.
Я приобщусь к их игре невинности, насколько потребуется. Я поддержу мать в ее роли той, что познала горе, а теперь сделалась едва ли не глупенькой, рассеянной, безобидной. Мы вместе станем играть наши роли, даже если вернется мой брат.
– Мы будем наблюдать за тобой, – произнес Эгист. – И если явится твой брат, мы будем наблюдать за тобой еще пристальней. Когда б ни пожелала ты навестить этаж ниже темницы, лишь дай мне знать. Он – для тебя. И лучше всего, если дорога тебе твоя безопасность, не выходи за пределы дворцовых владений. Нам желательно знать, где ты.
Когда он убрался, я сказала себе, что, когда придет время, я устрою убийство матери. И при первой же возможности – убийство Эгиста. Попрошу богов встать на мою сторону, пока я замышляю, как всего этого достичь.