— А ты разве считаешь себя обычным человеком?
— А разве нет? — мигом отозвалась Ульяна. — С точки зрения Темноты — да.
А то ты не поняла. Речь же не о точке зрения Темноты.
— Обычным людям, вероятно, долго, — кивнул я. — Но не тебе.
— Правда? — выдохнула она.
— Я же обещал, что долго скучать не придется. Максимум неделя, а то и меньше.
— Правда?.. — повторила она.
Обычно такая спокойная — казалось, сейчас захлопает в ладоши. На щеках выступил румянец, глаза аж загорелись. Как же просто тебя порадовать — а ведь я так-то не подарок.
— Я уже так соскучилась, — улыбаясь, проворковала Уля, — по твоим губам, рукам, много по чему… Знаешь, — серые глаза игриво сощурились, — что будет при встрече?
— Догадываюсь, — улыбнулся я. Даже в подробностях могу представить.
— Это будет очень пошло… — многообещающе протянула моя прелестница. — О, тут еще одна заявка! — тон мигом стал деловым. — Договариваюсь на двойную цену.
Она послала воздушный поцелуй и отключилась. В следующее мгновение в дверь постучали — даже экран еще не успел погаснуть. Хоть бы для приличия выдержали бы паузу подольше. Стук повторился, явно говоря, что с той стороны не Глеб — он обычно вламывается без предупреждений и чужой разговор за порогом не слушает.
— Входите, — бросил я, уже догадываясь, кого увижу.
Дверь распахнулась, и заглянула Дарья — со странно перекошенным личиком, выражающим неприкрытую иронию. Оказывается, наша мадам способная и на такое. Я прямо заинтригован.
— Надо же, — она шагнула в кабинет, — даже и не думала, что у вас есть девушка. Вы не производите впечатление человека, который готов брать на себя ответственность.
— Изволите подслушивать?
— Наблюдаю, — важно поправил наш Святейший Синод. — Надеюсь, вы не додумаетесь привезти ее в этот дом? Это будет слишком безответственно даже для вас.
— Мессир, — добавил я.
— Что? — не поняла она.
— Вы забыли в конце добавить “мессир”. Проявите побольше уважения к человеку, благодаря которому вы хорошо выполняете вашу работу. Если уж речь про ответственность.
— Это было один раз, — отрезала мадам. — Официальная процедура закончена, и я не обязана вам больше льстить. Может быть, для всех вы и мессир как владелец дома. Но мое уважение надо заслужить!
Какое милое самомнение. Кому вообще нужно твое уважение? Тем более твой начальник его уже проявил: письмо из Синода начиналось со слов “уважаемый мессир Константин”.
— Так раздражает, что с этим домом я справляюсь лучше, чем ты? — уточнил я.
Дарья мигом нахмурилась.
— Что вы себе позволяете?
— А уважение как бумеранг: что отправишь, то и вернется. Понимаешь теперь?
— Говорите со мной на “вы”! — возмущенно выдохнула она. — Вы не можете мне тыкать!
— Это мой дом, а ты мой гость. А в своем доме я могу обращаться к тебе, как хочу. А если не нравится, дверь открыта. Насколько я понял, тебя здесь больше ничего не держит.
Она вздрагивала от каждого “ты” и “тебя” как от подзатыльника. Неужели весь мир к ней обращается исключительно на “вы”? Наверное, даже собаки на улице лают на нее как-то особенно уважительно. Надо как-нибудь послушать.
— Да как вы смеете! — наконец взорвалась мадам.
— Мессир, — напомнил я.
— Нет, — она упрямо поджала губы.
— Как хочешь.
Несколько мгновений посверлив меня взглядом, она развернулась и вышла из кабинета, звонко хлопнув дверью. Следом не менее звонко хлопнула и входная дверь — и в доме сразу стало гораздо тише. А мне уже больше ничего не мешало начать исследовать стол, который в детстве от меня прятали так, будто там хранились несметные сокровища.
Однако вместо сокровищ в верхнем ящике валялись обрывки бумаг с его кривым корявым почерком, огрызки карандашей и огрызки папирос. Надо же, даже не знал, что он курил — видимо, начал в последнее годы. Чуть дальше обнаружились зарядник и смартфон. Разбитый, расколоченный экран изрисовали глубокие, аж до микросхем трещины — похоже, предусмотрительно сломал, чтобы не оставить доступа к своим прежним контактам. Так и есть: рядом лежала разломанная надвое сим-карта. Вижу, кто-то отлично подготовился к своей кончине — прямо все учел.
В самой глубине ящика под грудой всего этого добра я наконец нашарил позолоченную шкатулку, которую отлично знал. Твоя трофейная коробочка — предмет особой гордости. Кажется, она стала намного тяжелее за прошедшие годы. Я распахнул узорчатую крышку, и внутри ярко заискрили кольца и перстни, насыпанные аж доверху. Разные формы, разные размеры, разные камни — сокровища, за которые их прежние хозяева были готовы убить. Но явно не смогли.
Их здесь было гораздо больше, чем в моем детстве — смотрю, коллекция изрядно пополнилась. У колдунов есть добрая традиция: брать трофеи с побежденного, и каждое кольцо в шкатулке означало, что кому-то ты утер нос, а может и отрезал.
— Иногда это снимают с мертвых, — говорил отец, показывая мне эту коробочку в детстве и небрежно пересыпая перстни из руки в руку. — Но самый смак, когда это отдают живые. Сами, — он сделал паузу. — Знаешь почему? Так они добровольно признают свое поражение и твою победу. Твою силу. Понимаешь?..
От коробочки даже сейчас фонило силой — чужой отобранной силой. Все эти перстни — показатели могущества колдуна. Потерять такой немыслимо, а когда его отберут у тебя — позорно. Лучше сразу сдохнуть. У этих вещиц нет рыночной цены — их цена гораздо выше. Ведь на кону честь, гордость, достоинство и превосходство — а на них всегда повышенный спрос. Если все это продать, хватит на особнячок где-нибудь рядом с Зимним дворцом. Вот только вряд ли бывшие хозяева захотят так позориться, чтобы приходить и выкупать — это как расписаться в собственном бессилии. Решать такой вопрос деньгами — путь слабаков.
Среди всего этого добра на самом дне, словно спрятанная от любопытных глаз, лежала самая ценная вещь здесь — позолоченный гербовый перстень. Тот самый, который прежний хозяин этого дома носил не снимая с безымянного пальца левой руки, показывая всем свои права называться мессиром, владельцем этого места. Я взял в руки массивную холодную печатку, на которой одна собака безжалостно трепала другую собаку. Можно было и не спрашивать, какой в этом смысл — герб полностью отражал характер прежнего хозяина.
Некоторое время я вертел находку в руке, отлично понимая, что эту печатку он снял сам. Никто бы другой и не осмелился. Да что там, никто бы и не смог. Он сделал это сам. Он сам был как этот дикий пес, вцепившийся в глотку другому. Когда в детстве я спросил у него, что значит этот перстень — отец сказал, этот перстень значит, что он лучше всех.
Еще раз крутанув в руке, я надел перстень на нужный палец — он мне пришелся как раз. Вот теперь окончательно: все твое — мое.
Словно вырывая из раздумий, на столе завибрировал мой смартфон. Экран высветил новое сообщение.
Ведьмочка: “хочу к вам!”
Не успокоившись за раз, смартфон продолжал вибрировать. Агата настойчиво повторяла одно и то же: “хочу к вам!”, “хочу к вам!”, “хочу к вам!” — словно скорость моего ответа зависела от частоты ее сообщений. Что за наивность: хочешь немедленной реакции, пришли мне что-нибудь поинтереснее. И лучше не текст, а снимок. Наконец поток иссяк. Держу пари, ведьмочка не сдалась — скорее всего, одновременно писала и мне, и Глебу, проверяя, у кого дрогнет первым. Так что, вероятнее всего, сейчас они разговаривают.
Засыпав найденные перстни обратно в шкатулку, я приступил к следующему ящику. Однако внутри не обнаружилось ничего примечательного: обрывки пожелтевших документов, старые счета и ноутбук, тоже любовно расколоченный. Наконец я потянулся к последнему ящику стола — тому самому, за попытку приблизиться к которому отец в детстве давал мне по рукам сильнее всего. Ну посмотрим, что такого ценного ты прятал там.
Ep. 12. Новый хозяин (II)
Самый нижний ящик стола с треском распахнулся, являя огромную кипу пожелтевших листов. Какие-то старые записи, обрывки газет, вырванные страницы книг — на большинстве уже даже буквы стерлись от времени. Казалось, достань — и все рассыпется в руках. Не удивлюсь, если сюда не заглядывали годами — это был даже не архив, а обыкновенная свалка. И что тут было прятать от меня? Что из горы иссохшихся бумаг представляло для тебя ценность? Немного поворошив эту кучу, на самом дне я наконец обнаружил тонкую папку и вытянул наружу. Тряхнул — и на стол выпали две старые фотографии.
С первого снимка смотрел отец, еще совсем юный, худой и весь нескладный. Даже взгляд его холодных черных глаз был будто чуточку светлее и добрее. Рядом, положив руку на его плечо, стоял и улыбался мужчина — еще относительно молодой, без привычных мне глубоких морщин. Конечно, я его сразу узнал — единственного человека, с которым считался великий и ужасный Григорий Павловский — моего деда. Как же мне тебя не хватало последние годы.
Второй снимок вообще оказался знакомым — точно такой же стоял когда-то в кабинете у дяди Николая. Потом, правда, после происшествия с Глебом он его убрал в свой письменный стол, но не выбросил. На фото два обнимающихся пацана, два брата позировали в камеру — один из которых дядя, другой отец — вообще на себя не похожий, улыбающийся и непривычно довольный. Оба найденных снимка — и с дедом, и с дядей — слегка выцвели от времени, оба помяты, словно их загибали, собираясь свернуть и выбросить, но так и не выбросили. Похоже, не от всех ты готов был отказаться.
Я тряхнул папку дальше, и на стол посыпались женские фотографии. Их тут было полно — и все красотки как на подбор. Блондинки, брюнетки, рыженькие, большие глаза, пышные ресницы, сочные губы, точеные фигурки с длиннющими ногами — на некоторых снимках девицы были в полный рост. В папке словно хранилось портфолио модельного агентства. Ну и что это, личный список любовных побед? И зачем они ему нужны — с его-то характером? Или это они тебе сами фото присылали, чтобы такой великий колдун снизошел до них? Даже знать не хочу. Кто знает, может, среди них даже моя мать есть. Хотя, в общем-то, тоже неважно.