Большинство наших обедов проходило на свежем воздухе. Александру нравилось показывать скрытые сокровища огромного поместья, и мы с удовольствием устраивали пикники после долгих утренних занятий.
– Ты видела Стену-Зверинец, когда въезжала в город? – спросил Алекс, и колеса его кресла загрохотали по дощатому полу.
Я кивнула.
– Многие этого не знают, но некоторые статуи, изготовленные для стены, так и не пригодились. Их посчитали слишком страшными. Говорят, что даже дети скульпторов плакали, когда видели родителей за работой. Так вот, мой прапрадед велел привезти их в Шонтилаль.
– Разумное решение, – усмехнулась я. – И ты приглашаешь меня на пикник к этим ужасным чудовищам?
– Если хочешь, можешь, конечно, отправиться на светский обед к моей матушке. Мы еще можем вернуться, – подмигнул Алекс. – Готовься, – предупредил он перед поворотом. – Они созданы для того, чтобы поражать, и первое впечатление может быть весьма шокирующим.
Несмотря на предостережение Алекса, я не ожидала такого. Статуя была прикреплена к стволу колоссальной ивы. Я подняла глаза, думая увидеть роскошный полог свисающих ветвей. Но вместо этого передо мной предстало чудовище, ползущее вниз по стволу. Выгнув шею назад под невозможным углом, оно изучало обитателей сада. Широкая пасть была растянута в безобразной ухмылке, а из пасти торчали изогнутые клыки.
– Кому вообще пришло в голову сделать такое? – в ужасе спросила я.
– Когда создавали Стену-Зверинец, никто не воспринимал Блем всерьез. На Людей Лепестков, поклоняющихся красоте и любви, в то время как страну раздирают войны, смотрели как на наивных дурачков. Зверинец построили для того, чтобы показать, что искусство важно, а красота может иметь большую силу, – объяснил Алекс, проезжая мимо дерева. – А вот там, наверху, одна из моих любимых.
– Что это? – спросила я, увидев огромную неуклюжую фигуру.
Это был то ли медведь, то ли лягушка – в общем, нечто достаточно огромное, чтобы заполонить весь сад. На квадратной морде торчали выпученные глаза. Широкие коренастые ноги заканчивались перепончатыми пальцами.
– Я назвал его Брутусом, – с улыбкой сказал Алекс. – В детстве я приносил стопки книг и читал ему вслух сказки. Мама присылала мне чай.
Я не смогла сдержать улыбки, представив, как он устраивался поудобнее между передними лапами чудовища, позвякивая чашкой о его причудливые пальцы.
– Он, конечно, выглядит более удачным компаньоном, чем то, первое чудище. Привет, Брутус, – обратилась я к статуе.
Его кварцевые глаза, казалось, подмигнули мне в ответ.
– Тебе стоило взять с собой этюдник.
– О да. Где расположимся?
У меня на руке висела плетеная корзина для пикника. Рафаэль заботливо положил нам бутерброды с толсто нарезанной ветчиной и соленым маслом, закупоренный графин розового лимонада, а также чашки, тарелки и всевозможные столовые приборы, которые могли нам понадобиться.
– Чуть дальше, – ответил Алекс, указывая на тропинку. – Вот он, Сад Великанов.
Когда мы обошли Брутуса, я наконец смогла разглядеть сад. Он оказался даже больше, чем я думала. В центре располагался цветущий пруд, над темно-зелеными водами которого нависал дощатый мостик со скамейками. Здесь можно было сесть и рассмотреть чудовищ – фантастических и ужасных, выглядывающих из-под деревьев и из-за кустов.
– Может, здесь? – спросил Алекс, остановившись у одной из скамеек.
Из воды прямо перед нами выглядывала каменная голова уродца, напоминавшего насекомое; существо держалось за мостик пальцами, очень похожими на человеческие. Мне стало не по себе от этого зрелища, но я молча кивнула и, не подав виду, принялась разгружать корзину.
– Какой прекрасный день! – сказал Алекс, с довольной улыбкой подставляя лицо лучам солнца.
Мимо проплыла пара черных лебедей, которые, казалось, смотрели на нас свысока и с некоторым презрением.
Я огляделась вокруг и заметила на берегу дракона, настолько поросшего мхом и лишайниками, что он почти сливался с пейзажем. Кривая лоза проросла сквозь его глазницу, и издали казалось, будто это настоящий зеленый глаз.
– В этом есть странное совершенство, – признала я. – Я бы с удовольствием сделала пару рисунков.
Александр улыбнулся, явно довольный, и с аппетитом принялся за бутерброд.
– Может, я сбегаю в дом после обеда, – размышляла я вслух. – Работа идет хорошо. Мы могли бы отдохнуть после перекуса.
Алекс покачал головой:
– После обеда ты уже занята. Мама говорила: утром прислали записку. Твое платье готово для примерки. – Он откинулся в кресле и пристально посмотрел на меня; его зрачки расширились и потемнели. – Не терпится увидеть его на тебе.
Я ощутила приятный жар, от которого защекотало в горле, и зарделась. На меня еще никто никогда так не смотрел, и эта мысль будоражила меня.
– Платье? Боюсь, оно слишком праздничное, чтобы носить каждый день.
– Так надень на праздник, – сказал Алекс, отправив в рот ежевичку, присыпанную сахарной пудрой.
– Праздник?
– А разве ты не слышала? Мама только об этом и говорит. На следующей неделе.
Я нахмурилась:
– Она упоминала небольшой ужин…
– Дофина Лоран мыслит только в больших масштабах, – усмехнулся он. – Приглашены по меньшей мере двадцать семей.
Я не смогла скрыть удивления.
– Так много…
– Она мечтает перезнакомить тебя со всеми друзьями и похвастаться, что первой обнаружила твой талант. – Александр сжал губы и тщательно взвесил свои следующие слова. – На самом деле я надеялся, что этот вечер станет хорошим поводом показать всем тебя. Показать… нас.
– Нас? – переспросила я, обрадовавшись такому неожиданному повороту.
Работая над портретом, мы проводили время в разговорах обо всем на свете – от искусства и его любимых книг до забавных историй о дальних родственниках и об изменениях в Блеме, которые он хотел бы осуществить в будущем. Александр обладал легким очаровательным остроумием, и, хотя я знала, что ему приятно в моем обществе – и оба его родителя, казалось, практически сразу сошлись на том, что мы были бы прекрасной парой, – он еще никогда не озвучивал своих намерений. А поскольку он ничего не говорил, я чувствовала, что мне тоже не стоит ничего высказывать, поэтому мы оба молчали – точнее, болтали обо всем остальном, постепенно изучая друг друга, шутили и смеялись.
Это было совсем не похоже на ухаживания Уильяма за Камиллой: иногда я украдкой подсматривала, как они сидели друг напротив друга в Золотой гостиной и, попивая чай из чашек с серебряной каймой, обсуждали погоду или цены на рыбном рынке. У нас же не было ни формальностей, ни строго выверенных комплиментов и потупленных взглядов «как положено». Просто… мы.
– Нас, – неуверенно повторил он. – То есть… если бы ты хотела, чтобы были… «мы».
Он облизал губы, и в этот момент мне захотелось подойти и обнять его. Очевидно, он чувствовал себя невероятно неловко, будто боялся стать более уязвимым, если попытается как-то обозначить наши отношения.
– Я… я очень полюбил тебя, Верити. Надеюсь, ты это знаешь.
Я кивнула, опасаясь, что любые мои слова могут разрушить этот момент.
– Я никогда не позволял себе даже думать о том, что когда-либо… познакомлюсь с таким приятным и чудесным, таким умным и талантливым человеком, как ты, и таким хорошим выбором для… – Он протянул руку и ласково погладил меня по щеке. Я улыбнулась в ожидании продолжения. – Я всегда считал, что из-за этого… – он похлопал свободной рукой по подлокотнику кресла, – я никогда не смогу жениться. – Александр сильно покраснел и откинулся назад, рассеянно размахивая руками, словно это могло помочь подобрать правильные слова. – То есть я не говорю, что мы поженимся. Я просто… Я только… – Он зажмурился, окончательно растерявшись. – Я хотел сказать, что… Я бы очень хотел ухаживать за тобой, Верити Фавмант. Если позволишь, – выпалил он, как будто боялся не успеть. Через мгновение он приоткрыл один глаз и посмотрел на меня. – Ты… ты смеешься!
Я не могла сдержать улыбку.
– Ты так волнуешься…
– Да, – согласился он.
– Прости, – сказала я, ласково накрыв ладонью его руку. – Не нужно так волноваться… ты же знаешь?
– Это непростой разговор, поэтому я, собственно, и не начинал его раньше… Ты симпатична мне, Верити. Даже больше. Я… Ты мне дорога. Очень, – заключил он, взъерошив темные волосы. – Когда я просыпаюсь, я думаю о тебе. И ночи напролет я думаю о тебе. Но я понимаю, что жизнь со мной… с этим креслом… вряд ли может показаться тебе привлекательной.
Мне стало так больно за него, когда я представила, какие мрачные мысли об одиночестве посещают его светлый ум. Я осторожно придвинулась поближе к нему.
– Меня никогда это не смущало, – заверила я. – И не будет.
– Ты не знаешь этого, – возразил Александр. – Ты…
– Я знаю, что хочу – что всегда хотела – сделать это, – решительно заявила я и, к нашему общему удивлению, подалась вперед, поцеловав его в губы.
Это был наш первый поцелуй, мой первый поцелуй, и он был… Я отметила, что на вкус он как лимонад и ягоды… и приятное послеобеденное солнышко. Провела кончиками пальцев по его лицу, по тем самым линиям, которые я рисовала уже сотни раз, но только сейчас ощутила по-настоящему.
«Это просто первый поцелуй», – напомнила
я себе, ощущая удивительную отстраненность. Я анализировала каждое действие, каждое движение, каждое ощущение, его запах и вкус и при этом ощущала какую-то тревожную пустоту. Разве я не должна чувствовать что-то большее? Я думала, меня должна была
охватить страсть, от которой перехватывает дыхание… или что-то в этом духе. Хоть что-нибудь.
Неужели это… Неужели это все, что можно испытать при поцелуе? Не может быть! Поэты сочиняют сонеты и поют песни явно не об этом. Он показался мне каким-то… механическим. Я отстранилась и попыталась понять, что я сделала не так. Или мы? Может, неправильная поза? Напор? Надо было сильнее или нежнее?
Алекс улыбался, но я не могла разгадать его чувств и мыслей. Чувствовал ли он такую же растерянность?