Зинаида в Заречье числится человеком уважаемым – третьего числа каждого месяца из зарешеченного окошка выдает зарплату трактористам, агрономам и механизаторам. Место для Яши Зинаида раздобыла непыльное, с почти учительским окладом. «Что б ты делал без меня, а?» – весело спрашивала Зинаида, накрывая праздничный стол по случаю Яшиного назначения. О том, что бы он делал, если бы однажды не встретил бойкую и смелую Зинаиду, Яша старается не думать. Хотя времени думать на новой работе много. Зинаида устроила мужа ночным сторожем в телятник.
Телята к Яше попадают десятидневными. Тычутся в живот доверчивыми лбами, мычат басовито, требовательно. Обязанностей у сторожа немного. С вечера телят покормить, проследить, чтобы из розеток все было выключено (не дай бог, пожар), задвинуть на ночь засовы на старых загородках. Есть еще одна обязанность, которую председатель колхоза, вечно занятый Гордей Иваныч, проговорил быстро, на ходу пожимая Яшину руку: «Как видишь, что теля подыхает, до утра не жди. Вовремя прирежешь, мясо спасем». Яша хотел переспросить: как это – «прирежешь», но Гордей Иваныч уже вскочил в колхозный уазик и умчался в район.
Яше повезло: в его смену телята не умирают. Случается, правда, что утром, после его дежурства, одного-двух телят недосчитываются. В Заречье заговорили про волка, и Гордей Иваныч влепил Яше два выговора.
Невеста Лиля снимает платок. Волосы у Лили длинные, закрывают лицо, черным пеплом осыпаются с плеч. Лиля подходит к Яше, покачивается под плачущую музыку. Аленка закрывает глаза, а когда открывает – Лили нет. Вместо молодой невесты в некрасивом танце кружится старуха с черными волосами. Яшин аккордеон больше не плачет – нашептывает старухе про ее жизнь: черную, вечную, несчастливую.
– Бах, – говорит вдруг Агата. Голос у нее большой, круглый.
– Что? – шепотом переспрашивает Аленка.
– Эту музыку написал Бах.
– Придумал? – уточняет Аленка.
– Сочинил, – соглашается Агата.
– Откуда знаешь?
– Папа говорил. – Агата улыбается. – И бабушка.
– Бабушка Леся?
– Другая, – качает белой головой Агата.
Другая бабушка снится Агате каждую ночь. «Надо мы ей», – сердится мама. Папа говорит, что бабушке важны ее принципы. Бабушкины принципы живут в большой квартире с книгами. По утрам под окном квартиры шуршит метлой дворник. Книги и дворник Агате тоже снятся. Сны получаются веселые, разноцветные, бабушка в них добрая и белая, как Агата.
На следующий день после свадьбы все говорили про Лилю, которая ночью вернулась к матери, а утром уехала в Минск – поступать на археолога. Жених-фарцовщик обозвал Лилю дурой, а тетя Роза из сельсовета обрадовалась, что бланки привезут только на следующей неделе – свидетельство молодоженам так и не выписали. Агату первой заметил Шарик. Лаять не стал, обнюхал пятки, лизнул ободранную коленку. Агата присела на корточки и позвала бабушку Соню звонким певучим голосом.
– Ты чего здесь? – Аленка выскочила из дома, остановилась на пороге. Бабушка Соня собирала жуков на дальнем огороде.
– Папка исчез. – Агата шмыгнула носом.
– Как исчез? – не поняла Аленка.
– Совсем. – Агата прижала голову к коленкам и громко расплакалась.
Яша исчез вместе с аккордеоном. Вечно пьяный гармонист Егорка сказал, что претензий не имеет и что Зинаида может на него рассчитывать. «Шел бы ты», – ответила Егорке Зинаида и позвала участкового дядю Витю. Протоколов дядя Витя составлять не стал, но ближний лес и болото вместе с лесниками прочесал. Ни в лесу, ни в болоте Яшиных следов не нашлось. «К мамке сбежал», – первый раз за семь лет Зинаида набрала номер Гертруды Аполлинарьевны.
Профессор музыки приехала на следующий же день. Написала заявление в районную милицию, под раздраженное звяканье люстры прошлась по каждой из двух проходных комнат. С Зинаидой разговаривала коротко, пирог с черемухой, состряпанный бабой Лесей, похвалила. Смотреть, как Яшина мать идет к вечернему поезду, вышла вся Казановка. Аленка с бабушкой Соней тоже вышли. Лицо профессора закрывала белая шляпа. «Бабушка», – гордо шепнула Агата, проходя мимо Аленки, и еще крепче вцепилась в длинные пальцы Гертруды Аполлинарьевны.
Год прошел быстро. Зимой умерла баба Ната, после Нового года Аленка с мамой ездила в Минск и подружилась в поезде с девочкой Сашей из Мурманска. В далекий Мурманск Аленка написала уже два письма и одно получила в ответ. В конце мая в кадетское училище уехал Вовка Солдатенков. Аленка загадала: если тем же днем в кладовке увидит паука, будет Вовку ждать. В паутине жужжала муха. Аленка постояла минуту или две, но паук так и не появился.
Зинаида в гости ходить перестала, к себе никого не зовет. В телятник на Яшино место взяли Генку Маласаихиного. Пить Генка не бросил. После смены заходит к Зинаиде, рассказывает, как тревожатся на полную луну телята – мычат, упираются лбами в новые загородки. А когда луна прячется за облаками, появляется музыка. Как будто за телятником кто-то играет на гармошке, или на пианино, или еще на чем-то, чему названия Генка не знает. Подкараулить музыканта Генке не удается. Как только он открывает дверь сторожки, музыка умолкает. Телята болеть перестали, все дорастают до взрослых коров. Гордей Иванович уже два раза выписывал Генке премию. «Гони ты его», – хмурится на Генку баба Леся. Но Зинаида Генку не гонит, слушает про музыку, про телят слушает, дает Генке полтинник. «За здоровьечко выпью», – обещает Генка.
Агата на каникулы приехала в середине лета. У нее большой аккордеон, городская стрижка и диплом лауреата.
– Сыграешь? – просит Аленка.
Они сидят с Агатой на скамейке в Зинаидином саду. Одуванчики уже отцвели, ветер гоняет по саду белый пух.
Агатины пальцы привычно устраиваются на глянцевых клавишах. Аккордеон вздыхает легко, говорить начинает сразу, рассказывает торопливо – про сны, которые сбываются, про жизнь, которая близко-близко. Аленка закрывает глаза, а когда открывает – Агаты нет. По Зинаидиному саду бредет стадо белых телят. Высокий пастух играет на белом аккордеоне. «Бах», – шепчет Аленка и протягивает пастуху руку. На ладошку опускается белый парашютик.
Вот и вся любовь
Аленка нашла свою роспись над желтым, похожим на девушку, снопом пшеницы – узкая, с закорючками, «А» спряталась за прямой, почти печатной, «М». Тогда, два года назад, на бутылке «Пшеничной» расписались все, кто пришел на Митины проводы, даже Аленка с Варькой, которые «Пшеничной» никогда не пробовали и пробовать не собираются. Митю два года назад провожали в армию. А теперь встречают.
– Ну и как там фрицам живется? – Дед Шура сидит на том же месте, на котором сидел два года назад.
– Да какие они тебе фрицы? – отзывается почтальонша тетя Вера. – То ж ГДР, а не ФРГ.
Дед Шура машет рукой – мол, все одно. Митя служил в Германии, в городе с птичьим названием Герлиц.
– Кто ж нам, дед Шур, тех фрицев показывал? Мы с городка ни ногой, по увольнительным – в «чайник». Вот и вся любовь, дед Шур. – Митя опрокидывает уже четвертую рюмку, а два года назад только морс пил. «Вот и вся любовь» Митя два года назад не говорил.
«Чайник», рассказал Митя, это как буфет, только для солдат – с чаем и немецкими печеньками. Печеньки эти – круглые, в ярких упаковках, Митя привез с собой. Теть Паша, Митина мама, выложила их на старое глиняное блюдо. Под глянцевыми обертками блюдо состарилось еще больше.
– А Наташка-то твоя… – начинает Петровна, но теть Паша ее обрывает.
– Ну давайте, за то, что жив-здоров вернулся… – причитает теть Паша, наполняя рюмки.
– А что ж ему нездоровым-то вернуться? Не война небось, – ворчит дед Шура.
Митя выпивает водку одним глотком и поднимается из-за стола.
– Куда на ночь глядя? – спрашивает теть Паша говорит тонким голосом и тянет Митю назад на стул.
– Прогуляюсь. – Митя сбрасывает руку матери.
Аленка вспоминает, как два года назад, на станции, Митя гладил теть Пашу по голове, а та крепко сцепила руки там, где у Мити ремень. Аленка еще подумала, что теть Паша, если бы могла, взяла бы Митю на руки. Но Митя уже тогда был длинный и с мускулами, а теть Паша за эти два года стала как будто еще меньше.
Проходя мимо глиняного блюда, Митя берет одну печеньку, сует в карман новеньких джинсов.
– К Наташке подался. – Голос Петровны противно скрипит.
– Вот кто тебя за язык тянул, ведьма старая! – Маленькая худенькая теть Паша сжимает кулаки.
– Тоже мне тайну нашла! – Петровна неторопливо поправляет платок. – Небось она ему еще тогда написала.
– Наташка клялась, что писать не будет. – Теть Паша опускается на стул и подпирает голову морщинистыми руками.
Наташка Митю не дождалась. Варька сказала, что и так видно было, что у них несерьезно. Провожать Наташку с танцев Митя начал незадолго до армии. «Просто хотел, чтобы его кто-нибудь из армии ждал», – сказала Варька. На проводах Наташка сидела рядом с Митей и расписалась сразу за теть Пашей – на кусочке синего неба, самом чистом месте на этикетке. Вот только на станцию Наташка не пришла – в тот день картошку копала. А Аленка к поезду пошла вместе со всеми. И видела, как Митя поверх головы теть Паши вглядывался в тропинку, которая вела к полю, тогда уже скошенному (вместо стройных снопов пузатые катушки), за полем начинается Барсуковая, второй дом слева – Наташкин. Когда показался поезд, Митя оторвал от себя теть Пашу и неожиданно присел на корточки перед Аленкой. «Держи, кнопка», – Митя протянул Аленке конфету, на обертке – горбатые верблюды бредут по пустыне. «Подрастешь – женюсь», – пообещал Митя и последний раз посмотрел на тропинку.
– Пошли. – Варька тянет за собой Аленку.
– Куда? – Аленка натягивает куртку и вслед за Варькой выскакивает во двор дома тети Паши.
– За ним! – громко шепчет Варька в ответ.
Митя идет быстро. Вечера холодные, не сегодня завтра первые морозы, а Митя в одной майке, руки голые. Аленка с Варькой пробираются вдоль заборов. Громко и важно перекрикиваются псы. Митя по сторонам не смотрит, с Казановки сворачивает на Барсуковую. Наташка живет у матери, муж ее, строитель с Ухвалы, уехал на вахту. У нужной калитки Митя останавливается. Берется за щеколду, а потом отдергивает руку, как будто обжегся.