И тут я почувствовал, как сбилось дыхание и стали влажными ладони, но, помня о подсматривающих и подслушивающих заклинаниях, убрать которые значило признаться в том, что хочешь что-то скрыть, сохранил невозмутимое выражение лица. И только я знал, чего мне это стоило! Так, Каспер, спокойно, ещё ничего не известно. Но подлое шестое чувство шептало где-то глубоко: не надейся…
Итак, нужно вспомнить, когда именно я останавливался в замке фон Рествудов. Так, это было как раз перед тем, как Совет дал мне звание магистра, а было это неполных двенадцать лет назад. Это я помнил точно, потому что каждые шесть лет Совет назначал нового куратора императорской магической службы, и новые выборы должны состояться месяца через два-три. Значит, немногим меньше двенадцати лет…
Я с каменным лицом снова щёлкнул пальцами, мысленно затребовав всю имеющуюся информацию о Лилиане фон Рествуд. Через несколько секунд мне в руки опустились три листа бумаги: на одном из них была краткая справка о девушке, на втором – копия свидетельства о смерти и на третьем – свидетельство о рождении дочери, Эллы-Марии фон Рествуд.
Я скучающе посмотрел в окно, даже смог изобразить зевок, а потом лениво начал изучать документы. Кто бы ни наблюдал за мной сейчас, он должен быть уверен, что я занимаюсь нужными, но невероятно скучными и рутинными делами.
Итак, свидетельство о смерти, выписанное одиннадцать лет назад в Ирманском женском монастыре. Далековато занесло красавицу Лилиану, если, конечно, эта поездка была добровольной: в такие далёкие обители, как правило, ссылали девиц, очень серьёзно нарушивших закон. Но Лилиана – и нарушение закона? Верится с трудом… Или…или её отправил туда разгневанный отец за какой-то проступок, позорящий имя. И я, кажется, даже могу догадаться, что именно послужило причиной отцовского гнева.
Второй документ – свидетельство о рождении дочери, Эллы-Марии. Дата та же, что и в свидетельстве о смерти, следовательно, юная Лилиана умерла при родах. В общем-то, с тем уровнем медицинской и магической помощи, какой есть в Ирме, это совершенно естественно. Малышка осталась в обители, где и проживает до сих пор. В строчке, которая служит для указания имени отца ребёнка, прочерк. Значит, Лилиана не сказала, кто является отцом её дочери. Странно – ведь она могла сказать, и её отец потребовал бы…ну, во всяком случае, попытался бы потребовать возмещения. А она промолчала. Почему? Если бы это был мужчина, я с уверенностью сказал бы, что это – гордость, но мы же говорим о женщине. Какая гордость, Бесшумный меня побери…
Но, если это… даже выговорить страшно… если это моя дочь, то я не могу оставить её в монастыре, она там просто пропадёт или станет монахиней. Дочь Каспера Даргеро – монахиня в захудалом монастыре?! Никогда! Она рождена вне брака, но я могу её удочерить, и никто слова мне не посмеет сказать. Моя девочка будет блистать! Она станет… Бесшумный… да она же может со временем стать… Тихо. Об этом лучше не говорить даже про себя.
Теперь всё так же равнодушно сложить бесценные листки, спрятать потом понадёжнее, и, потянувшись, пойти в лабораторию: там никто меня не увидит. И подумать, как объяснить Максимилиану своё странное, мягко говоря, желание посетить захудалый ирманский женский монастырь.
Серые мрачные стены монастыря были такими же унылыми, как и вся Ирма – маленькая провинция на самой границе с северными горами, в которых никто не селился уже много десятилетий: тех самых пор, как небольшой имперский гарнизон сровняли с землёй племена горных свайнов – диких существ, напоминающих одновременно сгорбленного человека и медведя. Их, конечно, потом истребили, дабы продемонстрировать мощь и величие империи, но гарнизон решили не восстанавливать. И это легко объяснимо – невелико удовольствие жить в никому не нужных мёрзлых землях, где зима длится больше полугода, а лето напоминает осень с её постоянным дождями и сырыми ветрами.
Именно здесь расположился небольшой монастырь, известный в империи тем, что сюда отправляли провинившихся девиц из приличных семей. Настоятельница, матушка Неллина, была женщиной честной, суровой и неподкупной, что уже само по себе странно для лица, облечённого хоть какой-то властью. Но зато можно было быть уверенным на все сто процентов, что девушка, попавшая в обитель, будет исполнять свои обязанности наравне со всеми, будь она хоть дочерью захудалого барона, хоть принцессой крови. Не пожалел Иоганн фон Рествуд дочь, видимо, не на шутку рассердился.
Я смотрел на серые стены и вспоминал, как пытался объяснить Максимилиану, зачем мне вдруг приспичило тащиться в такую даль, да ещё и так срочно. Впрочем, среди немногочисленных достоинств императора было определённое уважение к чужим секретам, так как и своих у него было – хоть в гномий банк под проценты клади.
Поэтому друг-император хмыкнул, уточнил, надолго ли я уезжаю, и дал добро, потребовав потом рассказать, что и как. Я не стал спорить, так как часть информации в любом случае придётся выдать, ибо объяснить появление у меня достаточно взрослой дочери внезапно вспыхнувшим человеколюбием я вряд ли смогу.
Я подошёл к кованым воротам и вежливо постучал, после чего несколько минут честно ждал, что мне откроют. Не дождавшись никакой реакции, я толкнул ворота, и они послушно открылись без малейшего скрипа. Сначала я удивился, что столь непростое место стоит практически открытым, а потом огляделся и понял, что это разумно: куда тут бежать-то? В горы? Даже не смешно: шанс выжить в северных горах равен нулю даже для опытного воина. В империю? Ну так здесь до ближайшего населённого пункта несколько дней конного пути. Я, правда, добирался порталами, но лишь до последнего города, где возможно было его открыть. Дальше из-за близости гор магия не действовала или действовала, но крайне нестабильно. По сей причине добираться до монастыря пришлось верхом целых четыре дня, останавливаясь только на обед и ночёвку.
Шагнув в распахнувшиеся ворота, я сделал несколько шагов и очутился в чисто выметенном пустом дворе, в центре которого с удивлением увидел ухоженную клумбу с великолепными цветами. Цветы? В Ирме? Серьёзно?
Пока я ошарашенно таращился на клумбу, боковая дверь скрипнула, и во двор вышла молоденькая монахиня в характерном именно для этого монастыря сине-сером одеянии. Подойдя ко мне, она слегка поклонилась с удивительным достоинством и вопросительно взглянула на меня глубокими серыми глазами. Я сначала не понял, почему этот взгляд заставил меня удивлённо вскинуть брови, и лишь позже пришло понимание: это был взгляд спокойного человека, принявшего свою судьбу, чуждого метаний и страстей. Безмятежные ровные серые озёра, поверхность которых не позволено взволновать ничему.
Я поклонился в ответ и проговорил, чувствуя себя мальчишкой перед этой юной женщиной:
– Приветствую тебя, сестра. Я магистр Каспер Даргеро, и я хотел бы поговорить с настоятельницей, матушкой Неллиной. Это возможно?
Молча кивнув, девушка повернулась и пошла к дверям, сделав приглашающий жест. Я повиновался и с некоторым трепетом шагнул через порог в обитель. Что я ожидал увидеть? Наверное, мрачные казематы, толстые двери, возможно, даже с решётками, серые и черные тона…
Поэтому сказать, что я был потрясён – это не сказать ничего. Я вслед за своей провожатой вошёл в большой светлый холл, из которого с обеих сторон вверх шли две лестницы, сделанные из светлого дерева и украшенные перилами с искусной резьбой. Девушка в уже знакомом сине-сером платье натирала их воском или чем-то похожим. На её лице было то же выражение умиротворения и спокойствия, как и у первой встреченной мной монахини. Заметив вошедших, она прервала свою работу и вежливо поклонилась, приветствуя незнакомца, то есть меня.
– Очень хорошо, сестра Лотта, – мягко проговорила встретившая меня монахиня, – ты достойно справляешься.
Девушка, к моему удивлению, не обрадовалась, не выказала никаких эмоций, а лишь благодарно склонила голову. Как только мы прошли, она снова занялась своим делом, словно нас и не было. Но я мельком успел заметить, что запястья девушки пересекают два шрама: такие бывают у тех, кто пытался покончить с собой, вскрыв себе кровеносные жилы. Значит, в прошлом этой скромницы бушевали нешуточные страсти.
Монахиня провела меня по светлому коридору, стены которого были выкрашены спокойной светлой краской и украшены великолепными акварельными пейзажами. Возле одного из них я остановился, заворожённый его удивительной соразмерностью и гармоничностью: над лесной поляной кружились разноцветные бабочки, а на берегу прозрачного ручья склонил к воде гордую голову, увенчанную рогами, крупный лось. Мастерство неведомого художника было столь велико, что казалось, будто зверь сейчас шагнёт прямо к зрителю, а бабочки вылетят из рамы и присядут на соседний подоконник.
Заметив моё потрясение, монахиня, сопровождающая меня, остановилась и доброжелательно пояснила:
– У одной из сестёр здесь, в обители, проснулся талант к живописи, и она старается его развивать.
– Кем она была раньше? – не удержался от вопроса я и смутился, увидев насмешливый, но понимающий взгляд. – Простите, я не должен был спрашивать.
Пройдя немного дальше о коридору, мы остановились у двери, украшенной скромным плетёным букетом из сухих цветов в форме венка. Букет был небольшим, но составленным с удивительным искусством и чувством стиля – не каждый придворный мастер справился бы лучше. Монахиня постучалась, и из-за двери раздался спокойный голос:
– Входите с миром, кто бы вы ни были.
Монахиня открыла двери и пропустила меня вперёд, осторожно притворив створки за моей спиной, а я смотрел на женщину, сидевшую за большим письменным столом, заваленном бумагами. Она в ответ спокойно рассматривала меня, изучая, затем жестом пригласила садиться, указав на удобный маленький диванчик.
– Что привело под наш скромный кров магистра Даргеро? – вопрос был задан спокойно, не доброжелательно, но и без враждебности.
– Вы знаете меня? – я позволил себе лёгкую улыбку, впрочем, не получившую ответа. – Я польщён.