В тот момент я не сомневался, что это Триумф…
И вот я стою на верхней площадке парадной лестницы и гляжу вниз на огни и на прочее великолепие, на ряды своих трофеев и увешанных драгоценностями жен. Слуги подходят к огромным бронзовым дверям, чтобы тяжело распахнуть их. И что за ними? Толпа гостей, великие Охотники, прибывшие воздать почести Охотнику еще более великому? Или — вдруг — вдруг на мой Триумф никто не придет?..
Бронзовые двери раскрываются. Но снаружи — никого… Я еще не вижу, но я чувствую, я уверен… Страх, тот страх, что не покидает Охотника до самого последнего, величайшего его Триумфа, одолевает меня сейчас. А вдруг, пока я выслеживал Грисуолда, какой-то другой Охотник раскинул сети на еще более крупную дичь? Вдруг кто-нибудь добыл голову старого Мердока? Вдруг еще кто-нибудь в Нью-Йорке празднует Триумф сегодня ночью, Триумф еще более грандиозный, чем мой?..
Страх душит меня. Я потерпел неудачу. Какой-то счастливчик обставил меня сегодня. Я ни на что не годен…
Но нет! Нет!! Слушай!!! Слушай, как они выкрикивают мое имя! Смотри, смотри, как они вливаются сквозь распахнутые двери, великие Охотники и их блистающие драгоценностями женщины, вливаются чередой и заполняют ярко освещенный зал подо мной. Мой страх оказался преждевременным. Выходит, сегодня вечером я был все же единственным Охотником в парке. Я победил, и это мой Триумф. Вон они стоят среди сверкающих стеклянных витрин, запрокинув лица вверх, ко мне, восхищаясь и завидуя. Вон Линдман. Вон Каулз. Мне не составляет труда разгадать выражения их лиц. Им не терпится встретиться со мной наедине и вызвать меня на дуэль в парке.
Они поднимают руки в приветственном салюте. Они выкрикивают мое имя.
Беллами, внутренний Беллами, слушай! Это наш Триумф. И никто никогда его у нас не отнимет.
Я подзываю слугу. Он подносит мне приготовленный заранее, полный до краев бокал. И я смотрю вниз, на Охотников Нью-Йорка, — я смотрю на них с высоты своего Триумфа, — и я приветствую их, поднимая бокал.
Я пью.
Охотники! Теперь-то уж вы не сумеете меня ограбить.
Я буду гордо стоять в пластмассе, богоподобный, и нетленная оболочка примет меня и обнимет, и все чувства будут пережиты, все схватки позади, и слава обеспечена навеки.
Яд действует быстро.
Вот он, Триумф!
Твонк*
На «Мидистерн рэйдио» была такая текучка кадров, что Микки Ллойд сам толком не знал, кто у него работает. Люди бросали работу и уходили туда, где лучше платили. Поэтому, когда из склада неуверенно появился низенький человечек с большой головой, одетый в форменный коричневый комбинезон, Ллойд лишь глянул на мешковатое одеяние, которым фирма снабжала всех своих служащих, и дружелюбно сказал:
— Гудок был полчаса назад. А ну, марш работать!
— Работ-та-ать? — Человек с трудом произнес это слово.
Пьяный, что ли? Как начальник Ллойд не мог допустить подобного. Он погасил сигарету, подошел к странному типу и принюхался. Нет, вроде алкоголем не пахнет. Он прочел номер на комбинезоне рабочего.
— Двести четыре… гм-м. Новенький?
— Новенький. А?
Человек потер торчащую на лбу шишку. Вообще, выглядел он странно: бледное, осунувшееся лицо без признаков щетины, глазки маленькие, а в них — выражение постоянного удивления.
— Эй, Джо, да что с тобой такое? Проснись! — окликнул Ллойд. — Ты работаешь у нас или как?
— Джо, — торжественно повторил тип. — Работаешь. Да. Делаю…
Он как-то странно произносил слова — так, словно у него была волчья пасть. Еще раз глянув на значок на комбинезоне, Ллойд схватил человека за рукав и потащил через монтажный зал.
— Вот твое место. Принимайся за работу. Ты знаешь, что делать?
В ответ тот гордо выпятил впалую грудь.
— Специалист, — заявил он. — Много-много лучше Понтванка.
— О’кей, — согласился Ллойд. — Так держать. — И ушел.
Человек, названный Джо, в рассеянности замер, поглаживая шишку на голове. Потом его внимание привлек комбинезон, и он осмотрел свое одеяние с каким-то набожным удивлением. Откуда?.. Ах, да, это висело в комнате, куда он сначала попал. А его собственный комбинезон, конечно же, растворился во время путешествия… Какого путешествия?
«Амнезия, — подумал он. — Я упал с… чего-то, когда… это что-то затормозило и остановилось. Как же здесь странно, в этом огромном сарае, полном машин!» Обстановка была абсолютно незнакомой.
Ну конечно, амнезия. Он был работником и создавал всякие вещи — и какая разница, где эти вещи создавать? С минуты на минуту его мозг придет в себя, вот он уже проясняется…
Работа. Пытаясь оживить память, Джо осмотрелся по сторонам. Люди в комбинезонах создавали вещи. Простые вещи. Элементарные. «Может, это детский сад?»
Покрутив головой несколько минут, Джо отправился на склад, где внимательно изучил несколько готовых радиол. Так вот в чем дело! Странные и неуклюжие вещи, но не его дело их оценивать. Нет, его дело производить твонков.
Твонки? Слово это в буквальном смысле слова всколыхнуло его память. Разумеется, он знал, как делать твонков, — для этого он прошел специальное профессиональное обучение. Видимо, здесь производят другую модель твонка, но какая разница! Для опытного профессионала это детские шалости.
Джо вернулся в ангар, нашел свободный верстак и принялся собирать твонка.
Время от времени ему приходилось отлучаться, чтобы добыть нужные материалы. Один раз, так и не найдя нигде вольфрама, он торопливо собрал небольшой аппаратик по его производству.
Верстак стоял в самом темном углу зала, правда, для глаз Джо света вполне хватало. И никто не обращал внимания на странную машинку, сборка которой стремительно двигалась к завершению. Джо работал быстро, и до гудка, возвещающего конец рабочего дня, все было готово. Конечно, можно было бы наложить еще слой свето-краски — машинке очень не хватало мерцающего блеска стандартных твонков, — но, судя по всему, на этом заводе светокраской не пользовались. Джо вздохнул, заполз под верстак, некоторое время безуспешно искал там релаксопад, а потом заснул прямо на голом полу.
Проснулся он через пару часов. Завод был совершенно пуст. Странно! Может, изменили график работы? А может… В мыслях Джо царила какая-то неразбериха. Сон немножко развеял туман амнезии (если таковая вообще имела место быть), но Джо по-прежнему не мог понять, что с ним происходит.
Бурча что-то себе под нос, он отнес твонк на склад и сравнил его с остальной продукцией. Внешне твонк ничем не отличался от новейшей модели радиолы. Следуя примеру товарищей по работе, Джо старательно замаскировал все органы и реакторы твонка.
Но когда он вернулся в зал, с его мозга вдруг спал последний покров. Плечи Джо конвульсивно вздрогнули.
— Великий Снелл! — выдохнул он, — Так вот в чем дело! Я угодил во временную складку!
Боязливо оглядываясь по сторонам, он помчался на склад — туда, где очнулся в самом начале, — стащил с себя комбинезон и повесил его на место. Потом прошел в угол, помахал в воздухе рукой, удовлетворенно кивнул и решительно сел на пустоту футах в трех над полом. И… исчез.
— Время, — вещал Керри Вестерфилд, — это кривая, которая в конце концов возвращается в исходную точку. Что и называется дупликацией, иначе говоря, самоповторением.
Закинув ноги на выступающую каминную полку, он с наслаждением потянулся. На кухне Марта звякала бутылками и стаканами.
— Вчера в это самое время я пил мартини, — заявил Керри. — И кривизна времени требует, чтобы сейчас я получил порцию того же мартини. Слышишь, ангел мой?
— Уже наливаю, — откликнулся из кухни ангел.
— Стало быть, ты поняла мои выводы. Но это еще не все. Время описывает не окружность, а спираль. Если первый оборот обозначить буквой «а», то второй, следовательно, обретет значение «а плюс 1». Таким образом, сегодня мне причитается двойной мартини.
— Я догадываюсь, чем все это кончится, — сказала Марта, входя в просторную, обшитую деревянными панелями гостиную.
Марта была невысокой брюнеткой с исключительно красивым личиком и фигуркой, идеально подходящей лицу. Клетчатый фартук, надетый поверх брюк и шелковой блузки, выглядел довольно нелепо.
— Жаль, бесконечноградусного джина еще не производят. Пожалуйста, вот твой мартини.
Она встряхнула шейкером и достала бокал.
— Мешай медленно, — нравоучительно изрек Керри. — И никогда не взбивай. Вот так, отлично.
Он взял бокал и одобрительно посмотрел его на свет. Черные, с легкой проседью волосы блеснули в свете лампы, когда он запрокинул голову, делая первый глоток.
— Хорошо. Очень хорошо.
Марта пила медленно, искоса поглядывая на мужа. Следует отметить, Керри Вестерфилд относился к категории мужчин, привлекающих внимание. Он был этаким «симпатичным уродцем»: чуть за сорок, широкий рот и сардонические черные глаза, так чарующе блестящие, когда Керри принимался рассуждать о смысле жизни. Керри и Марта поженились двенадцать лет назад и пока ни разу не пожалели об этом.
Последние лучи заходящего солнца падали через окно прямо на радиолу, стоящую возле двери. Керри довольно воззрился на аппарат.
— Неплохая машинка, — заметил он. — Только…
— Что? А, понимаю. Рабочие едва-едва втащили эту штуковину по лестнице. А почему ты ее не включишь?
— А почему бы тебе ее не включить?
— Для меня даже старая радиола была слишком сложной, — покачала головой Марта. — Ох уж эти мне современные приборы! Я воспитана на Эдисоне: сначала крутишь ручку, а потом из громадной воронки начинает играть музыка. Это я еще понимала, но теперь… Нажимаешь кнопку, и начинаются самые невероятные вещи. Всякие там лампочки, селекция тона, пластинки, играющие с обеих сторон под аккомпанемент скрежета и треска изнутри ящика, — может, ты это и понимаешь, а я даже пытаться не буду. Когда я ставлю на такую адскую машинку пластинку Кросби, мне кажется, Бинг чувствует себя несколько неловко.
Керри съел сливу.
— Поставлю Дебюсси. — Он кивнул на стол. — Кстати, есть новая пластинка Кросби. Последняя.