Но, как и ожидалось от Дэлайлы, ее это все не испугало.
– Мы должны отыскать объяснения, не дав при этом людям понять, что ты живешь один… – она потерла свой средний палец о кончик большого. – Найти способ, чтобы не подставить вас обоих.
В такой близи нельзя было не заметить, как ее ресницы касаются щек, когда она моргает, как морщит лоб, когда задумывается. Она переплела свои пальцы с его, разглядывая каждый. Его рука выглядела огромной на фоне ее: гигантские ладони с длинными тонкими пальцами, испачканными чернилами. Он начал отвлекаться от разговора и просто начал представлять, как его большие ладони будут смотреться на разных частях ее тела, которые он еще не видел, но когда она заговорила, он снова вернул свое внимание к теме.
– А ты не думал, – начала она, замолчала и прикусила нижнюю губу. Гэвин заметил это и в ответ облизнул свои губы. – Ты не думал, что Дом что-то сделал с…
Кровь Гэвина превратилась в лед, он подался вперед и приложил пальцы к губам Дэлайлы, чтобы она замолчала.
– Молчи, – прошептал он, взглядом блуждая по комнате. Сама мысль, что Дом сделал что-то плохое, заставила все внутри сжаться. Он только представил, что Дом мог бы услышать их разговор об этом, и ему тут же стало не по себе.
Ему только что послышалось шарканье? Скольжение? Та часть Гэвина, что за последние двадцать четыре часа стала параноиком, была уверена: что-то двигалось – вытянулось или развернулось – под его ногами. Ковер накрывал алюминий, алюминий стоял на цементе, а цемент – на земле, в которой были камни и жуки, корни деревьев. Он замер и встретился взглядом с испуганной Дэлайлой.
– Что такое? – пробормотала она из-под его пальцев, но он смог лишь покачать головой. Пот скатывался по шее на спину, Гэвин закрыл глаза, досчитал до десяти, встал и подошел к двери, открыв ее, чтобы посмотреть на ряды деревьев, что обрамляли дорожку к улице Малберри.
Где жили соседи.
Закрывая дверь, он сказал:
– Это она бросила меня, Дэлайла. Она бросила, а Дом – нет. Больше я ничего не знаю.
У стен были уши. У неба – глаза. И Гэвин задумался, были ли где-нибудь ответы на вопросы, которые он не решался задать, и где вообще их стоило искать.
***
Гэвин подозревал, что сходит с ума. Разве можно в один день чувствовать себя защищенным, а в другой – настолько встревоженным? Дом не изменился, а вот он – да. Он стал подозрительным и недоверчивым, и когда скрывался за поворотом от дома, то чувствовал укол вины. Дом защищал его от зимних бурь и одиноких дней. Кормил его и одевал, был всем, что ему было нужно. До появления Дэлайлы.
Он задумался, проходили ли через это все родители и дети. Трудности взросления, – так он назвал это. И так оно и было. Чего бы ни хотел Дом, Гэвин уже не был мальчиком, поглощенным моделированием самолетиков и коробочками Лего. Многое изменилось, и они оба должны к этому привыкнуть.
Ворота со скрипом открылись, и воздух вокруг него потеплел. Лозы цеплялись за его футболку, когда он проходил мимо них. Дверь открылась, как только он направился к ней. Из трубы появился черный дымок, закручиваясь в спираль. Чем ближе он подходил к Дому, тем плотнее были облака. Это напомнило ему поведение собаки, которая услышала, как ключи хозяина звякнули в замке, и он мог почти представить, как из черного хода высовывается хвост и бешено виляет.
Он поднялся на крыльцо, а оттуда – в дом, где пахло испеченным печеньем.
– Я дома, – сказал он, как делал каждый день.
Мебель словно повернулась к нему; все слушало. Но чего? Все было таким, как прежде, а он не мог избавиться от ощущения, словно что-то не так. Что Дом ждет.
– Спасибо за печенье, – сказал он, идя по сверкающему полу и протянув руку к тарелке, полной свежеиспеченного печенья с шоколадной крошкой. Его любимого.
Дом никогда не приготовил бы печенье, если бы услышал, что Гэвин говорил о матери, – он интуитивно это понимал. Но телевизор не включился. Пианино не играло. Он нашел на стойке стакан с холодным молоком и отнес его и тарелку на Стол на Кухне, усевшись и пытаясь ни о чем не думать. Его тревога исходила не из страха, а из-за произошедшего вчера, и они оба – вместе с Домом – словно ходили друг перед другом на цыпочках.
Все это заставило Гэвина подумать о раскрывшей секрет мужа домохозяйке, но не сказавшей ему сразу, а решившей дождаться его признания, медленно, по слову за раз, пока не проговорится. Вот только Гэвин не знал, у кого был секрет – у него или у Дома.
Глава 16
Она
В поледующие несколько недель их отношения можно было назвать бездомными. Гэвин не хотел приводить ее домой, а Дэлайла уверила, что ее родители не позволят им прийти вдвоем к ней. Поэтому они бродили по улицам их городка, обсуждая любимые конфеты и писателей ужастиков, фильмы и огромные деревья. Порой он целовал ее во время этих прогулок – осторожные прикосновения и внезапные укусы – но Дэлайла почти постоянно думала о том, как бы прижаться к нему всем телом. Это отчаяние исходило из растущей привязанности к нему и с каждой гранью себя, что он ей раскрывал, а еще от потребности знать, каковы ее шансы, если ему однажды придется выбирать между ней и Домом.
Она подняла голову и заметила, что они добрались до места, где прогулки всегда заканчивались: до ее дома. И здесь в их новом распорядке прогулок он спрашивал ее о чем-нибудь, она отвечала и тянулась за поцелуем на прощание, а потом уходила домой и долго еще глядела в стену, пока не начинала мыслить достаточно ясно, чтобы приступить к домашним заданиям.
Его ежедневные вопросы превратились в своего рода игру. На днях она потребовала поцелуев на каждом углу улицы, и их прогулку он закончил невинным вопросом: «Какой ты любишь виноград: черный или белый?» Но в иной раз она погружалась в разговор или собственные мысли, и он внезапно спрашивал у нее что-нибудь вроде: «Ты когда-нибудь спала обнаженной, совсем без одежды?»
Когда он спросил об этом у нее две недели назад, его глаза стали такими темными, а голос таким низким, что кожа Дэлайлы вспыхнула, а душа потянулась к его.
И она наконец ответила:
– Нет. Но теперь буду.
Но в один промозглый четверг, когда ее дом слишком быстро появился в конце улицы, а Дэлайла еще им не насытилась, Гэвин наклонился к ней, облизнув ее нижнюю губу, после чего сладко поцеловал ее и спросил, где ее родители.
Он оглянулась, понимая, что голубого шевроле нет на обочине, а золотой кадиллак не стоит на подъездной дорожке, и ответила:
– Понятия не имею.
Они втроем так и не научились устраивать уютные ужины, за которыми обсуждались бы планы на день. Родители ожидали от нее, что на закате она будет дома, делать уроки и мыть посуду после ужина. В свою очередь она ожидала, что родители будут готовить еду и смотреть вечерние новости или читать потрепанные романы. Так что она не знала, почему родителей нет, но и не собиралась терять ни секунды. Она схватила Гэвина за руку и потащила в дом. По какой-то причине ей хотелось, чтобы в этот раз он оказался в ее доме.
Его пальцы дрожали, сжимая ее руку, пока она показывала ему гостиную, столовую и кухню. Казалось, он больше всего боялся случайно до чего-нибудь дотронуться, хотя в его доме она намеренно касалась предметов, и это, честно сказать, забавляло Дэлайлу. Здесь ничего не могло его схватить, дотянуться до него, пощекотать или задрожать под ним. Здесь не было ничего и никого, кроме Дэлайлы.
Он посмотрел под ноги, под которыми скрипел пол.
– Почему на ковре пластик?
– Мама не любит грязь в доме, потому положила пластик там, где ходят грязными ногами.
Гэвин ничего не ответил, но его хватка стала крепче, когда они добрались до лестницы. Он поднимался следом за ней, а она улавливала надоедливые запахи цветочного освежителя воздуха, моющих средств и пластика на ковре.
Ее спальня была такой же, как и у всех десятилетних девочек, понимала Дэлайла. Почему между ее приездами родители никогда не обновляли комнату? Было забавно, что они пытались не обращать внимания на рост Дэлайлы, – так же и Дом Гэвина игнорировал его взросление.
Она закрыла за ними дверь, и его длинный темный силуэт отбросил тень на всю комнату. Казалось, здесь едва хватает места, чтобы двигаться, не столкнувшись друг с другом.
– Из-за тебя комната кажется еще меньше, – сказала она, подходя к нему сзади. Он переключил внимание с ее маленькой кровати на коллекцию керамических единорогов на полке. Комната была полна ее детских игрушек, и она подумала, что Гэвину это могло казаться слишком блеклым в плане отражения внутреннего мира, но слишком кричащим по цвету.
Дэлайла вспомнила обо всех ночах, когда она смотрела в потолок, ожидая, что перестанет о нем размышлять и сможет уснуть. Она слишком много ночей провела в общежитии или у Нонны, и даже спустя три месяца после возвращения домой она все еще чувствовала себя так, словно спала в чужом доме.
Дэлайла не понимала, что смотрит на кровать, пока Гэвин не сказал:
– Вряд ли я смог бы здесь спать.
– Нет. Отец убьет тебя, это во-первых, и мы не будем…
– Я не б этом, – смущенно перебил ее он. – Я о том, как все отличается. В школе или на работе я вполне могу находиться в обычных неодушевленных пространствах. А эта комната словно должна быть живой… но это не так.
– Многие спальни неживые. Когда-нибудь мы станем старше, и у нас будут…
– Все в порядке, – перебил ее он, быстро покачав головой. – Просто нужно немного времени, чтобы привыкнуть.
Дэлайла нахмурилась, но выдавила из себя улыбку. По правде говоря, она знала, как непросто будет Гэвину жить где-то еще, но однажды такой день наступит. Несмотря на то, понимали они это с Домом или нет.
– Ты ведь знаешь, я все равно затащила бы тебя сюда, – сказала она, улыбаясь, – так что привыкай к тому, что дом может быть таким розовеньким и скучным одновременно.
– Дэлайла, – резко прошептал он, подойдя так близко, что она почувствовала, как вибрирует в груди его голос. – Нельзя так говорить. Пусть это прозвучит странно, но если тебя что-то здесь услышит? Я не хочу давать им повод тебя напугать.