– Да? – растерянно проговорил он. – Ну и?
– И, – медленно сказала она, надеясь, что он поймет, – твоя мама сама знала, что я встречаюсь с Гэвином, или ты рассказал ей?
Он молчал, обдумывая все, а потом покачал головой.
– Вообще-то, ни то, ни другое.
– Тогда почему она заговорила с тобой о Гэвине?
– Она сказала, что у сына Хилари всегда такой же обожженный вид, как и у тебя, – он с удивлением посмотрел на нее.
– Давал?
– М-м?
– Я никогда не видела Хилари, – ответила Дэлайла. – Я четыре раза была в его доме, даже целый час пробыла там одна, но я даже не слышала ее.
***
Тревога проникала в вены Дэлайла, открывая брешь в ее груди, которая, казалось, все росла и росла, пока не разорвется.
«Я выгляжу сумасшедшей», – подумала она, когда почти бежала домой, избегая трещин на тротуаре и стараясь избегать зоны досягаемости ветвей, шлангов и фонарных столбов. Виски болели, все ощущения вызывали беспокойство, словно это было не из-за постоянных размышлений, а из-за Дома, который на расстоянии давил на ее сознание. Она перепрыгнула верхние ступеньки и, тяжело дыша, открыла входную дверь. Ее дом ощущался таким же пустым и безжизненным, как и всегда.
– Мама? – позвала она.
– Я на кухне!
Дэлайла бросила сумку у лестницы и пошла в дальнюю часть дома, присматриваясь к окружающим предметам пристальней обычного. Все казалось правильным. Полки были уставлены сотнями крошечных фарфоровых статуэток, там же был и фавн.
Она закрыла глаза, понимая теперь, что все это было у нее в голове. Ей никогда не хотелось туда возвращаться. Она будет держалась от Дома подальше, и Дом останется в стороне, пока она не закончит школу и не покинет Мортон.
И заберет Гэвина с собой.
Она отодвинула стул от кухонного стола и села.
– Длинный день? – спросила ее мама, не отводя взгляда от раковины.
– Да.
– Руку не намочила?
Не «Как твоя рука?» или «Болит?», а «Руку не намочила?». Дэлайла замерла и посмотрела на бинты.
– Нет.
– Хорошо, – повернувшись, мама положила пригоршню помытого шпината на доску на кухонном островке. Потом выдвинула ящик и вытащила нож.
Дэлайла уже видела его, но он казался здесь лишним. Рукоятка была из слоновой кости, лезвие длинной и такое чистое, что сверкало, словно зеркало. Ее руки охватил холод и по телу пополз к горлу.
Этот нож из Сарая.
– Мам, это твой нож?
– Наверное, – ответила Белинда, поднимая его и повертела, чтобы бегло рассмотреть, после чего она принялась нарезать шпинат, обхватив листья рукой.
Не долго думая, Дэлайла потянулась к ножу и выхватила его из руки матери. Он оказался горячим, жемчужного цвета рукоять ожила, на ощупь став омерзительным слизнем. С криком Дэлайла бросила его в стену, в которую он вонзился с ужасающим хлюпаньем. По звуку это был не нож, вошедший в картину, пластик или дерево. Это был нож, попавший в грудь, пронзивший меж костей что-то влажное и живое. С колотящимся сердцем она смотрела на стену, ожидая увидеть кровь или выползающих тараканов.
Но вместо этого нож какое-то время дрожал от силы столкновения, а потом замер.
В комнате царило потрясенное молчание.
– Дэлайла Блу, – дрожащим голосом прошептала ее мама. – Что, ради всего святого, с тобой?
– Это не твой нож, мам. Не твой. Это… – с тихим вскриком ее голос оборвался. Нож зловеще подвинулся, тусклый свет на кухне отбросил тень на синий рисунок. Но вместо сверкающей слоновой кости теперь было лишь дерево – деревянная ручка обычного поварского ножа.
Белинда всплеснула руками с истерикой в голосе.
– Да какая разница, чей нож? Он не хуже остальных! Нельзя бросаться им в чер… Хм, в стену!
– Но как?.. – произнесла Дэлайла, отступая назад, не в силах отвести взгляд от ножа. – Не знаю, что происходит, но… не трогай его, – она все же посмотрела в лицо матери, и ее голос стал ровным и пустым: – Не смотри на него.
Дэлайла поднялась наверх и, пока искала телефон, услышала истерический голос матери, говорившей по домашнему телефону с отцом. Голос скользил из кухни по перилам, проскальзывал за закрытую дверь Дэлайлы.
– Верно! Она его бросила! В стену! Фрэнки, не уверена, что ей подходит это место. И не уверена, что мы это перенесем… нет. Сначала рана, а теперь метание ножей? – молчание. – Знаю, – еще пауза. – Да, я в порядке, – молчание было долгое и тяжелое, после чего ее мама шумно и с облегчением выдохнула. – Да, это хорошо, дорогой.
Дэлайла закрыла глаза и прижала пальцы к вискам, даже не чувствуя любопытства узнать, на что согласилась ее мама. Голова снова болела, словно что-то пыталось проникнуть внутрь.
«Хватит, хватит, хватит», – думала она, стараясь оттолкнуть это – чем бы оно ни было. Она слезла с кровати и, сняв всю одежду, бросила ее в корзину для стирки, даже не потрудившись рассортировать или понять, что она надевала к Гэвину. Она открыла окно и выбросила все на лужайку заднего двора, после чего захлопнула окно.
Ее мама еще говорила. Голос разносился вверх по ступенькам и по коридору.
– Отошлите меня, – шептала Дэлайла. – Отошлите меня куда-нибудь.
На миг ей понравилась эта мысль.
Пока она не вспомнила о Гэвине. Ее день рождения стремительно приближался, и хотя это означало, что скоро она сможет законно делать все, что угодно, она не была уверена, что он последует за ней.
***
Дэлайла чувствовала, как в уголках ее сознания маячило безумие. В голове возникло странное воспоминание, когда она маленькой присутствовала на вечеринке по работе ее отца, проходившей в городском клубе в семи милях от города. Дэлайла подцепила пальцем странную скатерть на столе и медленно приподняла ее, охваченная невероятным любопытством, что под столом. Белая пластмассовая поверхность была покрыта уродливой паутиной царапин и пятен.
Она закрыла глаза, представляя, как скатерть накрывает на ее мысли, чтобы спрятать истерику.
«Если я буду делать по одному делу за раз, – подумала она, – все получится.
Я напишу ему смс.
Сделаю домашнее задание.
Потом посплю, пойду в школу и забуду, что тот дом вообще существовал. Я не сумасшедшая.
Я буду говорить с Гэвином только о хорошем и приятном, и этого хватит, пока мы не поймем, как вырваться из этого.
А Дом обо мне забудет».
Дрожащими пальцами она отправила Гэвину сообщение:
«Мне не хватало тебя в школе сегодня. Надеюсь, все хорошо. Мне кажется, что я теряю рассудок».
Двадцать минут она делала домашнее задание, и когда уже почти все было закончено, Дэлайла подпрыгнула от зажужжавшего на столе телефона.
«Ты потеряешь не только рассудок, девочка».
Глава 24
Он
Гэвин не пропустил ни единого дня в школе. Бывало, конечно, что он болел – обычной простудой или несварением, а когда подхватывал грипп, то мог думать только о маме – чьей угодно – кто убирала бы волосы с его горячего лба или просто обнимала его.
Он открывал глаза и находил на Столе лекарство, безымянную бутылочку с этикеткой с подробно прописанной инструкцией. Сок и миска горячего куриного супа появлялись через миг и исчезали, как только становились пустыми или остывали. Пианино играло тихие и успокаивающие колыбельные, и он проваливался в сон, не приносящий отдыха, а лишь заставляющий пропотеть.
Он пропускал день-два, но всегда возвращался, как только простуда отступала или он чувствовал себя получше.
Но сейчас Гэвин не был болен.
Этим утром в голове зудела необходимость встать, проникала в его тяжелые сонные конечности. Он ворочался под одеялом, чувствуя неудобство. Не открывая глаз, он понимал, что в комнате еще темно, и перевернулся на другой бок, игнорируя позывы мочевого пузыря и спутанные мысли, собираясь спать и дальше.
Его внимание привлекли звучащие вдали голоса – знакомые голоса, смех и крики детей, бегущих, как он знал, по улице от конца квартала к школе. Но было еще рано – ему и на часы не нужно было смотреть, чтобы понять, что у него есть еще как минимум час.
Больше криков, за ними последовал звук мусоровоза, что проезжал каждую неделю, когда он выходил.
Гэвин сел, и одеяло сползло на пояс. Озадаченно нахмурившись, он посмотрел на тяжелые синие шторы напротив него, в щель между которыми проскальзывали лучи желтого солнца и падали на ковер. В это время года огромное дерево по другую сторону забора за его окном было голым – лишь изогнутые ветки, образующие арки. И потому свет медленно озаряющегося неба каждое утро заполнял его комнату, постепенно сменяя один пастельный оттенок на другой. Потому он никогда не задвигал шторы, как и не закрыл ими окно вчерашним вечером.
Убрав волосы со лба, он протянул руку к телефону, но отдернул ее, увидев, что на Столе лежит только шнур от зарядки. Он замер и, вспомнив свои вчерашние действия, отметил, что перед сном подключил телефон заряжаться.
Гэвин свесил ноги с кровати и подошел к окну. Пол был холодным под ногами, воздух покалывал по обнаженной коже. С каждым шагом занавески выглядели все ярче, и свет на другой стороне подтвердил его подозрения: где-то посреди ночи Дом закрыл занавески и забрал его телефон.
Он отодвинул занавески и выглянул на морозную улицу. В доме он был достаточно высоко, чтобы видеть пространство за оплетенным виноградной лозой забором, достаточно высоко, чтобы отметить, что дороги были пустыми, почти все его соседи давно ушли на работу, несколько отставших еще плелись вдали по тротуарам в школу.
Было почти восемь утра. Гэвин опоздал. А он никогда не опаздывал.
– Почему меня никто не разбудил? – воскликнул он.
Он оттолкнулся от стены и подошел к большому шкафу, ругаясь в темноте, когда свет не зажегся.
– Свет! – крикнул он. Лампа над головой ожила, и он начал копаться среди одежды, вытащив из одного ящика джинсы, а из другого толстовку с капюшоном. Взяв футболку и боксеры, пошел в ванную.