Закрыв глаза, он попытался успокоить дыхание и мысленно составил список задач:
Попасть внутрь, услышать голос мамы, собрать все необходимое и уйти. Найти Дэлайлу.
Найти Дэлайлу.
Дэлайлу.
У него было мало опыта с одержимостью, и он никогда не считал себя излишне сентиментальным – в конце концов, ему никогда не казалось, что вещи в Доме принадлежат ему – но сейчас он стоял снаружи, и, оказалось, у него горстка вещей, которые он не мог бросить здесь. Он хотел забрать найденную Библию и фотографию мамы. Он не смог бы спокойно спать, если бы оставил свои альбомы, и, если получится, хотел найти ключи от машины. В этом случае у него были бы его вещи и способ увезти их из города. На бьюике сбежать куда проще, чем на велосипеде.
Для сохранности он оставил велосипед за железными Воротами – если случится худшее, а он не сможет поймать машину – и направился в Дом.
Ворота не открылись сами по себе, как обычно. Гэвин толкнул их, и они резко со скрипом замерли, когда он вошел во двор. Не только Дымоход молчал, но и газон выглядел… мертвым. Действительно мертвым, причем с обеих сторон. Трава была коричневой и сухой, в трещинах ведущей к крыльцу дорожки из брусчатки проросли сорняки. Дом выглядел по-настоящему заброшенным, брошенным будто долгие годы, и словно он там никогда не жил.
Лозы, обвившие колонны крыльца, стали тоньше, лиловые лепестки новых цветов стали хрупкими и сухими, как старая бумага, они падали по одному в уже сформировавшуюся горку на верхней ступеньке. Гэвин не понимал, что именно привело к этому, и он успел подумать, вдруг Дом… как-то ушел? Может, его мама вернулась, и Дом ушел, потому что его услуги уже не были нужны?
Он не знал, как это воспринимать. С одной стороны, в этом всем был намек и ему, правильно? Уйти. Жить своей жизнью. Но почему он чувствовал знакомую панику? Эту дрожь в руках от мысли быть одному.
– Я дома, – поприветствовал он, войдя в прихожую и сжав челюсти, когда желание позвать маму стало почти невыносимым. Он изо всех сил старался унять дрожь в руках, пока расстегивал толстовку и вешал ее на крючок у двери. Разуваться он не стал.
Гэвин осмотрел холл и прислушался, ожидая звук шагов в одной из комнат или на лестнице. Тишина.
– Есть тут кто-нибудь? – спросил он, стараясь держать голос ровным.
Камин ожил пламенем, маленькие язычки окружили всегда лежавшее там полено.
Что-то здесь по-прежнему было, но мама не появилась. Он попытался не обращать внимания на ощущения в животе, словно в его диафрагме открылся люк, и сердце упало в него.
– Все в порядке? – он посмотрел на лестницу и темную площадку выше. – Снаружи темно.
Он спокойно зашагал к столу, стараясь выглядеть так, словно не понимает, почему что-то неладно, и остановился у стопки писем на нем. Дрожащими руками перебрал рекламные листовки и конверты с купонами. Они получали ненужную рекламу и соседские флаеры, но не счета. Ничего личного или требующего ответа в Дом не попадало. Он решил, что Дом работает не на исчисляемом электричестве или газе. И поскольку кабельного телевидения не было, не было и счетов. Гэвин даже не знал, платят ли они налоги. Дом всем управлял сам, платить было некому.
Но стоя здесь, цепляясь за нереальный шанс, что в доме была его мама, он подумал: «Не было бумаг, где требовалась подпись? А кто перевел его в школу? Кто расписывался, когда приходил доктор, полубессознательный, словно робот? И почему он никогда не задумывался об этом до появления в его жизни Дэлайлы? Гэвин всегда понимал, что его реальность отличается от мира окружающих, но за этим пониманием всегда лежала темная, тайная вера, что Дом делает его еще и особенным.
Одно-единственное слово ворвалось в его мысли: как?
Как мальчик мог оставаться сиротой, чтобы никто в городе не знал, что случилось с его мамой?
Как он мог быть таким удачливым, что его вырастил Дом?
Как он мог не задуматься, когда Дом начал нападать на Дэлайлу, и ранил ли он его маму?
А если Дом не был хорошим? И что, если сам он жил тут все это время, слепо доверяющий, а его единственная семья была… злой?
Пытаясь сохранять спокойствие и подавив комок слез, Гэвин продолжил вслушиваться в возможные звуки человеческой жизни в доме. Он опустил стопку писем на стол и пошел на Кухню, взял стакан и наполнил его водой из-под крана.
Он пил, держа стакан дрожащей рукой и пытаясь не обращать внимания странную темноту снаружи. Вернувшийся в Камин огонь согревал передние комнаты. Тарелка со свежим печеньем стояла на столе. Ромашки на подоконнике разжали лепестки и посмотрели на него.
– Думаю, я пойду наверх и посплю, – произнес он.
Гэвин взял яблоко из плетеной корзинки и выпрямился, вытирая красную кожицу фрукта о ткань футболки.
– Я уснул, репетируя для весеннего концерта, и шея затекла. Но я посплю, и все наладится. Может, мы потом осмотрим систему полива снаружи, когда я проснусь? Она в плохом состоянии.
Ромашки кивнули головками, но не двинулись, чтобы коснуться его, когда он поставил стакан в раковину.
Гэвин поднялся по ступенькам, наступая на каждую и надеясь, что выглядит не так тревожно, как себя чувствует. Было слишком тихо. В Доме всегда кипела энергия, и он привык к этому: к легкой дрожи, к ощущению движения вокруг него, из-за чего ему было проще засыпать по ночам и из-за чего он помнил, что не один. Он чувствовал подрагивание стен и дерева под ногами. Чувствовал дрожь воздуха. Сегодня она тоже была, но другая.
Дрожь была тяжелой. Напряженной. Ему казалось, он попал в сжатую мышцу, зная, что Дом не станет причинять ему вред, но чувствуя при этом окружавшую его пульсирующую ярость.
Зажегся свет на втором этаже, но лампы загудели нескладно. Ступеньки скрипели с каждым шагом, но не твердо, а хрупко.
– Что происходит? – спросил он, сглотнув так громко, что сам услышал это в зловещей тишине. – Ты злишься на меня?
Страх собирался в животе Гэвина, и он поспешил подняться по ступенькам, после чего посмотрел на дверь спальни в конце коридора, прислушиваясь при этом к звукам.
В шкафу была спортивная сумка, и Гэвин подумывал положить туда вещи, туалетные принадлежности и прочее перед побегом, но теперь он отбросил эту идею. Дом не напал только потому, что Гэвин не попытался сбежать.
Он сел на кровать, взял свой альбом и кусочек угля, пытаясь выглядеть спокойно и расслаблено. Как это сделать? Как найти в Доме маму, если тот замечает каждое его движение? Он никогда не видел Дом таким мрачным, мертвым и зловещим. Существовал ли способ его обмануть?
Гэвин помнил дни, когда был заперт, когда исчезли дверные ручки с наружных дверей и пропали задвижки на окнах. Дэлайла уверяла, что Дом менялся и физически преображался в тот вечер, когда она пришла на ужин. Были ли у Дома части, о которых он даже не подозревал?
Заметив старую коробку на полке, Гэвин достал оттуда модель самолета, которую не закончил, и пробормотал, что нужно найти клей. Теперь у него появилась возможность копаться в старых ящиках, заглядывать в шкафы, которые не открывал годами, даже проверять под подушками и кроватями. Дом, казалось, был рад помочь, отодвигая мебель с его пути и открывая для него дверцы шкафчиков. Он открывал каждый шкаф, касался пальцами стен, проходя мимо, ощущая края и выступы, которых не должно здесь быть.
Он нашел пачку старых флаконов с лекарствами от мигрени, которые принадлежали, скорее всего, его маме, но никакого клея или скрытых комнат.
За два часа до назначенной встречи с Дэлайлой Гэвин был готов оставить надежду найти хоть что-нибудь.
Он снова поднялся по ступенькам и пошел в свою комнату, остановившись на полпути к кровати. В центре идеально постеленного покрывала лежала фотография его мамы, которую он хранил в шкафчике в ванной.
Все это время Дом знал, что именно он искал.
Воздух остыл, в комнате потемнело, словно солнце ушло за облака. На коже проступили капельки пота, и он ощутил, как по рукам, ногам и шее побежали мурашки.
Снаружи вдали виднелось синее небо, листья деревьев трепетали на ветру, но ближе к Дому все оставалось темным. Двор был окутан тенью. А ветер качал мертвые ветви его любимого вишневого дерева.
Позади него в коридоре послышался звук. Но не шаги, а рык. Такой звук мог исходить только из утробы монстра – низкий и зловещий, вибрирующий по перекрытиям под его спальней и взбирающийся вверх по стенам. Дрожь становилась все выше и выше, словно охватила уже весь дом.
Гэвин закрыл глаза, представив ступеньки, и сколько шагов нужно сделать, чтобы попасть туда.
Если он побежит, то Кровать подвинется, и ему придется прыгать. Шкаф попытается закрыть проход. В Коридоре пусто, но Стол был проворным и мог заблокировать любую дверь, какую пожелает. Он попытается замедлить его, поймать и сбросить с лестницы, если будет нужно.
О боже.
Гэвин попытался отогнать мысль о предстоящем сражении из головы, но не смог. Он снова закрыл глаза и почти представил себя там, на нижних ступенях, с вывернутыми под неестественными углами руками и ногами, со странно выкрученной шеей и с остекленевшими открытыми глазами. Дом и правда позволит Гэвину умереть, лишь бы он не вышел? Воздух спешно покинул его легкие, и он закрыл рукой рот, сглотнув поднимающуюся к горлу тошноту. Это не Дом был расстроен и уязвлен. Впервые в жизни Гэвин понял, что Дом готов сделать что угодно, чтобы удержать его внутри.
«Он и не собирался меня отпускать».
Он смотрел на окна спальни, закрытые плотными шторами, которые запросто могли наброситься и схватить его. Посмотрел на открытую ванную и окно, которое он подпер деревяшкой.
Та все еще была на месте.
Если поспешить, он сможет добраться и выйти. А если Дом захлопнет окно, то он его разобьет. Это единственный свободный путь. Прищурившись, Гэвин подсчитал расстояние. Метров пять. Столько ему нужно пройти. Пять метров от него до ванной.