Кап-кап! – длит свое бормотание кран, словно бы подчеркивая слова Отто. Хозяин забегаловки вынимает изо рта сигару. Оскар встает со своего места и танцующей походкой приближается к стойке. Саул перестает стесняться и тоже приближается к Отто.
– Что вы на меня напали? – глаза хозяина забегали по всей забегаловке, голос скрипит, как старая пила. – Еще так напали! Это что, в первый раз господин чиновник посещает мой трактир?
– Бруно! – на лице Отто появляется горестное выражение. – Бруно, не напевай нам опереточные куплеты. Ты что думаешь, пропади ты пропадом, что выступаешь перед несчастными близнецами, а, Бруно? Нас тоже окунали в прекрасные воды, и друга моего Кнорке, пропади он пропадом, я хорошо знаю. Когда этот субчик пытается посетить барышень переулка, он лепится к стенам домов, у него трясутся колени от страха Божьего и от мысли, что он собирается совершить. Всегда у меня возникает к нему жалость к этому несчастному, пропади он пропадом. И вдруг сегодня является сюда во всем своем великолепии, мундир республики сверкает правом быть облаченным на этом осле. И двое его сопровождающих с симпатичными физиономиями, пропади они пропадом, существа в его вкусе. Бруно, что искали здесь эти братья-субчики, а, Бруно?
– Какое тебе до этого дело, красный клоп? – Это Флора вернулась из-за двери, за которой прислушивалась к каждому слову.
– А, Флора, добрый вечер?
Отто приветствует ее с большим уважением, как будто это его тетя, что только прибыла издалека.
– Флора послушайся совета старого и нормального, в отличие от тебя, человека: не вмешивайся в дела мужчин. Иди отсюда, Флора, и займись своим симпатичным сынком, Флора.
– И не прислушиваться к каждому хриплому свистку? Что ты вмешиваешься в дела, которые тебя не касаются? Убирайся отсюда со своими двумя красными хулиганами, которых ты сюда привел.
– Флора, не заваривай со мной кашу. Сильно пожалеешь об этом блюде, куколка моя, ты ведь единственная в переулке, на которую я поглядываю сзади, когда ты проходишь мимо меня. А почему? Все из-за расчетов, Флора.
Щеки Флоры начинают пламенеть, как два анемона. Могильщик Шенке громко сморкается и пускает старческую слезу. Рабочие хохочут и пьют за здоровье Отто.
– Почему смеются? – спрашивает долговязый Эгон, – Кто-то может мне это объяснить?
Никто на него не обращает внимания. Флора снова визжит из самого нутра своего брюха.
– Кончай свою болтовню! И не являйся сюда со всякими своими мыслями! Убирайтесь!
– Флора, говорю тебе, до всякой самой простой мысли. – Отто отпускает ей в высшей степени сердечную улыбку. – Проходя мимо тебя, я ловлю себя на вопросе: с какой быстротой может такой тупица, как твой муж, обернуться? Флора, я люблю видеть тебя сзади.
– За тебя, Отто, – поднимает рюмку красавчик Оскар.
– За тебя, Отто, – откликается весь трактир.
Портрет Гинденбурга на стене покачивается от взрывов смеха.
– Обратите внимание, обратите внимание! – шепчет горбун, и глаза его расширяются от страха. – Портрет президента трясется. Это знак больших беспорядков…
– Куда исчезла Флора, – удивляется Эгон. – Кто-то может мне объяснить?
– Бруно, а теперь поговорим по делу, – говорит Отто, явно делая над собой усилие в момент, когда Флора испарилась. В трактире воцаряется молчание.
– Мы не пришли сюда ради комплиментов твоей жене. Теперь говори, что хотела от тебя та уважаемая троица? Не стоит тебе накликать на себя беду, Бруно, – вопрос по делу – ответ по делу.
Два парня по сторонам вынимают руки из карманов и приближаются к стойке. Хозяин трактира вынимает трубку изо рта.
– Что вы на меня напали? Речь шла о деле, и больше ни о чем. Пришел господин Кнорке от имени нашей организации бойцов мировой войны. Они хотят снять у меня большой зал, который рядом с трактиром, для скромной вечеринки. Что в этом плохого? Организация эта не политическая, и в эти трудные день каждый ищет заработать еще немного грошей. Ну, что плохого можно в этом видеть?
– Хватит! Получили ответ! Убирайтесь! – Силач Пауле выходит из-за стойки, угрожающе становится рядом с Отто.
Саул замирает.
– А-а, – Отто бледнеет, – мы только и ждали твоего приказа. Нашел себе новую профессию, а, псина. Хочешь лаять вместе с ними, ура! Берегись, Пауле, дрессировщик собак.
Пауле сбрасывает куртку. Глаза его сверкают. Рот кривится. Трет кулаки. Друзья Отто становятся между ними. Эгон занимает позицию за спиной Отто, дружески кладет ему руки на плечи.
– Я же говорил вам, что беспорядки должны грянуть! – ноет горбун.
– Господи, спаси! – Визжит могильщик и делает большой глоток водки. – Дело движется к тому, что придется заказывать у священника христианское погребение.
Оскар тоже сбрасывает пальто. Он готов. Глаза его сверкают, как и его шевелюра.
– От чего все так возбудились? – пытается снизить напряжение могильщик. – Я знаком с организацией Кнорке. Встречал ее членов на кладбище, пришли похоронить товарища. Похороны были красивыми, И организация в порядке, поверьте мне. Все у них есть – и касса, и гимн, и председатель, и знамя. Оставьте их в покое.
– Они вне политики?! Весьма поощрительна твоя глупость – возрождать из мертвых.
Плотник Франц, сидящий за одним из столов, встает:
– Эти вне политики? Да они же верные церберы Гитлера. Желательно, чтобы ты устроил этим господам красивые похороны, а не красивое собрание. Вот это будут похороны. Весь пролетариат Берлина придет сказать свое надгробное слово.
– Сядь, Пауле, – советует Оскар. – В этом парламенте у тебя нет права голоса. Берлин – красный.
– Чего мне садиться? Встану и буду говорить! Пусть услышат голос истинного германского патриота, а не голоса людей Москвы.
– Хвала Германии! Хайль!
– Эй, сволочи, кто тут орет «Хайль»?
– Смотрите, кто защищает коммунизм, Сутенер, пасущий проституток. Хочешь основать у нас коммуны, Оскар? Коммуны шлюх? Неплохой бизнес.
– Что ты сказал, Пауле? – одним махом руки Оскар сметает со стойки ряд пустых стаканов, и они рассыпаются в осколки у ног Пауле.
– Езус и святая Мария, помилосердствуйте! Осколки – знак беспорядков! – резкий голос горбуна рассекает, как кинжал, напряженную атмосферу.
Крики со всех сторон, не разобрать, кто за, кто против. Не ясно вообще, о чем речь. Эльза с двумя подружками тотчас ворвалась в кабак, и все втроем начали визжать, как будто весь спор вспыхнул из-за них. Два парня, пришедшие с Отто, сдерживают Пауле и Оскара, скрежещущих зубами друг напротив друга и старающихся вырваться из вцепившихся в них со всех сторон рук.
– Пауле, вперед! Покажи им свою силу, тут у тебя много верных помощников.
– Ну-ка, попробуйте! Узнаете силу рабочего Берлина!
– Сволочи! Герои великие! Тупые головы! Берлин – красный!
– Красные герои! Постельные клопы! Что вы сделаете против чрезвычайного положения?
– Только здесь, в трактире, нагло открываете рты на Флору.
– Эй, вы, ослами были и ослами останетесь!
И поверх всех голос горбуна:
– Ой, ой, успокойтесь, люди! Вы что, не видите: портрет президента дрожит. Вы сошли с ума? Это же мятеж! Катастрофа!
Оскар сумел вырваться из железных объятий.
– Оскар! Оскар! – кричит перепуганный насмерть могильщик. – Оскар, помни, из гроба человек не восстанет.
– Эй, Пауле! – Оскар бросается к нему рывком хищного зверя. – Сейчас я проучу тебя за сутенера, пасущего проституток, за коммуну шлюх…
Внезапно гаснет свет. Рабочие стучат стульями, звенят разбивающиеся стаканы.
– Горе мне, – подвывает горбун, – пиво выплеснулось на меня! Дурной знак!
– Проклятые фашисты. Только в темноте можете совершать свои делишки.
– Почему погас свет? Кто-то может мне объяснить?
– Темно, как в могиле.
– Рабочие, будьте разумными.
– Свинья! – визжит Эльза. – Убери свои лапы!
– Сумасшедшие, – Флора зажигает свет. – Совсем потеряли рассудок? Воете в темноте, как младенцы, на которых напал страх. Эй, вы, там!
Флора обращается к Отто и двум его парням. – Мы же люди, все братья, найдем компромисс, Да пошел он ко всем чертям со своими товарищами и своей вечеринкой, господин Кнорке. Слишком дорого он мне обойдется. Еще в эту ночь мне все здесь разобьют.
– Катастрофа! Катастрофа! – всхлипывает горбун.
– Ах, падаль! Когда вы, наконец, поймете, в чем дело? – Отто стоит у стойки, Оскар сидит на столе, напротив. Могильщик сложил руки, как в молитве. Горбун Куно дрожит, как портрет президента на стене. Два парня, стоящие по сторонам Пауле, не сводят с него глаз. Он и не пытается сдвинуться с места. Две противоборствующие группы сошлись в трактире. Две партии. И снова напряженное молчание, повисло в воздухе. Только глаза сверкают, перебегая от лагеря к лагерю. Еще миг, и вспыхнет огонь.
– Сволочи! – обращается к ним Отто. – Сволочи, не понимаете, откуда это напряжение? Думаете, из-за Кнорке и его компании? Да, ни в коем случае! Но кто согласится с тем, чтобы в его дом впустили скрытого вора? Кто согласится, пропади он пропадом? Господа эти только и ждут часа, чтобы вновь забить в боевые барабаны, а вы будет пушечным мясом. Да, да, пропадите вы пропадом. Но не только из-за этой банды такое напряжение, борьба уже началась. – Отто переводит дыхание и продолжает. – Понимаете ли вы, глупые головы, что означает декрет о чрезвычайном положении? Денежные мешки, жирные магнаты хотят веревками вытащить Германию из болота. Зачем они нужны, я спрашиваю вас, эти веревки? Чтобы повязать наши руки. Господа, кто голосует за них? Кнорке и его секта, говорю я вам, они, и никто другой, пропади они пропадом! Но здесь, у нас, в сердце пролетарского Берлина, они не пройдут со своими грязными делами! Здесь – нет! Я говорю вам – нет!
– Ты это поддерживаешь? Но мы не дадим здесь ставить подножку прусскому офицерству!
– Берлин – красный!
– Отто, мы с тобой!
– Рот-фронт! – бушует трактир.
На столе стоит Оскар и дирижирует капеллой: